Конечно, это избитая истина: сколько бы ты ни напрягался, сколько бы ни настраивался на боевой лад, океан останется равнодушным. Но верно и другое: только соответствующим образом настроив себя, ты сможешь бороться, сможешь избежать грозящей опасности, уберечь себя от несчастий.
Заботы
Джу закричала:
– Солнце! Солнце!
Наконец-то оно показалось. Засияло на радость и тепло. В полдень определяем свое местоположение по кульминации светила. Мы все еще находимся очень далеко от суши, и у меня нет пока страстного желания поскорее установить точные координаты. Выполняю обсервацию без особой тщательности. Если и отклонимся от курса на 10 или 20 миль, то в огромных просторах океана это буквально ничего не значит. При попутном ветре наверстаем упущенное почти без потерь.
Ветер слабый. Лодка движется медленно. Делаем 45 миль, да течение добавляет 12 – в общем, около 60 миль в сутки. Это хорошо. Лишь бы мачта выдержала. Все мои мысли вертятся вокруг нее. Ничто меня так не беспокоит, как состояние мачты.
А если опять сломается?
Что ж, будем делать по 12 миль за счет течения. И сам что-нибудь придумаю, чтобы добавить еще миль 20. До Маркизских островов осталось около 2500 миль, а до Таити – 3500. Это около ста дней плавания. Продуктов, если их бережно расходовать, хватит. Вода, конечно, испортится. Будем надеяться на дождь или на случайную встречу с каким-нибудь судном. Что бы там ни произошло, будем идти вперед и непременно достигнем цели.
И снова меня точит червь сомнения. Хорошо, пусть все идет, как я задумал. Ну а если не удастся выйти на Маркизские острова? Ведь лодка почти неуправляемая, и не исключено, что мы отклонимся и пройдем мимо островов. Каждый может вспомнить о муках Эрика де Бишопа. Он уже видел Маркизские острова, но, несмотря на все усилия, не смог к ним подойти: плот пронесло мимо. И спустя почти месяц разбился о рифы одного из островов Кука.
Привязалась ко мне песня:
Спасите наши души,
Спешите к нам,
И ужас режет души
Нам пополам…
В первый раз я услышал эту песню несколько месяцев назад в Софии от Митето Езекиева. С тех пор как только ее услышу, комок подкатывает к горлу.
И ужас режет души
Нам пополам…
Сильно сказано! Мне нравится. Но ужас – это не для меня. Не позволю, чтобы он резал мне душу. Здесь, в центре Великого океана, ему не место. Разумеется, я бессилен перед случайностью. Не могу предотвратить появление морского льва и поломку руля, не могу отменить бешеный порыв ветра. Но победить ужас могу. В этом моя сила, мое оружие. И еще – работать до седьмого пота, искать выход из любого трудного положения. Строить планы. Смеяться. И особенно громко над неудачами, над собственной слабостью и неуверенностью.
Самоконтроль
Меня много раз спрашивали: «А не страшно ли вам?» И я всегда затруднялся с ответом. Я не могу утверждать, что мне неведом страх. Не умею также объяснить, как удается усилием воли отбросить его. Подавить. Заглушить его, четко и ясно сознавая, что закравшийся в душу страх – это начало предательства цели, усилий, друзей. И все-таки одни люди рождаются трусливыми или с годами взращивают в своей душе страх. Другие вовсе не ведают страха. Третьи преодолевают его. У нас с Джу даже испуг – табу. Оставляем его на берегу, сделав его уделом дней подготовки к экспедиции и рассуждений о возможных злоключениях и авариях.
Мне кажется, что готового рецепта против страха нет. Но я совершенно убежден – вера в себя, в свои силы помогает. И твоя собственная вера, и окружающих тебя людей. Точнее, доверие людей. Оно вдохновляет, прибавляет сил. Очень важно чувствовать себя нужным, полезным, осознавать, что дело, которым ты занят, хоть немного, но пополняет копилку человеческих познаний.
Применяю чрезвычайно простой метод. Когда что-то отягощает мысли, я заставляю себя переключиться на приятные воспоминания или начинаю мечтать. Нечто вроде аутотерапии. Но не следует перебарщивать, чересчур отдаваться фантазии. Есть какой-то оптимум, который словами нельзя объяснить. Возможно, другие борются со страхом иными способами, более результативными, но я доволен и собственным методом. До сих пор он служил мне честно.
Джу

Расписание
Похоже, мне легче в ночные вахты. Забыла похвалиться, что у меня есть очень удобный стул для кокпита. Дончо привез его из Норвегии. Очень мне помогает. Дело в том, что в прошлую экспедицию я получила удар в позвоночник – даже не помню, когда и как, – и теперь не могу долго сидеть, особенно на жестком. С этим стулом я будто заново народилась. А я все переживала, как же выдержу несколько месяцев сидения на деревянной скамейке. И вдруг Дончо явился с сюрпризом: заказал мне специальный стул.
