– Сегодня Рохас подтвердил, что меня скоро продвинут и даже, может быть, пошлют за границу, – сказал я, радостно делясь с другом хорошими вестями.
Мальдонадо заморгал, приложился к четвертому стаканчику рома и с минуту молчал. Затем, поставив стакан, заговорил.
– Тебе везет, тебе на редкость везет. – В его голосе слышалась ирония. – А вот меня задвигают.
– Как так? – воскликнули мы с Бэби.
– Велят проявить себя в провинции.
– Не может быть. Ты же тут вкалываешь как проклятый.
– Да, но начальнику пришелся не по нраву. Он давно решил от меня отделаться, я только сейчас узнал об этом. Случайно. Со стороны. Потому и пришел к вам. Чтобы вы об этом тоже знали. – Мальдонадо ласково погладил холодный стакан. – Рохас большая сволочь, держит возле себя одних подхалимов.
Бэби посмотрела на нас обоих, и мне захотелось сказать: «Неправда, вот я не подхалим, а он мне доверяет», – но я не успел, ибо в этот самый момент Франсис так захохотал, сидя в кресле в моей городской каморке, что затрясся его жирный живот. «Врет! – заорал он. Но ни Бэби, ни Мальдонадо Франсиса не слышали. Только я его понимал. – Этого парня выгоняют за то, что он не отчитался за деньги, выданные ему на служебные расходы за границей и растраченные им на шмотки и рестораны». Не имело никакого смысла обращать внимание на слова Франсиса. Он уже не один год враждовал с Мальдонадо, с тех пор, как последний обвинил его в беспробудном пьянстве.
– Настоящая сволочь этот Рохас! – почти кричал Мальдонадо.
– Тише, успокойся, тебя могут услышать. – Бэби бросила взгляд на дверь.
Мальдонадо шумно втянул последние капли рома из почти пустого стакана. Его лицо налилось кровью, а бледные пальцы потряхивали стакан, где гремел кусочек льда.
– Знаете, что я вам скажу? – Мальдонадо понизил голос до шепота, что отнюдь не уменьшило его ярость, приумноженную алкоголем. – Если меня попрут, я уеду. Да, найду лодку и смотаюсь, смотаюсь к…
Я не нашелся что возразить, но подумал, что он здорово набрался и собой уже не владеет.
– Не болтай глупостей, – сказал я.
– Схожу принесу еще выпить, – пробормотала Бэби и встала из-за стола.
– Нет, хватит. Пойду домой. – Мальдонадо поднялся, едва не опрокинув стул, и, пошатываясь, направился к двери.
– Как ты себя чувствуешь? Сможешь вести машину?
– Без проблем, – качнулся Мальдонадо.
– Почему бы тебе не переночевать у нас? – попытался я его удержать, не представляя себе, как он сядет за руль.
– Нет, нет, я пошел, бля, уже пошел.
Проводив его за ограду, я вернулся домой к Бэби. На террасе моя жена убирала со стола, вопросительно поглядывая на меня.
– Нализался он до чертиков, – сказал я.
– Похоже. – Бэби пошла на кухню, я – за ней.
– Жутко расстроился из-за увольнения, но он парень умный и свое возьмет, – сказал я.
Глаза моей супруги снова встретились с моими.
– Ну и что ты думаешь теперь делать? – нерешительно произнесла она.
– Делать? В каком смысле? Не мне же отменять решения Рохаса.
– Я не об этом, а о том, что он сказал. – Бэби сцепила пальцы рук.
– Сказал – что?
– То, что хочет уехать. – Бэби раскинула руки в стороны.
– Нес ахинею. Спьяну. Не стоит принимать всерьез.
– Не будь ребенком. – Бэби воздела руки к небу. – Ты можешь нажить большие неприятности. Пойдешь проинформируешь об этом?
«Xa-xa-xa, – глумливо смеялся Франсис. – Проинформируешь… звучит куда симпатичнее, чем настучишь».
