– Неужели ты его любишь?
– Иногда. Но он сам осложнил дело.
Интересно, каким образом осложнялись дела, гадала Анна. Шли шеренгой одно за другим или по линии, которую кто-то провел от руки? Если рука была нетвердой, линия, видно, вышла не прямая, оставив другой стороне пространство для маневра – если дождаться подходящего момента.
– Бред собачий, – сказала Анна. – Откуда мне, черт возьми, знать, что тебе надо делать? Моя жизнь – насмешка. – Она оттолкнула тарелку. – Не хочу я это есть.
Снова выехав на тихоокеанский хайвей, Альберт сказал себе:
– Пускай Морис идет в задницу. Скоро я буду в Норвегии.
Ушел час на поиски мотеля со свободными номерами. Тем временем он раздумывал, холодно ли в Норвегии летом. Неужели июль как февраль в Миннесоте? А в августе пингвины ковыляют по льду? Есть ли вообще пингвины в Норвегии? Господи, будем надеяться, есть. Если нет, а Инга даст ему от ворот поворот, компанию составит пьяный лось.
Он нащупал свой сотовый телефон. Библиотека, конечно, закрыта, хотя все равно можно звякнуть.
– Мы сегодня закрыты, – сказала библиотекарша.
– Зачем же отвечаете на звонки?
– Затем, что меня тут быть не должно, вот зачем, – ответила она, удивленная своим враждебным тоном. Потом вспомнила, что скоро, возможно, вообще никто звонить не будет; в нечитающем городе вроде Мерси, безусловно, решат, что голову библиотекаря легко сбросить с плеч. – Извините. Вы по какому вопросу?
Он осведомился о летней погоде в Норвегии.
Через несколько минут она ответила:
– Средняя температура в июле шестьдесят три градуса. Почему вас это интересует? Вы туда едете?
– Завтра.
– Позвольте спросить… – начала она, а потом передумала.
– Нет, пожалуйста. Там женщина по имени Инга. Жила со мной в Сан-Франциско, потом уехала. Я должен ее найти. Надеюсь, она меня снова примет.
– Очень романтично, по-моему, – сказала библиотекарша, думая о том, что ее никто не ищет.
– Нет, продолжайте, скажите, что это очень глупо. Как все прочие, даже бармены.
– Что понимают бармены?
Действительно, что они понимают? Он вернется в Сан-Франциско, заберет свои сбережения, закажет билет на самолет. Даже если бармен прав, то он останется одиноким в Норвегии, а не в Сан-Франциско. Ну и что тут такого? По крайней мере, последует, в конце концов, совету Шейлы: покинет Калифорнию, забыв шестидесятые годы. С 1970-го Калифорния приносит сплошные несчастья, не считая Инги.
Менеджер сидел на скамейке рядом с Пуласки.
– Обязательно надо есть этот гамбургер? – спросил Пуласки. – Я не очень-то хорошо себя чувствую. В данный момент мне неприятен запах еды.
– Что с тобой, черт побери? Надо есть.
– Я уже говорил…
– Кончай нести бред собачий. Слишком поздно ссылаться на тошноту.
Желудок у Пуласки свернулся. Он взглянул на часы и увидел, что еще только два. Больше всего на свете хочется несколько дней проспать. Вместо этого менеджер толкнул его локтем в бок:
– Ладно, приятель, не так уж плохо, правда? Раз ты сейчас не голоден, забирай дневную зарплату. Трать с умом.
И протянул Пуласки бумажку в пять долларов.
Семейная компания Николсон по запуску фейерверков выгрузила оборудование. Отец гордился проворством и ловкостью сыновей. Как всегда, восхищался высоким качеством используемых материалов, даже незаконных. К фейерверку надо относиться с таким же уважением, с каким скалолаз смотрит на гору. Вся жизнь – обледеневший склон, на котором в любую минуту можно поскользнуться, подобно его жене, упавшей в тот самый летний день с приставной лестницы, подрезая дерево, которое он сам бы подрезал, если бы не согласился на сверхурочное патрульное дежурство.
