Покуда жив Эхнатон. – Он избегал смотреть мне в глаза, и я испугался, что вскоре случится еще что-нибудь страшное. – Поэтому Рамос устранит ее и возьмет в жены собственную дочь.
Эти слова упали, словно камешки на спокойную поверхность пруда, и достигли самого дна моей души. Я как будто издалека услышал голос Асет: «Маху говорит, что я стану женой жреца Амона, хотя у меня не совсем царская кровь ».
– Пусть сначала Осирис перестанет слышать Тота! – выругался Мена. – Если ее мать узнает об этом… и если ты прав насчет того, что случилось с Анхесенамон… Асет будет следующей!
– Не «если», а «когда», – поправил Пагош. – У кошки шпионов больше, чем блох у Тули.
Меня словно захлестнуло паводком. То, что Рамос может захотеть жениться на собственной дочери, боролось с мыслью о том, что пусть лучше он, чем какой-нибудь другой жрец. Он хотя бы гордится ее любовью к наукам. И тут мне в голову пришла идея – возможный выход из этой неразрешимой ситуации.
– У меня есть план, – сказал я, – но действовать надо быстро. – Я посмотрел на Мену. – Ты уверен, что у Эйе нет ребенка, который может стать его наследником, – хотя бы у какой-нибудь другой из его жен?
– Я то же самое спрашивал у Шери. Она говорит, что нет.
– Тогда мы должны дать Нефертити оружие, чтобы заставить Рамоса выполнить ее требования, иначе она расскажет все Хоремхебу или старому Фараону.
– Но ведь это лишь добавит ей причин избавиться от Асет, – возразил Мена.
– Не добавит, если оружие будет соответствовать нашей цели, – сказал ему я. – Нам известно, что жрецы не имели отношения к смерти сына Фараона или Царицы. Так как Анхесенамон была дочерью Нефертити, наверняка Священный Совет решит, что за обоими несчастьями стоит Хоремхеб. Так что мы должны сделать так, чтобы Рамос узнал правду: что его жена лишила дыхания собственного ребенка и внука – и тогда он поймет, что его дочь может стать следующей.
– Вопрос в том, поверит ли в это Рамос? – спросил Мена, все еще сомневаясь.
– Если ему это скажет человек, которому он доверяет, – уверил его Пагош.
– Например, я, – сказал я. – Наверняка Рамос слышал, что меня этой ночью вызывали во дворец. И он захочет узнать, что я выяснил, – из моих собственных уст. Я предложу ему отправить Асет куда-нибудь на время, может быть, вниз по реке к жрице Хатхор. Когда он спросит почему – а он спросит, – я ему расскажу.
– А Нефертити? – спросил Мена. – Кому поверит она?
– Своим служанкам, – предположил Пагош. – Они считают мою жену простушкой, поэтому не следят за языком в ее присутствии. Им и в голову не придет, что она может их использовать в своих целях.
День 3-й, первый месяц засухи
Мена привел Сенмута к тому часу, когда я принимаю рабочих Рамоса. Он сказал, что должен сообщить что-то срочное.
– На равнине рядом с Кадешем, – начал Сенмут, – я увидел драку, в которой один человек остановил дыхание другого. – Он посмотрел на Мену. – Генерал всегда раздавал листья ката своим людям перед осадой?
Мена кивнул:
– Этому он научился у твоего народа, который верит, что это придает силу богов.
– На самом деле это заставляет людей забыть, что они не могут летать с соколами, и они идут в битву без страха, который обычно делает их осторожными. Полагаю, дело могло быть и в кат, но его сердце продолжало говорить в большом сосуде под ухом. Я думал, что он снова может начать дышать, но через несколько секунд сердце замедлило ход и остановилось. – Мы с Меной переглянулись. – Вы скажете… – начал Сенмут, но тут тихое утро пронзил крик, за которым последовал отчаянный визг собачонки.
Сенмут бросился к двери, я – следом. На звук мы добежали до пивоварни, потом по узкому проходу между ней и лачугой пекаря добрались до старой пристройки. У входа, завешенного тряпьем, стоял нубийский шаман и лупил Тули длинной палкой. Тули лаял и рычал, кидался из стороны в сторону, стараясь цапнуть чернокожего мужчину за ногу.
Сенмут повалил старика на землю, и во все стороны разлетелись раковины каури и зубы животных. Сенмут откинул тряпки и вошел в пристройку. Я велел Тули охранять шамана и вошел вслед за юношей. Внутри потрескивала масляная лампа – она отбрасывала пляшущие тени на лицо старой нубийской ведьмы. В узловатом кулаке женщина держала заостренный кусок кремня, которым и помахала нам. Это приветствие нагоняло ужас.
– Старая Нанефер знает, что с ней делать, вот увидите, – проскрежетала ведьма; с ее ножа капала кровь. – У девочки черви, мешающие ей стать женщиной. – Две молодые нубийки сидели, прижимая коленями плечи Асет, чтобы удержать руки, а две другие женщины держали ей ноги, разведя их в стороны.