Внезапно на меня нахлынула усталость, но нервы напряглись, как в предчувствии беды.
– Никуда я не пойду. Он мой друг. – Я смотрел Бэби в лицо. – Не надо обращать внимания на пустую болтовню. Он пьян и завтра забудет о том, что говорил сегодня.
– Мальдонадо никому не друг и способен на любую подлость. – Глаза Бэби сузились, а меня поразили ее слова, ибо с Мальдонадо она всегда была на дружеской ноге. – Я бы на твоем месте поостереглась. Ты прекрасно знаешь, что за нелегальный выезд дают три года тюрьмы, а мы должны их об этом информировать. Иначе нас сочтут за сообщников.
Я промолчал. Что я мог ей ответить?
Приуныв, мы отправились в спальню, и она стала раздеваться перед зеркалом. В последнее время между нами будто кошка пробежала, и нас не тянуло заниматься любовью, но на этот раз ее двойная нагота – наяву и в зеркале – пробудила меня, обдала волной желания.
И только я вознамерился ее поцеловать, как образ Бэби исчез, а я снова оказался у себя в комнатушке, наедине со своими рефлексиями, и подумал, что, наверное, Франсис прав: от всех этих образов и видений вполне можно «трёхнуться».
Как бы теперь снова не привиделись мне мой дядя Себастьян или уже далекая Бэби, сбежавшая от меня за границу с моими девочками.
Нет, к черту все эти галлюцинации. Чтобы вконец не «трёхнуться» в одиночестве, мне следовало уйти из своей каморки. Да, надо было отсюда уйти и отправиться на поиски Моники.
Глава 5
Трое сеньоров играют в карты.
Зачем три сеньора играют в карты?
Что хотят выиграть сеньоры в карты?
И что такое карты?
И кто эти сеньоры?
Трое сеньоров играют в карты.
Элисео Диего. Игра в карты
Снова поздний вечер, но еще не тогда, когда Моника исчезла, а он начал ее искать, хотя эта пора должна была вот-вот наступить.
Как обычно, она ставит пластинку битлов и садится за свой дневник.
«Мне хочется жить по-другому. Материально я не нуждаюсь, могу помогать бабушке, но так жить мне стыдно. Не знаю почему, но стыдно.
Раньше, в самом начале такой жизни, мне было наплевать на то, что говорят другие. Хотелось поквитаться с матерью, доказать, что ни от кого не завишу, что могу поступать, как хочу, и выбраться из осточертевшей идиотской обыденности, отгородиться от грубости и хамства (на улице, в очереди за хлебом или в автобусе), а для этого нужны доллары, много долларов. Хотелось также не быть никем и ничем связанной, познавать что-то новое, знакомиться с разными интересными людьми. А на деле получилось, что я повторила и повторяю то, что делает моя мать, только она знается с кубинцами, а я с иностранцами.
Теперь кое-что изменилось. Да, изменилось после того, как я познакомилась с Ним.
Все-таки что Он думает обо мне? Хинетера, да, хинетера, которую берут, используют и бросают. Если Его жизнь когда-нибудь переменится, Он не станет валандаться с такой женщиной, как я.
Нет, я не права. У меня нет повода так думать. Он никогда меня ни в чем не упрекал.
Но мне стыдно не только из-за Него. Представляю, как на меня могут смотреть мои старые друзья и сокурсники. Что могут говорить обо мне?»
Тут Моника прерывается, так как Чарльз лает и тычется носом ей в коленки.
– Да, да, вижу – хочешь погулять; подожди, скоро закончу.
И она продолжает:
«Друзья-то и сами не промах, каждый здесь вертится как может, чтоб с голоду не подохнуть и урвать свой кусок», – говорит Малу, но я с ней не согласна.
