– Скоро маму увидим, – сказал отец, уверенный, что лжет во спасение. – Ну, или она нас увидит.
Из составленного инструктором расписания Холли узнала, что в первом фехтовальном поединке ей предстоит соперничать с Меган Фергюсон. Меган легко было возненавидеть. Она ни разу не улыбнулась Холли, ни разу приветственно не помахала, никогда не подала ни единого знака, только губу закусывала, словно удерживалась, чтобы не бросить: «Городская шлюха». Холли понимала, что это, возможно, обычное для Меган поведение и выражение лица, которое она неверно истолковывает, но в данный момент позабыла об этом.
Они встали в позицию. Холли пошла вперед, быстро забыв инструкции тренера. Проворно рубанула, Меган отбила удар, но Холли наступала, молниеносно размахивая рапирой, нанося уколы в предплечья, в бока, пока их не разнял инструктор.
– Хватит, – сказал он.
– Ты чего?
– Извини, – сказала Холли, – я не с тобой билась.
Она вышла из класса, направилась к торговым рядам. Ошеломляюще выглядела в спортивной фехтовальной форме, бродя по коммерческим галереям, которым скоро предстоит опустеть, покупая на будущее одежды без прорех. Чулки, конечно, останутся, точно так же, как прежняя Холли уйдет, но запомнится. Кто скажет, что монахини носят под одеянием? Может быть, вообще ничего.
Морис не бывал в торговых рядах много лет. Теперь половина бутиков закрылась, опустели даже крупные универмаги. Вместо того чтобы, как прежде, рыскать по залам, подростки толпились у дверей, курили, разглядывали автомобили, пугая водителей.
– Вы только посмотрите на это дерьмо цыплячье, – предложил один, кивнув на подходившего Мориса.
Внутри еще произвольно и агрессивно мелькали женщины, словно карты, которые фокусник мечет на стол. Действительно ли он так верен Шейле, как утверждает Альберт? Стал ли Монахом Морисом, который гудит «ом», сидя под луной на корточках или с точкой на лбу, уставившись в телескопическую линзу своего третьего глаза? Может быть, среди этих женщин ходит альтернативная Шейла, Единосущная Шейла, Шейла-Шива. Не вглядываются ли другие мужчины в толпу, отыскивая свое Все или Ничего?
Он отыскал свое Все или Ничего. Купит сейчас ей кольцо, они пойдут на берег, где повторно женились ее родители, надеясь на такой же результат. Ничто обратится во Все.
Были у него и сомнения. Во-первых, придется признать свою зависимость в День независимости. Во-вторых, кольцо представляется кругом, дырой, обручем, куда, как всегда, можно выпрыгнуть.
Он отыскал ювелирную лавку. Прежде чем продавец успел задать вопрос, сказал:
– Да, я по-прежнему женат. Это долгая история.
– Желаете…
Он кивнул, разглядывая кольца. Выбрал самое дорогое. Редко покупал ей подарки; пусть этот искупит все, чего не подарил.
Шейла сунула рапиру под кровать, где она и останется. Но под матрасом пряталась Шейла Первая.
– Вылезай, – сказала Шейла. – Иди сюда.
– Si, Senora.
Шейла Первая втиснулась в объятия Шейлы и исчезла внутри.
– Мы никогда не растили детей. Мы растили себя. И не очень-то хорошо поработали.
– Ты сделала все, что могла.
Шейла ощутила пятно у себя на лопатке.
– Ношу на себе знак, однако я не Зорро.
От присутствия внутри Шейлы Первой разливалось тепло. Она слушала песню, которую давно не слышала. На сей раз музыканты неподвижно стояли на конверте маленького компакт-диска, но мелодия была та же самая. А она все так же одинока.
Где Холли? Тоже одинока?
Морис держал кольцо на ладони. Похоже на рыболовный крючок.
– Вытаскивай меня, – шепнул он про себя.
