Возможно… Но скорее всего я отправился в редакцию нашего журнала на встречу со своими подельщиками, это вполне могло быть, ведь я уже давно бросил заниматься музыкой. Когда-то я очень любил это занятие и был прилежным учеником. Мое рвение отдавало фанатизмом, я даже добился некоторых успехов, совладал с первым концертом Римского-Корсакова для тромбона с оркестром и доигрывал его вплоть до коды, выдержав и ритм аккомпаниатора и не слажав ни в одном пассаже… Но вот на коде я сломался. Я не мог уловить ни мелодии, ни скрытого в бисере разбросанных по нотному стану каденций ритма. Я был глух, туп и нем, перед вдохновением гения. И я ушел. И неожиданно, совершенно случайно, благодаря нелепому стечению обстоятельств, помните я источал комплименту похмельному состоянию души, вот именно с похмелья я и поступил в институт культуры на театрального режиссера. Мои чувства тогда были в таком растрепанном состоянии, что на предложение экзаменующей комиссии изобразить собаку, я вдруг проникся таким состраданием к нашему дворовому псу Грею, у которого погибла подружка (Вербой, кажется, ее звали), я так рыскал на карачках по аудитории, я заглядывал в глаза людям, я обнюхивал углы, я скребся в дверь, я выглядывал в окна, и в конце концов я так завыл, что меня приняли, не смотря на то, что я не вымолвил ни одного слова на экзамене по истории и в сочинении по литературе написал всего два предложения: «Роман Льва Николаевича Толстого «Война и мир» начинается с длинного вступления на французском языке, которого я не знаю, а то что перевод дан в конце первого тома я узнал лишь вчера. Поэтому об этом произведении я могу сказать только одно, на его основе Бондарчук снял фильм, батальные сцены которого вошли в анналы мирового кинематографа, что подтверждается «Оскаром», присужденным Американской киноакадемией». Четыре года я купался в лучах славы, лицедейство мне удавалось, тем более что пьянство, к которому у меня стала проявляться тяга, не только не мешало, а даже способствовало. С похмелья я готов был быть кем угодно, мог скакать самоотверженным зайцем из сказки Салтыкова-Щедрина, мог плакать слезами шестидесятилетнего вдовца Глухова, потерявшего в войну всех своих сынков из рассказа Василия Шукшина, а с каким удовольствием я стрелял из воздушного ружья поверх зрительного зала, представляя охоту на крыс в пьесе какого-то странного немца. Но пуще всего мне нравилось слыть талантом и подписывать девушкам автографы на салфетках в студенческой столовке, после того как я сыграл пьяницу тракториста на сцене учебного театра. Но черт возьми, в тот день все это было уже в прошлом, потому что как не крути, а во всяком деле нужна удача, мне не подфартило, естественно, я сам во всем виноват, но суть-то в том, что я увлекся писательством, сначала я пытался писать сценарии для кино, потом пьесы для театра, но кино по моим сценариям снимать не хотели, а ставить спектакли по пьесам не могли. Мои персонажи ходили по сцене пьяные, врали напропалую, блевали прямо на пол и, не стеснясь в выражениях, боролись… ну, пытались бороться, вернее, они были не против того, чтобы побороться, но все как-то им было не взяться, ну, в общем, в жизни такое видишь сплошь и рядом, а вот на сцене наших театров такого и представить себе не возможно. Ну, что же из этого всего получается, а то и получается, что в тот день я скорее всего сидел на Литейном в маленькой комнатенке без батареи и решал какой-нибудь организационный вопрос, ведь я уже был членом редколегии «Журнала Свежей Литературы. Ингерманландия». Я не помню, какой именно вопрос я решал, все вопросы с нашим журналом были сложные. Выпустить нам удалось всего один номер – 80 страниц А4 формата, обложка в две краски – и были в нем, в основном, мои литературные произведения. А в частности: 1) четыре рассказа, в трех из которых главным героем был Игорь Веденеев – мой alter ego, этот парень выступал в роли довольно удачливого ебаря, хотя по сути был неудачником, ну, если рассматривать его по шкале общепринятой социальной иерархии, проще говоря ему удавалось соблазнять девушек и женщин, не имея за душой ни гроша. К прозе прибавлялись еще 2) пять стишков, в которых опять же проглядывала моя харизма, и одна поэма, в которой я отдал дань сполна поэзии подсознательного. Кроме всего этого под обложкой первого номера «Журнала Свежей Литературы. Ингерманландия» 3) я выступал в качестве переводчика романа американца Чарльза Буковски. Но ведь это еще не все, спрятавшись под псевдонимом, 4) я опубликовал обзорную статью о ходе литературного процесса в Интернете. Ну, а остальные материалы нашего, как мы любили его называть «пилотного» номера, были написаны редактором исторического отдела, он знал точное значение этого иноземного слова «Ингерманландия». Наш главный редактор, парень который и нашел деньги на печать этого сборника двух обремененных тщеславием редакторов, откровенно нам льстил. Мне он говорил, что мои рассказы вернули ему веру в то, что русская литература жива, а человеку, который мог часами расшифровывать значение слова «Ингерманландия», он заявлял, что тот заставил его поверить в невероятное, а именно в то, что в Питере есть еще один профессионал в сфере журналистики, кроме него самого. Мне это нравилось, я мог часами слушать о тех впечатлениях, которые производили на него мои рассказы. Я был вполне искренен и хохотал, и печалился, и размышлял над нашими беседами. Ведь меня не хотел печатать ни один толстый журнал, а тут прямо в лоб, прямо на голубом глазу меня заверяли, что человек ввязался в эту бодягу с журналом только из-за моей писанины, что он поставил целью своей жизни донести мое творчество до широко читателя… и мы частенько замолкли, представляя себе, что же станется с этими широкими читательскими массами, узнай они такого гения, каким был я. Ежу понятно, что я был готов решать любые технические вопросы связанные с осуществлением такой грандиозной идеи. Я изучал премудрости типографского ремесла, я научился различать типографскую машину «Ромайор» от банального «ризографа», я на ощупь мог отличить бумагу Сыктывкарского комбината от продукции ОАО «Светогорск», я освоил азы верстки оригинал-макета в программе «QuarkXpress», я рыскал по городу в поисках дешевой типографии, я был одержим, они – широкие массы – томились в неведении, обжираясь ворохом целлулоидной пульпы. И все же я не помню, чем конкретно я занимался в тот день, какой кирпичик выдергивал из-под основания глухой стены, разделявшей гения и толпу. Но память моя начинает обретать поразительную ясность с 22.45 минут, когда я мчался от метро Горьковская по направлению к дому. Я был выпивши, по какому поводу я принял – не помню, пили мы часто, если быть более точным – постоянно, особенно после выхода первого номера. Мы как будто ощущали неминуемое приближение оглушительной славы и весело коротали время. Я помню, что уже пропустил новости ОРТ в 21.00 и торопился, чтобы поспеть к 23 часовому выпуску, я чувствовал, что не успеваю и заскочил в кафе «У Татьяны», ведь я знал, что «У Татьяны» в углу на холодильнике имелся телевизор «Самсунг», сейчас его убрали, возможно его унесли после того вечера, но тогда он там стоял. Я заскочил, заказал Леночке 100 «Столичной», бутерброд с сыром, расплатился и уселся за столик прямо напротив экрана. «У Татьяны» было пустынно, кроме меня за столиком возле телевизора сидели еще двое невзрачных мужиков, низкорослых, лысоватых, пузатых и очкастых. Они пили свое жидкое пиво, терзали одного на двоих леща и пялились на экран. РТР демонстрировало «Санту Барбару», персонажи встречались в интерьерах и разговаривали, дела у них были так запутаны, что просвета не предвиделось. Я отхлебнул примерно половины того, что имел, откусил бутерброд, подскочи и переключил «Самсунг» на НТВ.
– Новости посмотрим, – объявил я своим соседям и весь обратился в слух и весь преобразился в зрение.
Федералы сжимали кольцо вокруг Грозного. Весь день работали наша артиллерия и «вертушки». Потери нашей группировки войск за прошедшие сутки составили: 5 человек убитыми и 13 ранеными. Со стороны боевиков… И тут на экране объявился Сиси, он напрочь не хотел видеть в своем доме Мэйсона, он был так зол на него, что выходил из себя и теребил галстук. Я охуел. Я соображал, что произошло, и постепенно я стал догадываться, что «Самсунг» перестроил один из лысеющих очкариков, он был ближе всех к телевизору, он дотянулся и нажал кнопку.
– Мужики! – подорвался я со своего места, – Там же наши! Вести с фронта!
Я нащупал кнопку. Генерал Казанцев разъяснял оперативную обстановку. Я отскочил к своему столику и проглотил остаток «Столичной». Блядь! Я даже не успел выдохнуть, как на экране снова бесился Сиси, ну, не любил он этого Мэйсона. А я просто ненавидел этого пузатого болвана.
– Ты, мужик, – схватился я за поганое его плечо…
И тут надо отдать ему должное, он выказал проворность отличного бойца, этот колобок поднырнул мне под мышку, шевельнул плечом и я оказался ничком на полу, он же был уже сверху и крутил мою руку. Он крутил ее с остервенением, и я, скрежеща зубами, прижимался щекой к грязному, холодному кафелю.
– Ну, что все? – услышал я голос сквозь боль и разливающуюся по всему пищеводу горечь обиды.
Я медлил, я оценивал свои шансы. Враг был в явном преимуществе, он воспользовался моей наивной открытостью, он схитрил и теперь был сверху. Всеми своими килограммами он сидел сверху и втаптывал меня в грязь.
– Пиздец тебе, сука, – прошипел я в отчаянье и тут же получил тычок под ребра.
