– Увидимся, когда вернусь. Ведите себя хорошо, – говорит нам Ким, пряча документы за пазуху. – Честное слово, когда-нибудь плюну на все и заберу с собой маленькую Сусану.
– Ты что, спятил? Как ты перейдешь границу с больным ребенком? А вот привезти сюда мою Кармен и сына ты, наверное, сможешь; если поймешь, что все складывается удачно – действуй, я дам тебе денег на текущие расходы и еще кое-какую сумму для родителей.
Застегивая куртку, Ким размышляет.
– Если это не будет слишком рискованно, обязательно захвачу их с собой. Можешь на меня рассчитывать.
Денис протягивает ему письмо и пять тысяч песет – половину родителям, половину Кармен, – и друзья обнимаются, стоя посреди комнаты в потоке ослепительно алого света, который в эти часы врывается через балкон. Такими я их запомнил. В тот миг я испытал что-то вроде предчувствия: алое сияние словно вознесло их над полом; обнявшись, они думали, как это часто бывало в такие минуты, что, несмотря на все напутствия и добрые пожелания, они больше никогда не увидятся. В конце концов Ким берет начищенный и смазанный браунинг, приготовленный ему другом. Не могу в точности передать наставления Дениса о том, как нужно заботиться в пути о Кармен, чтобы она не сбила свои нежные ноги и не простудилась во время ночевок в горах под открытым небом, зато помню решительный взгляд Кима и его слова:
– Не бойся, я привезу ее живой и здоровой.
Ким идет к двери, и в этот миг черный кот, – я не уверен, что на самом деле видел, как он, мяукая, пересек комнату на мягких лапах, то есть я хочу сказать, что не помню, был ли он там в действительности, существовал ли на самом деле, – так вот, этот черный кот шмыгнул мимо него на балкон, а оттуда на улицу так неожиданно, что я едва не вскрикнул.
– Что с тобой? – удивляется Ким.
– Ничего. Галлюцинация.
– С каких это пор у тебя галлюцинации? – Он оглядывается, но ничего не замечает.
– Не обращай внимания, – отвечаю я. – Ступай, в добрый путь.
С балкона мы видим, как он удаляется по Рю-де-Бельфор в сторону вокзала, на нем замшевая куртка и коричневая шляпа. Он идет неторопливо, задумчиво держа сигарету во рту, засунув руки в карманы, словно на обычную прогулку по берегу Гаронны.
5
– Привет, привет! Вот уж не ожидала! Дай-ка мне руку, у меня соскочила туфля, – сказала сеньора Анита.
Мы столкнулись на углу, она покачивалась, стоя на одной ноге и держа туфлю в руках. Потом вдруг ухватилась за меня, отчего я выронил папку и коробку с карандашами; от нее шел сильный запах перегара. Она улыбалась, на зубах виднелась губная помада. Я только что вышел от Сусаны, было начало девятого, и, несмотря на шерстяные перчатки, мои пальцы коченели от холода. Сеньора Анита шла со стороны улицы Сальмерон, возвращаясь из кинотеатра «Мундиаль», и, должно быть, посетила не менее дюжины баров. Опираясь о мою руку, она тщетно пыталась надеть туфлю, но оступилась и упала на тротуар, больно ударившись коленкой и едва не разбив себе лицо. Я помог ей присесть на ступеньку. Она задрала коленку и, пригнув голову, принялась ее изучать: на чулке красовалась дыра размером с яйцо.
– Давайте я провожу вас, сеньора Анита.
– Ты очень добрый мальчик, но провожать меня не обязательно. Все из-за этой туфли, сама не знаю, что с ней приключилось. – Она поднесла туфлю к глазам, внимательно рассмотрела ее снаружи, затем заглянула внутрь, но туфля была в порядке. – Старая она, вот и все дела… каблук шатается. Нет, это не туфелька Золушки!
Я улыбнулся в ответ, но, как мне кажется, довольно кисло.
– Ты идешь от Сусаны? Нельзя оставлять ее одну.
– С ней сеньор Форкат.
– Ах да, конечно. Надо же, какая теперь хорошая компания у моей девочки! Каждый вечер она с тобой, и эти славные ребята заходят, и сеньор Форкат, который так умеет ее развеселить… Везет нам, правда, Даниэль?
– Да, сеньора.
– Как славно все у нас сейчас складывается, правда?
– Да, сеньора!
– И как весело нам всем вместе! Ну, признайся, что всем вместе нам очень хорошо!
– Да, сеньора, действительно очень хорошо.
– Я очень рада. – Она вздохнула. – Моя девочка не должна оставаться в одиночестве. Посмотри только на эти проклятые чулки, теперь их не заштопаешь! А на дворе холод собачий… – Она смолкла, и мне показалось, что ей хотелось еще немного посидеть на ступеньке. Потирая ушибленную коленку, она заметила мои серые шерстяные перчатки, взяла меня за правую руку и крепко прижала мою ладонь к дырке на чулке, к оцарапанной коже. – Ты позволишь? Как тепло, так намного легче!.. Какие чудесные перчатки. Тебе их мама связала?