– Сэр?…
– Подцепи меня на кольцо и вытаскивай.
Морис снова отнес картину в студию, завесив теперь покрывалом. Шейла сдернула кусок ткани. Портрет закончен. Она дотронулась до нарисованных губ, а потом до своих. Изображение переживет оригинал.
– Так всегда и бывает. Музыканты умерли, а до сих пор играют.
Заметил ли он пририсованное золотое кольцо? Она отложила в сторонку тюбик с золотой краской, но, вполне возможно, Морис ею раньше пользовался и подумал, будто сам оставил. Кроме того, зачем разглядывать руки, когда его интересует только улыбка?
Вполне подходящий момент, не хуже любого другого, чтобы снова бросить на «И цзин» монетку. Поверит ли она еще раз в фокус-покус, в синхронизми силовые точки, в шакру и третий глаз? Может быть, не поверит, но эта сеть событий сплетена столь же искусно, как всякая паутина. Под определенным углом освещения летящее насекомое вдруг заметило паутину. Какая ему разница, что оно спаслось по чистой удаче?
Шейла вытащила книгу, отыскала три дайма. Села в спальне на пол, бросила монетки.
Жди.
Если ты искренен,
Обретешь свет и удачу.
Упорство несет счастье.
Помогает переправиться через широкую воду.
Она ждала. Была искренней. Проявляла упорство. Но не обрела ни света, ни успеха, ни счастья. Через широкую воду еще предстоит переправиться.
Когда Морис вышел из ювелирной лавки и повернул за угол, появилась Холли в униформе, похожей на нижнее белье астронавта. Другие женщины таращили на нее глаза. Морис сунул кольцо в карман.
– Что там у тебя в кармане? – поинтересовалась
Холли.
– Нет, не так уж я рад тебя видеть.
– Твое счастье, что я с собой рапиру не захватила.
Проходившая мимо Холли женщина шепнула про себя:
– Любого мужика готова сожрать.
– Это было двадцать лет назад, – сказала Холли.
– Пожирание или поцелуй?
– Поцелуй.
– Ох, так, значит, ты помнишь?
– Конечно. Ты был в доску пьяный.
Вспотев в фехтовальном костюме, Холли побрела к скамейке и села. Морис последовал за ней.
– Есть вопрос поважнее, – сказал он. – Ты не замечаешь, что Шейла ведет себя странно?
– Откуда мне знать? В последнее время она не слишком разговорчива.
– Ну, так я тебе скажу. Ее мучают приступы головокружения.
– Слушай, я знаю, что у вас обоих проблемы, но остаюсь последней, кто может помочь. Посмотри на меня, – рассмеялась она. – Эта форма чертовски похожа на «пояс целомудрия». Только я завязала. Я изменилась. И, как женщина, погубившая свою семейную жизнь, советую и тебе измениться.
– Пошли. Уйдем с этой чертовой ярмарки.
– Я что, должна носить монашеские одежды?
– По-моему, в глубине души ты хорошая девочка. По-моему, все это просто игра.
– Да? Правда?
Они шли в лабиринте, привлекая посторонние взгляды. Стоянка была заполнена наполовину. Птицы сидели на фонарных столбах. Рано взошла луна. Морис по-прежнему придерживал кольцо, опасаясь, что оно выскользнет и укатится.
– За что ты там в кармане держишься?
– Не могу сказать.
– М-м-м. У вас обоих очень мало секретов.
– Но они-то как раз и считаются.
Подойдя к своей машине, Холли сказала:
– Садись. Подвезу к твоей стоянке.
Морис гадал, много ли ей известно. Травку явно поставляет она. Что Шейла могла ей рассказать в клубах голубоватого дыма о кольце, которое пририсовала?
– У тебя травка есть? – спросил он.
– Есть, сэр. В сумочке. Один косячок остался.