Теперь семья сидела на ящиках. Отец обратил внимание, что охранник плохо выглядит.
Он доволен своей жизнью. Двое сыновей ладные, сильные. Нынче ночью они осветят небо. Мать приветственно махнет рукой. Если нет, сыновьям все равно станет лучше; они почувствуют больше любви, чем он им может дать. Он прошел долгий путь со времен службы копом, но и впереди его ждет долгий путь.
Вытершись, Холли опять позвонила. Опять не получила ответа.
Пошла на кухню, налила стакан рома. Сняла фото, запечатлевшее их с Шейлой в старой квартире времен учебы в колледже. Поставила на буфет лицом к дверце. Не собирается рыдать по этому поводу. Плеснула еще выпить.
– Я буду счастлива, – сказала она. – Буду, буду, буду счастлива.
Это Шейла когда-то ей посоветовала повторять себе, регулярно отсчитывая дыхание, выкидывая все из головы, выкидывая, выкидывая, постоянно выкидывая. Но сама Шейла столько лет все выкидывает из головы, а разве обрела хоть какой-то покой?
Холли снова повесила снимок на стену.
К шести часам мэр, капитан полиции и начальник пожарной охраны дважды отключались в гостиной мэра. Каждый раз, просыпаясь, опять выпивали.
– Завтра ложусь в лечебницу, – сказал мэр. – Вам советую то же самое сделать.
Капитан и начальник пожарной охраны оглядели комнату, словно все они были преступниками и один из них решил идти с повинной в полицию.
– Что, ребята? – спросил мэр. – Вы так всю жизнь собираетесь жить?
– Вдруг где-нибудь случится пожар?
– Город и без тебя проживет, шеф. Столько лет жил.
– А что будет завтра, когда знаменитости рассядутся по машинам и выпивши поедут домой?
– Даже если ты их остановишь, капитан, тебе придется сразу выключить спиртометр.
Все задремали, наполовину испытывая облегчение. Каждый знал, что, в конце концов, придет похмелье, быстро прогонит сон, кратковременное облегчение исчезнет и спрячется в темноте. Утром похмелье рассмеется из-под пола: «Ты меня не убьешь».
– Надо идти, – сказал мэр. – День кончается.
В тот вечер Фиппс снова дал обет Богу. Он устал дожидаться утверждения следующего контракта, следующего ангажемента. В музыкальном бизнесе никто долго не держится.
– Нынче вечером никаких понюшек, – предупредил он Адриану. – Дай мне только еще одну ночь.
– Ты что, думаешь, я хочу за тебя замуж выйти? Не смеши.
Из правой ноздри у него текла кровь. Фиппс вынюхал левой такой длинный ряд, что задохнулся, не дойдя до конца, раздув остатки кокаина по номеру отеля.
Кто-нибудь еще принесет. А тем временем Фиппс делал вид, будто изучает текст «Звездно-полосатого флага».
– Не могу я петь это дерьмо.
– Должен спеть, – сказала Адриана. – Не забудь, ты контракт подписал.
Бухгалтер стряхнул порошок со своего носа.
– Она права. И дела в этом месяце не шибко шли.
– Да ведь это даже не по-английски написано, – возразил Фиппс.
– Написано по-негритянски, – заявил бухгалтер. – Кому какая разница?
Фиппс отметил, что, чем сильнее старается позабыть текст, тем прочнее он запечатлевается в памяти. Но скоро принесут кокаин, после чего слова послушно и быстро рассыплются.
Библиотекарша перелистывала фотографические изображения норвежских пейзажей. Будь она в данный момент в Норвегии, сейчас стояла бы глубокая ночь, мужчина крепко сжимал бы ее в объятиях, если б только у нее был мужчина.