– Еще? – донеслось из стана врага.
Взяв себя в руки, я моментально сообразил, что нужно менять тактику. Я приготовился к отступлению.
– Нет, достаточно, – сделал я первый шаг.
Он ослабил выверт моей руки. Я не сопротивлялся, тело мое казалось совершенно безвольным. Он поднялся с меня. Я привстал.
– Так, на выход, а то милицию вызову, – надо мной стояла Татьяна, козе понятно, – хозяйка заведения.
Баба она была ничего себе, и все же она была баба. «Хуй с ней, – думал я, – бабам нет дело до военных действий, хотя настоящая женщина так бы не поступила». Я имел в виду Жанну Д’Арк, я подразумевал Зою Космодемьянскую, я не брал в расчет эту груду сисек, подбритых подмышек и эпилированных лодыжек, которые готовы отсасывать хоть у бога, хоть у дьявола, лишь бы… ну, в общем, это очень трудно сформулировать, человеку пребывающему в опьяняющем пылу оскорбленного национального достоинства, я просто плюнул им под ноги и удалился. Я дошел до дома и упал на диван. Решение вызрело само по себе, сначала я почувствовал стремительное нарастание аккордов Бетховенской увертюры к опере «Эдмонд» в Фа-миноре, в них сконцентрировались все не отмщенные мои оскорбления. Ох, сколько их накопилось за всю мою жизнь, горечь их даже не вмещалась в партитуру грозного гения, я стал барабанить кулаками по своей голове и выдал арию «Вопль всех униженных и оскорбленных». Нет смысла жить дальше «змеей лежащей вживе», и когда минор разродился в торжественный хорал мажорных построений, я уже знал что мне делать. Значит «У Татьяны» закрывали в 23.30. «Господи, – молил я, – вылетая из дома, – Всемогущий Боже, никогда не обращался к тебе, вспомни, даже когда у меня обнаружили неработающую почку и первое подозрение было на рак, я не беспокоил тебя, но сейчас, Всемилостивейший, снизойди и сделай так, чтобы они не доели своего тухлого леща и не допили свое жиденькое пивцо!» Под прикрытием темноты я прошмыгнул в скверик напротив входа в кафе. Теперь дверь была у меня под прицелом, ярко освещена, а меня скрывал полный мрак, засранного собаками, садика. И тут я сообразил, что слабо вооружен, в сущности, я никогда в своей жизни по-настоящему не дрался, избивали меня довольно серьезно, но я так и не научился вступать в драку и вести бой. Мне постоянно не везло, то я падал после первого попадания противника, то промахивался сам и затем уже падал от встречного удара, черт, у меня совсем не было навыка. Я заметался по палисаднику и нашел то, что искал – дубину. Легковатая на вес, но вроде прочная, я опробовал орудие о ствол дерева. И тут, хвала тебе, Вседержащий, все в твоей власти – они появились в дверях «У Татьяны». Так, куда направятся? Я скрылся за деревом. Двинули к баням. Отлично, на остановке никого нет, подожду покуда скроются за углом библиотеки, затем марш-бросок, и я у них в тылу. Я бежал почти бесшумно с дубиной наперевес. «Требуется библиотекарь», заметил я вывеску в витрине библиотеки. «Ха! Им библиотекарь требуется! Зачем нам библиотекари?! Нам катастрофически не хватает отчаянных храбрецов! Воинов без страха и упрека!» Я приник к стене дома и заглянул за угол. Они шли в темноте улице, обнажив головы и распахнув свои курточки, пар вздымался от их дыхания. Как они были беспечны, их беспечность просто млела, их самодовольство покачивалось на выставленных вперед пивных пузах. Атака! Я огрел одного, когда он что-то прочухал и решил оглянуться. Удар! Дубина хрустнула и переломалась о его лысую черепушку. В руках у меня остался жалкий огрызок. Блядь! У меня трудности с умением молниеносно принимать решения. Мне бы не дать им опомниться, а я не мог пережить предательство дубины. Их беспечность мгновенно обратилась в бешенство. Подранок попер на меня, я ударил и попал, но он этого даже не почувствовал, я лягнул второго, промахнулся и бросился наутек. Бегать я умею. Так, сейчас заскочу за угол, там разрушенный дом, внутри наверняка есть кусок ржавой трубы, или цельный прут от спинки кровати, я встречу их погоню достойно.
– Держите его! – послышался рев сзади.
Блядь! Впереди возникла цепочка, неизвестно откуда взявшихся, фигур. Мне не надо было принимать в сторону. Я сам их спровоцировал. Один кинулся наперерез и сунул подножку. Падение. Жесткое, с мучительным подгибанием колен, вывихом обоих кистей и пропахиванием рожей по просоленному асфальту Большой Пушкарской. Я как загнанная крыса перекатился на спину и стал отпихиваться ногами.
– Не тронь, сука, – шипел я парню в кожанке, пытавшемуся оседлать меня, – я афганец!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30