– Нет. Сеньора Конча.
– Знаешь, есть руки, которые согревают, стоит только на них посмотреть! – Она легонько потерла коленку, опустив ресницы. Когда она снова подняла голову, ее голубые глаза весело моргали. – На самом деле все, что нам нужно в жизни, – это чуточку тепла, когда холодно. И больше ничего. Разве нет? «Эта сеньора Анита совсем пьяна», – вот что ты сейчас думаешь, ведь правда? – Она отложила туфлю и уселась поудобнее. – Знаешь, что я тебе скажу? Нет такого несчастья, которое бы длилось вечно… Ай, моя коленка!
– Позвольте, я провожу вас до дома.
– Не надо, я уже пришла…
Но она заметно прихрамывала и в конце концов согласилась, чтобы я ей помог, и взяла меня под руку. Прежде чем открыть калитку в сад, она постаралась успокоиться, бегло глянула в карманное зеркальце, взбила золотые кудри и, пройдясь ярко-красной помадой по губам, попросила не говорить сеньору Форкату, как она себя вела. Оказавшись за оградой, она улыбнулась:
– Если когда-нибудь придешь в «Мундиаль», а меня там не будет, скажи билетерше, что ты мой друг, и тебя пропустят бесплатно.
– Спасибо, сеньора Анита.
6
Я был всего лишь одним из них, да и то не самым отчаянным. Я никогда не носил за пазухой пистолет, моим оружием были перья и чернила. Я подчищал, переправлял и подрисовывал числа и имена с помощью бритвы и всяких других, порой весьма неожиданных инструментов. Одним словом, я подделывал документы и подписи, давал новые имена, менял личности; я делал их опасными злодеями, но сам был обычным человеком. Об их лихих приключениях мне приходилось только мечтать.
Ким пересекает границу и прибывает в Барселону дождливой ночью в конце апреля. Он едет к родителям Дениса, чтобы передать им письмо и часть суммы, полученной в Тулузе; остальные деньги предназначаются Кармен, которая берет их без особой радости. Эта молодая женщина лет двадцати четырех, измученная трудом, одиночеством и бесконечным ожиданием, смотрит на Кима почти с ненавистью: его приезды всегда были источником тревог и волнений, он неизменно приносил с собой дурные вести – вот и на этот раз она слышит о столкновении с пограничниками и ранении Дениса. До каких пор будут длиться все эти беды? К чему столько жертв, столько смертей? Когда прекратится этот кошмар? Ким все понимает и говорит (уже не в первый раз он признался в этом и мне после одного шумного собрания в Париже), что тоже устал от этой бесконечной борьбы неизвестно за что.
Желая приободрить ее, Ким рассказывает о планах Дениса: дела у него складываются успешно и, возможно, настало время, когда она может наконец послать подальше этот опостылевший город, забрать малыша и перебраться к нему. «Я могу взять вас с собой на обратном пути, дня через три, – говорит он, – переход через границу – дело непростое, но у нас будет хороший проводник». К его удивлению, предстоящее путешествие не радует Кармен: быть может, теперь уже слишком поздно, Денис для нее мертв. Она обнимает сынишку и задумывается… Представьте: за окном дождливая ночь, все трое сидят возле пылающего очага, старики ушли спать сразу после ужина, а мальчик никак не может уснуть, и мать держит его на руках; широко открыв глаза – так же, как вы сейчас, – он с восторгом слушает рассказ Кима, верного друга его отца, явившегося сквозь ночь и страх оттуда, где непременно закончатся страдания и беды его матери; и так же внимательно и безмолвно слушает его красавица Кармен, неграмотной девушкой приехавшая из Малаги в самый разгар войны… Я не знаю подробностей, но Киму все-таки удается ее уговорить: он заверяет, что много раз благополучно переправлял детей во Францию. Несколько лет назад, организовав первую вооруженную группу Конфедерации, он часто переходил границу и почти каждый раз возвращался с кем-то из детей эмигрантов. В последний раз он переправил двух ребятишек восьми и двенадцати лет, сыновей командира-республиканца, погибшего в концлагере Маутхаузен. «Почему же в таком случае, – спрашивает Кармен, – ты до сих пор не забрал к себе собственную жену и дочь?» – «Как бы они пережили эти годы, – отвечает он, – когда я сражался в Сопротивлении и все время переезжал с места на место? Сейчас другое дело, но моя дочь больна…»
Прежде чем выйти на нужных людей, той же ночью, незадолго до рассвета, Ким навещает тебя и Аниту. Идет проливной дождь, он быстро шагает по пустырям Орты и Гинардо и наконец ловит такси.
Он рассказывал, что ты спала и он не захотел тебя будить, поэтому не стал включать свет. На террасе сильно пахло эвкалиптом. Ким коснулся губами твоего пылающего лба, затем положил на кровать клеенчатую сумку твоего любимого зеленого цвета; Аните он оставил немного денег. Он пробыл у твоей постели не более пяти минут, но эти мгновения, проведенные рядом с тобой, излечили его от печали и бесчисленных разочарований.