Наверняка таким мужчиной мог бы стать Альберт. Любой мужчина, готовый ради женщины ехать в Норвегию, достоин описания в книгах, которые она читает по вечерам. Заглядывает в романы – естественно, после ухода практикантов, – в имевшиеся в библиотеке произведения Джейн Остин.
А теперь практически украла «Книгу достопримечательностей», совершив первый шаг к своей непредсказуемой сущности. Вскоре сам город Мерси осудит свою библиотекаршу и выбранный ею самостоятельный свободный путь. Она пообещала, хоть знала, что лжет, заглядывать в бары, слишком много пить, уходить с тем, кто подаст хоть какой-нибудь знак.
Вспомнилось, что белый кот ждет еды. Иногда хочется, чтобы он просыпался снегом в гостиной, поднял метель, которой она никогда не видела. Возможно, тогда она охладится настолько, чтобы устроить такого мужчину, как Альберт.
Менеджер шлепнул Пуласки по колену:
– Солнце садится, так что держи свои блюдца открытыми.
Пуласки кивнул. Этот день никогда не кончится. Он перестрадал столько точно таких же дней, ожидая начала жизни. И теперь, когда она началась, ждет по-прежнему.
Он наблюдал за работой специалистов по запуску фейерверков. Видно, отец заботится о сыновьях, объясняет, что делать, присматривает за ними, на что никогда не было шанса у отца Пуласки, который предположительно упал с лестницы и разбил себе голову.
Ну, прошлое есть прошлое; Пуласки себе напомнил, что не стоит плакать по пролитому молоку.
Скоро он пойдет в школу, закончит обучение, не законченное после исключения из средней школы. Не станет до конца жизни каждые пять минут получать от менеджера шлепки и тычки.
– Будь там повнимательнее, Пуласки. Ты на службе, Бог свидетель. Представь, что ты в армии. Должен меня приветствовать, черт побери. Как своего командира.
– Ладно, – сказал Пуласки, но не стал отдавать ему честь, изо всех сил стараясь не стошнить на ботинки менеджера, заляпанные жирными пятнами.
Альберт поставил машину в центре города и пошел к площадке для фейерверка, напевая про себя: «Еду, еду в Норвегию, и плевать мне на бармена». Хорошо бы насвистеть какую-нибудь норвежскую песню.
– Надеюсь, вы мне полностью доверяете, – бормотал он. – Доверили ослу рассказывать сказку. Ну, вот что они скажут. Мы страшно виноваты, дядя Альберт. Правда, вы целый день ни черта для меня не сделали, ни один, даже Морис, отказавшийся дать мне приют после того, как я ради него нарушил закон. Завтра он меня вспомнит, когда все примутся поздравлять его после шоу. Что ж, Шейлу я предупреждал. Мы, алкоголики, просто куча лжецов и мошенников.
Отец смотрел на заход солнца, испытывая желание прокричать баритоном: «Я – Мерлин. Я сделал так, что моя жена восходит и светит. Привет, жена. Рад тебя видеть. День чудесный. Поздоровайся со своими сыновьями. Я изо всех сил забочусь о них, но мало что могу сделать, ты же меня знаешь».
Он заметил подходившего Альберта, заподозрив в нем вечного хиппи, типичного хулигана из Сан-Франциско. Тем не менее Альберт ему понравился, пусть даже разговаривает сам с собой, как сейчас. Наверно, накачался наркотиками, решил отец. Надо постараться уберечь детей от наркотиков. В Бейкерсфилде их полным-полно. Он и сам кое-что пробовал, хотя бывшим копам не полагается жевать мухоморы и запускать незаконные фейерверки. Поэтому он отказался от мухоморов в пользу фейерверков. Нельзя же от всего отказаться, держись за то, что осталось. Иначе он бы просто улетел с планеты.
Морис держал в руках кольцо.
Сейчас?
Почти стемнело, температура падала. Шейла принялась закрывать балконную дверь.
– Постой, – сказал Морис.