Они объехали вокруг торговых рядов, остановились у покосившегося универмага за мусорным баком. Холли раскурила косячок, затянулась, передала Морису.
– Зачем вы в тот день накурились? – спросил он. – Она давно поклялась бросить, а потом явилась домой провонявшая, точно машина Альберта.
– Просто две старые птицы пытались взлететь.
Шейла спрятала книгу и монеты. Включила стерео, поставив в ряд десять дисков. Вышла на балкон, пуская голубоватый дым, стараясь забыть о картине, о враче, обо всем.
Над ней пролетел звук трубы, кажется, с холмов за домом. Может быть, эхо долетит до океана, призовет ее родителей. Отец будет рассказывать ей о джазовых музыкантах. Перепачканная кремом женщина из торта извинится, поцелует отца в щеку. Мать скажет:
– Теперь твоя очередь, Шейла.
Слишком забалдев для связной беседы, Морис с Холли смотрели на красноглазое солнце, пока служащие брели к своим машинам, разъезжались по домам. Стоянка вскоре опустела. Мимо время от времени проходил охранник, ни разу не обратив на них внимания.
– Уже поздно, – сказал Морис.
По щеке Холли скатилась слеза.
– Что с тобой?
– Не знаю. Наверно, жалею себя, какой бы ни была.
– Неужели пытаешься найти себя? Брось это дерьмо собачье.
– Превосходный совет, особенно из твоих уст. Тебе хочется вечно быть тем Морисом, который трепещет от девичьих поцелуев или вообще уклоняется от поцелуев?
Морис выбросил в окно окурок.
– Хотелось бы, чтоб я мог измениться. А я просто сижу у светофора, который меняется с красного на зеленый и желтый.
– Давай лучше я довезу тебя до твоей машины. Если кто-нибудь нас увидит…
Когда она его высадила, он на миг задержался.
– Мы иногда действительно ссоримся, но…
– Прибереги это для Шейлы.
Она уехала. Он сел в свою машину, но медлил включать зажигание. Пожалел себя, каким бы он ни был, и, если б увидел Мориса, стоящего на перекрестке, махнул бы приветственно, медленно проехал светофор, притормозил, подсадил. Они долго ехали бы, разобравшись во всем. А закончив поездку, один Морис попрощался бы.
Руки прострелила боль. Грудь сжалась. Тяжело дыша, он держался за руль. Где Иона, который сказал бы, что он не умирает? Морис в машине не тот Морис, который подумал бы ехать в больницу. Тот Морис по-прежнему стоит на перекрестке, гадая, не случился ли с другим Морисом сердечный приступ.
Боль утихла. Но Морис догадывался, что когда-нибудь в другой день она не отпустит. Придется снова влезать в больничное окно к поджидающей койке.
Когда он приехал домой, Шейла спала. Он спрятал кольцо в ящик с носками. Лег в постель, прижался к ней.
Она пошевелилась, но не проснулась.
– Вабба хамма-гава?
– Да, – сказал он.
– Яма хамма-гава.
– Знаю, – сказал Морис.
– Нет, не знаешь. – Она открыла глаза. – Что ты делаешь?
– Ничего. Просто лежу.
– М-м-м.
Глаза закрылись. На этот раз она не притворялась, будто бормочет во сне. Племя развесило паутину между двумя деревьями, и они не знают, как из нее выпутаться.
Морис подумывал, не разбудить ли ее, преподнеся подарок колонизатора. А потом понял, почему надо дождаться Дня независимости: ее колонизирует банановая республика.
Глава 11
На следующее утро позвонил Зак. Хотел встретиться с Морисом за ленчем.
– При одном условии, – сказал Морис. – Никаких баров. В данный момент у меня слишком слабая воля.
– Давай тогда в парке. Я и сам не могу за себя поручиться.
Они сошлись на скамейке, над которой через несколько дней вспыхнет фейерверк. У Зака лежала фляжка в кармане, Морис смотрел в другую сторону, пока мэр выпивал. Прошли те времена. Хотя бы это он должен сделать для Шейлы.