Тем временем наступает воскресенье. Ясное безоблачное утро и ослепительная синева неба бередят им самим усыпленную память, где живет воспоминание о таком же рассвете в этом самом саду, о далеких счастливых днях; он едет по городу на трамвае, мимо проносятся покрытые свежей зеленью платаны, залитые солнцем дома, изумрудные пальмы на балконах; люди неторопливо прогуливаются, ведя за руку детей. И сердце, как всегда, болезненно сжимается: чужак в собственном городе, иностранец в собственной стране – вот что чувствуешь, когда пропитан ненавистью и пороховой гарью, как Ким, который столько лет, вдали от вас, жил памятью о кромешном аде, о насилии и нищете, о нескончаемых бедах и неудачах, будь они прокляты, как вдруг нежданно-негаданно окунулся в ласковое тепло тихого весеннего дня, словно призывающего забыть обо всем, что было, и порадоваться жизни, подобно беспечным воскресным пешеходам… Нас нет рядом с Кимом в этом трамвае, пересекающем город с севера на юг, но мы знаем, что его гнетет и что он тщетно старается от себя отогнать: его приводит в отчаяние не только бесполезная тяжесть браунинга под мышкой, возле самого сердца, но и полная ничтожность идеалов, которые до сих пор живут в этом сердце. Каждый раз, переходя границу и встречаясь с этим утренним городом, он впадает в уныние.
Однако чувство чужеродности имеет ряд преимуществ: обостряется инстинкт, предупреждающий об опасности, и ты все время начеку. Документы он везет в старом портфеле, а приказ держит в голове: следует немедленно отказаться от любых вооруженных нападений, включая завтрашнее. Таков приказ Центра, и завтра он передаст его Жозепу Нюаляру. Встреча состоится в открытом кафе возле вокзала Сантс, ровно в одиннадцать утра. Ким выходит из трамвая, останавливается у киоска метрах в тридцати от кафе и видит Нюаляра, который ждет его за столиком в самом углу. Кажется, все в порядке… На открытой террасе кафе много посетителей, между столиками снует светловолосая девушка в белой шапочке и плиссированной юбке. Нюаляр просматривает газету, страницы перелистывает ветер. Кима он не замечает. Ему тридцать пять, он коренаст, волосы ежиком, очки в металлической оправе. Чувства Кима обострены, он ни на мгновение не забывает об опасности, но не это спасает его на сей раз, а мысли о тебе, Сусана.
Где-то рядом тормозит машина, Нюаляр резко поднимает голову, однако ничего особенного не замечает. По террасе между столиками бегают дети, ветер усиливается, начиная досаждать посетителям. Похоже, Нюаляр чувствует, что Ким где-то рядом, он вертит головой и смотрит в сторону киоска, но как раз в этот миг порыв ветра задирает юбку у девушки, которая несет поднос, заставленный выпивкой, и это забавное происшествие полностью поглощает внимание Нюаляра, равно как и других посетителей. Залившись румянцем, молоденькая официантка пытается одернуть юбку, наклоняет поднос, и его содержимое едва не обрушивается на голову Нюаляра. Слышен чей-то смех. Стройные девичьи ноги, эта неожиданная отрада для глаз – Нюаляр оценил их и тоже смеется – не позволяют ему заметить шефа и подать условный знак; твой отец тем временем задерживается у киоска на несколько секунд дольше, рассматривая обложку бульварного романчика под названием «Приключения Сусаны» и думая про себя, что его дочурку он бы очень позабавил, – и это его спасает.
Он хочет купить книжку, но уже нет времени. Черная мантилья, сорванная ветром с головы одной из посетительниц кафе, пролетает над террасой, словно испуганная ворона, и запутывается в ветвях дерева. Скверная примета, дурной знак, который Нюаляр снова не замечает. Ким спрашивает у продавца, сколько стоит книга, и, обернувшись, видит, как обескураженный Нюаляр растерянно встает, и порыв ветра едва не сбивает его с ног: возле него стоят два типа в серых плащах, он хочет нагнуться, чтобы поднять с пола какой-то предмет, кажется, берет, но его тут же хватают-, один проверяет документы, другой надевает наручники. Нюаляр не сопротивляется, и на глазах изумленной публики его тащат к черному автомобилю и толкают внутрь, однако в последний момент он бросает прощальный взгляд на официантку в надежде, что налетевший ветер вновь поднимет ее легкую плиссированную юбку. Нюаляр всегда был таким – самозабвенно влюбленным в жизнь и женщин…
Ким неподвижно стоит возле киоска, пока автомобиль не исчезает за поворотом, после чего уходит. Похоже, полиция не знала, что у Нюаляра была назначена с ним встреча, иначе они бы обязательно дождались его прихода, чтобы взять обоих. Тем не менее совершенно ясно, что это была спланированная операция:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28