Дни и ночи у нас так проходят, что мы с Дончо почти не общаемся. У меня свободные от вахты часы с 7 до 10 утра и с 13 до 16 вечера. До 7.30 готовлю завтрак, забрасываю сети и т. д. Потом на час ложусь спать. После обычно роюсь в багаже, что-то ищу, завариваю чай. Смотришь – уже 10 часов, пора на дежурство. Во время вахты мне все еще трудно читать, но я слушаю радио. Сдав вахту, до 13.30 готовлю обед, позже мою посуду, стираю (не знаю почему, но стираю каждый день). Затем сажусь писать дневник и, если до 16 остается время, – дремлю. Вечером, с 19.30 до 22, сплю. И снова от 22 до 24 – дежурство. С 1.15 до 4 утра опять сон. Таким образом, на сон в целом уходит около шести часов. Правда, он разбит на части. Но таковы условия в океане.
Дончо свободен с 10 до 13 часов дня и с 16 до 19 вечера. И отдыхает он столько же, сколько и я. Днем спит от тридцати минут до одного часа, делает записи в дневнике, в обед ведет наблюдения. И вот уже сутки кончаются. Время бежит стремительно. Может быть, этому помогают вахты?
Уже четвертый день вижу с левого борта какую-то рыбину с темными и белыми полосками по бокам. Упорно плывет рядом. Уж не рыба-лоцман ли это, не желающая исполнять свои прямые обязанности, потому что мы медлительны и скучны? Часами наблюдаю за ней. Вот она застывает на гребне волны и вдруг обрушивается вместе с нею вниз.
Весь день и всю ночь дул сильный ветер, вздымая гигантские волны. Океан все время волнуется. Порядок устойчивый: волнение усиливается на закате и на восходе солнца. В лунную ночь, стоит луне скрыться за облако, как волны тут же начинают нарастать, разыгрываться. Еще во время экспедиции в Атлантике я привыкла к волнению океана и теперь почти не обращаю на это внимания. Но волны бывают всякие. Некоторые прямо-таки гороподобные. Другие, не столь большие, шипят, стараясь догнать лодку, и, уже теряя последние силы, обдают тебя брызгами.
Когда движется очень большая волна, то сразу же вслед за ней, с разницей всего лишь в несколько секунд, идет другая – чуть поменьше, а затем и третья, но уже не опасная. Бывают и одинокие, изолированные волны, по высоте вдвое превышающие остальные. И если случайно заглянешь в многометровую пропасть меж двух гигантских водяных глыб, от страха мурашки пробегают по спине.
Дончо, сдав вахту и уходя на отдых, коротко предупредил: «Джу, будь внимательна, волны очень большие и гонят лодку на запад».
А у меня и нет иного выхода. Полагаю, Дончо высказал это напутствие, потому что чувствовал себя неловко: оставляет на мое дежурство такие грозные волны. Причем отлично понимает, что на рассвете они станут еще выше.
Трудная вахта. Еле выдержала. Тем более что совсем замучила головная боль. Она терзает меня почти каждый день, но все же постепенно слабеет. Из этого я сделала вывод, что у меня нет сотрясения мозга. И вчера совершила большую глупость. Волосы, были совсем мокрые, и я решила снять тропический шлем и минут десять-пятнадцать посушить косы на солнце. Результат плачевный: от головной боли места себе не нахожу. Посмотрела в зеркало и ужаснулась: на меня глядел уличный хулиган. Опухоль вроде бы спала, но вокруг глаза разлился лилово-синий кровоподтек. Не беда. Рано или поздно все раны заживают.
Дончо

Срыв
Джу подвела: почти за час до кульминации солнца сказала, что пора определять координаты.
И я засек десятки высот солнца. Но еще целых тридцать минут светило продолжало подниматься ввысь как ни в чем не бывало. Я опешил: что происходит? Когда же наконец огненный шар дойдет до вершины? Все справочники единодушно утверждают: в этих широтах верхняя кульминация солнца приходится на 11 часов 57 минут. Я взглянул на свои часы и понял: ошибка во времени. Я почувствовал себя обманутым, одураченным. Не выдержал, сорвался и в сердцах накричал на Джу. От неожиданности она вздрогнула, но промолчала.
Вечером закат был чистым. Солнце уходило за безоблачный горизонт. Редкое и важное событие. Идеальные условия для определения географической долготы. Я попросил Джу разбудить меня перед самым заходом солнца. Когда же брал пеленг, чтобы определить поправку компаса, Джу дважды прошла между мной и равнодушно таращившимся на нас солнцем. И все мои наблюдения пошли прахом.
И я снова сорвался:
– Убирайся прочь!
Джу оторопела. В первое мгновение от обиды даже слова не могла вымолвить. Потом взорвалась:
– Кто же виноват? Зачем говорить грубости? До чего же мы дойдем, если станем подолгу и нудно выискивать зацепки для ругани? А потом оправдываться и распутывать глупые ссоры?