Нет, еще слишком рано. Это должно случиться на берегу во время фейерверка. Остается надеяться, что сердце не подведет, боль не прострелит руки, когда он протянет кольцо. Не идеально ли было бы перекинуться и умереть с кольцом в руке именно в промежутке между исполнением и провалом своей миссии?
Мэр, капитан полиции и начальник пожарной охраны встретились у сцены.
– Лучше бы фейерверки проверить, – сказал мэр. – Они этого ждут. Надо это сделать. У вас с собой есть что-нибудь?
– По полпинты в обоих карманах, – сказал начальник пожарной охраны.
– Ну, собрались с мыслями? – спросил мэр. – Еще одна ночь, потом сами будем за все расплачиваться?
Солнце садилось. Все знали, что принесет с собой завтрашний день. Если бы только можно было сейчас положить конец времени, когда тряска приостановилась, края сгладились, мир перестал шататься, как пьяный. Но кровяное давление падало.
– Я готов, – сказал капитан.
– Пожалуй, – сказал начальник пожарной охраны.
– Колют морфий для предотвращения приступов, – сказал мэр. – Обещают. Хотя будет все равно нелегко.
– Капитан тут о самоубийстве подумывает, – сказал начальник пожарной охраны.
– Хрен тупой. Я не говорил, что подумываю.
– Ну, так оно о тебе подумывает.
– Оно обо всех нас подумывает, – сказал мэр. – Просто держитесь покрепче. Пейте с удовольствием. Представьте, что жена готовится в последний раз выйти в дверь. После ее ухода будет хорошо, но кое о чем придется пожалеть. Лучше приготовиться.
Жена капитана сказала своей матери:
– Я не вернусь. Ни одного дня не могу больше так жить. Девок щелкает дюжинами, как фисташки. Его дрожь бьет все время. А я не могу даже вымыть посуду, потому что он постоянно скандалит, велит не шуметь.
– Ну, – сказала мать, – все мы несем свой крест.
– В задницу крест. Я не Иисус.
Фиппс на заднем сиденье лимузина нюхал кокаин из флакона.
– Сам себя губишь, – сказала Адриана.
– Нет, я себя спасаю. Дал обет Богу.
– Дал обет кокаин нюхать?
– Он все понимает.
– А я нет.
Они ехали мимо фабрики, мимо заброшенных цистерн для горючего, стоявших в тени. Нос у Фиппса был заткнут. Мысли скакали от излишней самоуверенности к панике.
– Сбавь скорость! – крикнул он.
– Мы делаем пятнадцать миль в час.
– Почему тогда я чувствую себя ракетой?
Можно спуститься ниже лишь на одну звезду. Потом сесть на землю, где он и намерен остаться.
Ансамбль стоял в глубине сцены, поглядывая на часы.
– Почему мы всегда собираемся вовремя? – спросил ударник.
– Кажется, публика злится, – заметил контрабасист. – Куча пьяных мальчишек из колледжа.
– Слушай, старик, по-моему, в этом городе все дикари.
– Наверно, сидят на наркотиках.
– Тут все в порядке? – спросил мэр, ощупывая снаряжение.
– Конечно, – заверил отец.
– Вон тот, самый мощный, ребята, запустим над океаном, да? – уточнил начальник пожарной охраны.
– Не совсем, – поправил отец.
– Ладно, делайте свое дело. Только осторожно.
Начальнику хотелось выпить, но нельзя же у всех на виду. Он зашел за трейлер, пригнулся, открутил колпачок фляжки, как можно быстрее хлебнул.
– Что это вы делаете? – спросил отец, стоя над ним.
– Я?
– Угу. Пьете на службе?
– Черт возьми, я фактически не на службе. Сегодня праздник.
– Рабочий праздник. Вы в форме и с жетоном.
– Эй, – сказал начальник пожарной охраны, – ваше дело – фейерверки пускать.
– А вдруг что-то случится?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17