– Пожалуйста, не надо, – жалобно умоляла Асет. Я оттолкнул женщин, державших руки, а Сенмут вытолкал старую каргу-нубийку и занял ее место между ног Асет. Поднявшись, насколько хватило сил, Асет прижалась ко мне, сотрясаясь от рыданий. Я разрывался между желанием посмотреть, что сделала с ней старая ведьма, и необходимостью утешить ее, поэтому прижался губами к ее волосам.
– Тихо, мери, тихо. Она тебя больше не тронет. Обещаю. А Сенмут все поправит, что бы она ни сделала. – Я не знал, правдивы ли мои слова, – кроме того, что назвал ее «любимой».
Сенмут кричал на старуху на своем языке, его голос был груб от злости, а Мена выгонял из лачуги остальных женщин, ругаясь на них и на мужчину, стоявшего снаружи. Когда я просунул руку девочке под колени, Асет напряглась от боли, и я снова весь затрясся от ярости, чуть не уронив ее.
Когда мы шли через двор, к нам прибежал Рука – он кричал, а лицо его было искажено беспокойством и страхом.
– Она сильно пострадала? Амон, пожалуйста, сделай так, чтоб не сильно. Все хорошо, Тенра? – Я не ответил. – Ты видел Пагоша?
– Он повез Супругу к Отцу Бога на другой берег.
Тогда я все понял. Когда Нефертити вычислила, что Верховный Жрец собирается отодвинуть ее в сторону, она поняла, что ее обыграли в ее же игру – с расчетом использовать Рамоса, чтобы вернуть трон. Вместо этого они использовали ее, дабы она произвела на свет внучку Аменхотепа Великолепного, и с самого начала намеревались избавиться от нее, когда подойдет время. Нефертити знала по опыту, чего больше всего желает ее муж от женщины: чтобы огонь в ее теле горел так же сильно, как тот, что она разожгла в нем, – и придумала наказание, соответствующее его преступлению.
– Оставайся у сторожевых ворот, – приказал я Руке, когда мы входили в мой сад, – и пошли ко мне Пагоша, как только он вернется.
Я положил Асет на стол для обследований и повернулся к Сенмуту:
– Говори, что нужно.
– Воды и самого старого вина, которое у тебя есть. И еще немного оливкового масла. Мягкую ткань, высушенную на горячем солнце.
– Что-нибудь еще? – Он поймет, о чем я.
– Кровь идет слишком сильно, чтобы сказать наверняка, но, похоже, старая хрычовка отрезала только часть внутренней губы. – Я кивнул и побежал за тем, что ему понадобится, а Мена остался с Асет – положил одну руку ей на плечо, а другой гладил ее взъерошенные кудри. Потом я взял Асет за руку, но как ни старался, никак не мог отогнать образы, возникающие перед глазами. Вместе с ними появилось и желание отомстить, настолько сильное, что я прямо-таки чувствовал его вкус – сладкая амброзия, заставляющая человека наносить увечья или убивать.
– Все будет хорошо, – прошептал Сенмут, настолько тихо, что я не был уверен, услышала ли его Асет. – Рана быстро заживет. Несколько дней будет слабость, жжение, когда станет ходить по малой нужде, но все это быстро пройдет. А остальное…
Он посмотрел на меня и пожал плечами.
– Что он хочет сказать? – прошептала Асет, глядя на меня умоляющим взглядом.
– Если ты хочешь вылечить не только ее тело, – сказал я юноше, – ты должен рассказывать ей все, что делаешь и почему. – Он поднял бровь, сомневаясь в том, что это мудро, – но он не знает Асет так же хорошо, как я. Если не рассказать, что с ней сделала старуха, – это все равно что оставить рану загнивать.
– Я налью кислого вина на рану, чтобы промыть ее, – сказал ей Сенмут.
– Я хочу знать, что она со мной сделала.
– Женщина – как цветок, и если удалить всего один лепесток, в этом мало вреда. Центр удовольствия для женщины – бутон в центре.
Асет повернула голову ко мне:
– Ничего подобного я в твоих свитках не читала.
– Возможно, врачи в Доме Жизни сочли это непристойной темой.
Потом Сенмут объяснил ей, как надо обращаться с порезанной плотью.
– Благодаря маслу она останется мягкой, а также оно не даст порезанным краям срастись. Шрам не растягивается, так что ты должна мыться несколько раз в день теплой водой и смазывать рану маслом. – Он остановился. – Знаешь, зачем нужно, чтобы он мог растягиваться?
– Чтобы мог пройти ребенок? – предположила Асет.
– Да, а также для того, чтобы, когда придет время, пенис твоего мужа мог проникнуть в тебя, не сделав тебе больно. В боли мало удовольствия – и тебе, и ему, если только…
– Я знаю, что некоторым мужчинам нравится причинять боль или испытывать ее. – Асет без смущения говорила о том, чего многие женщины не обсуждают даже со своими мужьями. – Но Тенра никогда не рассказывал мне…
– О чем я не рассказывал? – поинтересовался я. Она пожала плечами, не глядя на меня.
Я наблюдал, как Сенмут присыпает рану просеянной мукой, чтобы остановить кровь. Потом он посмотрел Асет в лицо, даже сел на колени, чтобы их глаза оказались на одном уровне.