Многие мои сокурсницы окончили университет и работают по профессии. Некоторые вышли замуж и родили детей. Лу говорит, что все равно они всего лишь полуголодные прислуги у своих дерьмовых мужей, которые за месяц не зарабатывают столько, сколько мы за один день. Она права, если иметь в виду деньги и в известной мере личную свободу. Тем не менее многие из них довольны жизнью и даже счастливы.
Правильно ли я строю свою жизнь?»
Здесь надо прервать чтение дневника Моники, чтобы разобраться в причинах ее колебаний и сомнений. Дело в том, что о той жизни, какую она ведет уже года два, ее сокурсники ничего не знают. Конечно, некоторые из них видели ее в компании иностранцев, но вовсе не ставят ей это в укор. Напротив, они полагают, что она просто умеет устроиться, а иные открыто завидуют ее, по всей видимости, благополучной и шикарной жизни. Что касается друзей и подруг, то из них осталась только Малу. Одни уехали из страны, а другие куда-то делись – то ли живут не близко, то ли работают далеко, и поддерживать отношения не удается.
Ясно, что Моника влюблена, а всякая влюбленная особа хочет выглядеть в глазах любимого человека существом совершенным и непорочным, не думая о том, что сам он может оказаться отнюдь не совершенством.
Чарльз скулит и царапает лапой дверь, но Моника, занятая своим делом, не обращает на него внимания.
«Сколько же мне так жить? Приглашения от канадца нет, на мои письма не отвечает. Чего мне ждать? Или он раздумал?»
Пес упрямо и вдохновенно скребет дверь.
– Нет, Чарльз, одного я тебя не отпущу. Ты недавно подрался с соседской собакой. Подожди, – говорит Моника, не отрываясь от писания.
«Малу снова завела разговор о путешествии по морю на автомобильных покрышках, но теперь, оказывается, мы должны дать денег на постройку плота.
– А Его возьмем с собой? – спросила я ее. – Без него я не поеду.
– На плоту нет лишнего места, а ты не должна губить свою жизнь из-за какого-то козла, – набросилась на меня Малу. – Поехали – и всё тут!»
Моника откладывает ручку и поглаживает подбородок. Потерявший терпение Чарльз прыгает вокруг нее и бешено вертит хвостом.
– Ладно, пошли. Потом допишу, – говорит она псу. Они выходят на пустынную улицу, Чарльз мчится
к кустам и поднимает лапу. Потом начинает деловито обнюхивать фундаменты домов, траву на газонах, стволы деревьев, стараясь уловить запахи своих сородичей. Его мохнатый хвост веером покачивается из стороны в сторону. В какой-то момент мимо проезжает машина, и громкий лай Чарльза разрывает тишину улицы.
– Чарльз, – Моника останавливается, и пес подбегает к ней, – замолчи! – Она треплет его за уши, и собачий хвост начинает вертеться еще сильнее. – Люди устали, спят, а твой лай всех разбудит. – Моника грозит ему пальцем. – Лучше давай поговорим. – И они идут дальше – Моника вдоль домов, Чарльз по краю тротуара. Сворачивают к авениде Л и идут по безлюдной улочке. – Знаешь, Чарльз, – говорит Моника, – Лу предлагает мне нечто такое, что может в корне изменить мою жизнь. Я подумываю о ее затее, но не знаю, что делать. Если решусь, ты, конечно, поедешь со мной.
Чарльз поднимает к ней морду и переводит взгляд куда-то вдаль, к небу, где, как большая медная монета, сияет луна.
Из уличной тьмы вырывается пронзительный свист, Моника замирает на месте возле строящегося дома и сверлит глазами мрак.
От темной стены отделяются три фигуры и направляются к ней.
Где же мне искать Монику? Я заглянул к Малу, но ее квартира оказалась запертой, и никто ее не видел уже несколько дней.
Тогда я решил зайти к матери Моники, но и ее жилище на замке, а соседи сообщили только то, что сеньора неделю назад уехала в Варадеро. О Монике им ничего не известно. К полудню я вернулся домой, принял душ и решил сменить носки – они уже продырявились, несмотря на то, что Моника их хорошо заштопала. Да, заштопала, хотя я ее об этом не просил.