Я молчал. Ждал, когда минует кризис. Мы не сказали друг другу больше ни слова. Ужинали раздельно. Я нес вахту и все операции, которые обычно делали вместе, на этот раз выполнил сам. Со злости и в назидание. Знал, так оно легче. Просто не желал быть добреньким. Или, может, хотел дать Джу время на раскаянье? Думал про себя: что бы там ни было, а это все мелочи жизни. Прошло около часа, я не выдержал, бросил руль и побежал в рубку. Джу лежала на койке с открытыми глазами. Торопливо поцеловал ее. Она ответила. Говорить было некогда: лодку понесло в сторону, и я вернулся к румпелю.
Утром сделали вид, будто ничего не случилось.
Но виноват был я. После всего, что мы пережили, зная, какую непосильную ношу взвалил на плечи Джу, я позволил себе еще и кричать на нее. И тут нет никакого оправдания – прав ли я по существу в данном случае или не прав. Конечно, очень жаль, что определение координат почти в 2600 милях от ближайшего берега сорвалось. Но кто позволил мне впадать в амбицию и объявлять чуть ли не роковыми, по сути, второстепенные вещи?! Для меня Джу дороже тысячи наблюдений солнца. Это же просто унизительно: в больших, важных вопросах я всегда на высоте, а на пустяках срываюсь. С этими мелочами вообще нелегко.
Постоянно надо быть настороже. Очень легко можно возненавидеть друг друга. За день, за час или даже за минуту. Понимаю, все происшедшее, конечно, забудется, потому что то, что нас связывает, давно перешагнуло мелочную злобу. Однако ссоры и минутная ненависть оседают и накапливаются в душе. А горечь обиды держится днями, месяцами. Сужу по себе. И сейчас еще я помню все огорчения, даже восьмилетней давности, которые причинила мне Джу. Я никогда еще ими не козырял, но, похоже, очень легко могу извлечь их наружу, стоит лишь «отказать тормозам».
Нет, я не пытаюсь посыпать голову пеплом. Однако не позволю себе повторения подобной истории.
Мы не святые
«Страдания облагораживают», – писал Достоевский. Когда? В момент, когда страдаешь, или после? Этого он не прояснил. Думаю, что методичное, размеренное дозирование страданий с внезапными взлетами и падениями душевного настроя не возвышает и не облагораживает. Наоборот, человек должен сам уметь напрячь всю свою волю и желание добра, чтобы не «разряжаться» за счет другого, чтобы не озлобиться.
Желание добра и любви (в широком смысле слова) или одно уважение? В моем воспитании что-то хромает. Мне всю жизнь говорили о необходимости любви к людям, но говорили сухо, по-газетному. Может быть, это сыграло свою роль в жизни всего нашего поколения. Добро и любовь должны стать неотъемлемой частью твоей души с малых лет. Но когда я пошел в первый класс, София была разрушена бомбежками. Учились мы через день, потому что не было угля, чтобы протопить помещение, и учителя торопились как можно скорее научить нас таблице умножения.
И вот теперь мы, тридцатипятилетние, те, кто в ближайшее время займет ключевые позиции в жизни, расплачиваемся отсутствием поневоле понимания других, терпимости, сострадания.
Личный пример
Четыре года назад, на двадцать четвертый день плавания по Черному морю, мы увидели Кавказ. Горы огромные, с белыми снежными шапками. Красивые! Мы сильно разволновались. Целых 24 дня не видели суши. Тогда мне это казалось очень много. После Атлантики попривык. Сейчас же меня нисколько не волнует, что мы еще несколько недель не увидим берега.
На Кавказ мы прибыли ослабевшими и истерзанными. Планктона было мало, и наше питание составляло тогда лишь пятую часть минимальной нормы. На пристань вышли, шатаясь как пьяные. Я похудел на 12 килограммов, Джу – на 6.
Никогда не забуду пережитую тогда радость от успеха. До того времени мы еще ни разу не подвергали себя подобным испытаниям. Мы оказались первыми, кто пересек Черное море на простой спасательной лодке под парусом. Уже тогда корабельная спасательная шлюпка продемонстрировала свои возможности, и мы в нее поверили. Но еще до экспедиции у нас сложилось свое мнение о спасательных лодках. Этому способствовали книги о потерпевших кораблекрушения и рассказы бывалых моряков. Не совершив путешестия, мы уже верили, что спасательная лодка – надежное средство. Оставалось внушить эту веру и другим. Но как бы серьезно мы ни говорили, ни писали, какие бы веские доводы ни приводили, людей мог убедить в нашей правоте только конкретный пример. И тогда мы решились на самое трудное: вдвоем переплыть на обычной лодке два самых больших океана. От берега до берега. Пройти 14 тысяч миль. Провести в общей сложности около полугода в спасательной лодке. Только после этого нам поверят, когда станем утверждать, что если ты волею судеб окажешься в шлюпке посреди океана, то это еще не конец, что именно только тогда и начинается борьба за спасение жизни, в которой потерпевшие кораблекрушение имеют все шансы победить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50