– В Земле Пунт и еще в некоторых местах в моей стране существует обычай обрезать девочек, прежде чем у них начнутся месячные кровотечения. Почему? – Он пожал плечами. – Но это передается от матери к дочери, из поколения в поколение. В Куше, где родилась эта старуха, если девочка мала для своего возраста, говорят, что она не может вырасти из-за червя, и ей отрезают женские органы, чтобы выпустить червя и чтобы она могла зачать ребенка. Но ты же не глупая дикарка и не поверишь в эту чушь.
Асет посмотрела на него.
– Разве женщины в вашей стране не учатся читать и писать? – Сенмут покачал головой. – А ты хотел бы жениться на такой женщине?
Он впервые улыбнулся:
– Не прошло бы и недели, как я выгнал бы ее из дому, обрушив на себя гнев ее отца.
Асет улыбнулась в ответ:
– Начинаю понимать, почему Небет такого высокого мнения о тебе. Она даже утверждает, что когда-нибудь ты станешь таким же, как Тенра, – я имею в виду, как врач. – Она поднесла мою руку к губам, возможно, чтобы скрыть, что поддразнивает юношу. – Но тебе не стоит и надеяться, что ты станешь так же мудр, как и ее отец. – Я понял, что с Асет снова все в порядке, и посмотрел на Мену – тот оскалился как дурак.
Сенмут – тоже. Так что его образование продолжается – как и образование Асет.
День 14-й, второй месяц засухи
Когда я вышел из деревни феллахов Рамоса, Ра плыл к западным утесам. И только встретив выходящих их сада собиральщиков, я понял, что начался сезон виноделия. Вскоре послышался стук палок, сливающийся с пением и смехом, и эти звуки веселья напомнили мне о временах, когда я в детстве ходил в виноградники своего деда. Там мы с братьями прыгали в огромных каменных чанах и топтали виноград, а наши родители, дяди и тети, выстукивали ритм деревянными лапами. Я ускорил шаг, желая вновь пережить эти счастливые мгновения хотя бы как зритель, – и не успел я пройти в ворота, как заметил в одном из чанов Асет: Рука поддерживал ее, чтобы она не поскользнулась, отбивая ногами ритм.
Это зрелище вызвало у меня в сердце улыбку: на Асет была лишь набедренная повязка, как у мальчишек, край она провела между ног и заткнула за пояс. Как сильно она изменилась с десятого дня рождения! Бедра и голени стали круглее и мягче, а лицо похудело, выделились скулы и сильная челюсть. Так что с каждым днем Асет все больше походила на мать. Не меняются у нее лишь глаза – настолько прозрачные и голубые, что свет ах сияет изнутри.
Я подошел ближе и тоже начал хлопать, чтобы слиться с толпой, – и увидел, как девочка посмотрела на товарища и рассмеялась. Мое сердце переполнилось сожалением о том, что это может быть ее последний шанс так по-детски забыться. Потом я осмотрел собравшихся и заметил какую-то фигуру на крыше дома Рамоса. От страха у меня участилось дыхание: жрец никогда не разрешал Асет играть с детьми рабочих. А сейчас он увидел, что его дочь ведет себя, словно одна из них, обнажив перед всеми появляющиеся груди, – и я застыл как дурак, пока меня не толкнул Пагош.
– Рамос ожидает тебя в своем саду удовольствий, – прошептал он так, чтобы услышал я один. – Бастет схватила его за яйца и начала их сдавливать. – Мы отошли от остальных, изображая беспечность, которой ни один из нас не чувствовал. – Он отсылает Асет, но не к жрице Хатхор. Вместо этого девочка отправится в гарем знатного богача. – У меня подскочило сердце, я судорожно вдохнул, но когда собрался заговорить, Пагош покачал головой, чтобы я этого не делал. Потом он растворился в толпе – возможно, чтобы присмотреть за Асет.
Когда я увидел Рамоса, он смотрел на пруд с лотосами. За эти годы он не особо изменился, хотя даже если бы он полностью поседел, этого бы никто не заметил. Не видны и его истинные намерения, так что я не стал доверять ему больше, чем раньше.
– Сенахтенра, есть ли у тебя такой друг, которому ты мог бы вверить все имущество, даже собственную жизнь? – спросил он, когда я подошел.
Я уже давно настороженно отношусь к жрецам, которые к делу подходят боком, скрывая истинные намерения за намеками или загадками, так что и я сказал то, что ему уже известно:
– Мне очень повезло, мой господин, поскольку таким другом для меня был отец. И Мена.
– Подумать только, а я когда-то считал, что знаю о тебе все. – Рамос покачал головой, но в уголках глаз появились морщинки, словно он шутил над собственной наивностью. – Тенра, я не намереваюсь использовать твои слова против тебя. Мне просто нужно найти ответ на вопрос. Правильный ответ. Потому что решение, которое я приму здесь и сейчас, сильно повлияет на решения Осириса и его судей, когда мне придет пора с ними встретиться. – Жрец повернулся ко мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55