– Эти носки никуда не годятся. Купи себе новые, – говорила она мне не раз, но я отвечал ей одно и то же:
– А можно ли в этой стране купить носки за песо? Кроме всего прочего, Иисус Христос ходил без носков.
– Наверное, ноги у него все-таки пачкались, а потом, ты ведь не Иисус из Назарета, – сказала она.
– Я из Серро и тоже могу читать проповеди, – ответил я насмешливо.
– Неправда, ты родился в Ла-Виборе, да и что ты можешь проповедовать?
– Свою правду: братья, пожирайте друг друга. Вы живете на крокодильем острове, а крокодилы кушают своих сородичей. – И я молитвенно сложил руки.
– Глупый, – сказала она и коснулась пальцем моей коленки. – Так и быть, куплю тебе пару.
– И не подумай, не смей тратить свои драгоценные деньги, – сказал я в шутку и всерьез.
Итак, я натянул носок. Большой палец выскочил в дырку и стал похож на головку младенца, торчащую из пеленок. Я с нежностью посмотрел на него:
– Дружище палец, чего ты ждешь? Сколько тебе еще бродить по миру в рваном носке? Что с тобой будет, если я тебя покину? Наверное, умрешь с горя.
Палец шевельнулся вправо, словно бы возражая. Я с сочувствием глядел на него.
– Понимаю, ты думаешь, что я неисправимый пессимист. Моника тоже так думает. Чушь. На самом деле я оптимист, но верю только фактам. Сейчас, например, они мне говорят, что дела у меня – хуже некуда.
Палец не шелохнулся, замерев, как охотничья собака на стойке, а я продолжал рассуждать или, возможно, не рассуждать, а просто размышлять вслух:
– Себастьян, а теперь и Франсис дошли до ручки. А какие беды еще могут свалиться на мою голову?
Палец прогнулся назад, желая укрыться под ступней, но я был начеку и заставил его слушать меня.
– Хуже того, что со мной случилось, уже не будет. Разве что засадят в тюрьму, если поймают на спекуляции ромом. Да и попасть под машину, протянуть ноги от инфаркта или от рака тоже не проблема.
Невеселые мысли заставили меня быстро обуться.
Конечно, все это может произойти, но я был абсолютно уверен, что больше не сделаю глупости, как в случае с Мальдонадо, ибо такое можно сделать только раз в жизни.
А Моника? Может, ей сейчас совсем худо, может быть, она ранена, а я здесь разглагольствую, дурака валяю.
Позавтракав, пошел к выходу. Уже открывал дверь, когда затрещал телефон.
Звонил Франсис, я торопливо сообщил ему об исчезновении Моники.
– А Малу? – спросил он.
– Тоже исчезла.
– А где мать Моники?
– Ее нет в Гаване. Наверное, в Варадеро.
– Не хочу тебя пугать… – зловеще звучавшие слова Франсиса падали тихо и тяжело, – но я на твоем месте обратился бы в полицию.
– Не будь идиотом, Фран. Я пойду в полицию и заявлю, что, мол, ищу одну пропавшую хинетеру. Кроме того, неизвестно, в какую переделку она попала; как бы ей не навредило вмешательство полиции.
– Va bene, va bene. – Франсису порой нравилось блеснуть иностранными словечками, хотя других языков, кроме испанского, он не знал. – В таком случае нам надо объехать морги.
– Морги?! – Меня охватили ужас и злость. – С Моникой ничего такого не может случиться!
– Извини, но надо проверить. Ее нигде нет уже несколько дней. – Франсис говорил властно и безапелляционно. – Если хочешь, я пойду с тобой.
Я не знал, что сказать. В конце концов согласился, и мы договорились встретиться в два часа дня в парке на улице 21. Так, Малу, ты оказалась вместе с Пичи в баре одного злачного места в Старой Гаване.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30