– Ну, – начал Зак, – интересно, знаешь ли ты, что я хочу сказать?
– Ни малейшего представления не имею.
– Я хочу сказать о твоем отце, о моем отце, об отцах города. Кругом отцы, отцы, не сумевшие наставить сыновей на правильный путь.
– К сожалению, тут я помочь не могу.
Под ногами у них летел мусор.
– Господи, я погубил этот город, – сказал Зак.
– Мерси вел жульническую игру. Любой мог бы бросить крапленую карту.
– Но я один из банкометов.
Морис начинал догадываться, что хочет сказать мэр.
Интересно, думала Шейла, как врачи осваивают наихудшую профессиональную обязанность? Практикуются перед зеркалом? Занимаются на актерских курсах? Или у них есть хладнокровные двойники, провожающие облученных в долину смерти?
Впрочем, она чувствовала в себе больше сил, чем ожидала. Может быть, дело еще обернется иначе. В любом случае в мире есть очищающие источники, не говоря о целителях, шаманах, специалистах по акупунктуре, прорицателях, гуру. Она переправится через широкую воду и получит награду, которую сулит «И цзин». Своевременно вызвала Шейлу Первую, имея теперь небольшую надежду нейтрализовать предполагаемую мудрость своих зрелых лет.
Вся эта мистика «нового века» – дерьмо собачье, дешевая болтовня. Если ты вообще можешь чему-то молиться, молись медицине. Только не надо обманываться по-ребячески. Для этого ты слишком стара.
– Сама катись в задницу, – сказала Шейла.
В годы любовных игр уяснила одно: никогда не гадай, как оценишь игру, лежа после нее в постели. Это своего рода грех перед временем. Надо сосредоточиться на текущем моменте, а потом осмысливать последствия. Иначе гарантирована неудача – попытаешься перескочить через пропасть, и проскочишь само событие.
Дверь открылась. Да, сейчас доктор ее осмотрит. Но какую из них он увидит?
– Мне надоело быть мэром, – сказал Зак.
– Ну, так больше не переизбирайся.
– Это нехорошо. Я обязан перед твоим и своим отцом. Они сделали меня мэром, а я должен сделать так, чтоб они, даже мертвые, одобрили моего преемника.
– Не говори того, что собрался сказать.
– Слишком поздно, Морис. Я бумаги уже подписал. Знаешь, как последний осел, занимался всякими дерьмовыми делами, тогда как все это время мог взять себе заместителя, просто на случай, а подсказать никто даже не потрудился. Наверно, совет собирался назначить кого-нибудь из своих. Необходимости не возникало. До нынешнего момента. Поэтому ты становишься заместителем мэра и собственно мэром после моего ухода. Поздравляю.
Морис выхватил фляжку из кармана Зака.
– Видишь, что эта дрянь сотворила с твоими мозгами? Как я могу стать мэром, черт побери? А самое главное – зачем мне это нужно? Я отказываюсь.
Зак отобрал фляжку, надолго присосался.
– Если не согласишься, назначу кого-нибудь похуже. Сделаю мэром Холли, будь я проклят. Осчастливит избирателей.
– Холли вполне подходит. Будет расхаживать с тобой под ручку неделю-другую. Это гораздо больше того, чего ты можешь ждать от любой другой женщины.
– Это твое, – сказал Зак, вынув из кармана трубку и протянув Морису. – Кури. Через несколько дней станешь нашим Макартуром.
Морис повертел в руках трубку, желая, чтоб Мерси находился на Филиппинах или хоть в Миссури. С другой стороны, Шейле, возможно, было бы приятно иметь мужем мэра, старающегося воскресить город, обреченный с самого начала. Может быть, она снова бы называла его «великим человеком».
– Черт побери, Зак, зачем ты так со мной поступаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17