Но потом здесь появился твой отец… – она обводит рукой воображаемое пространство, которое может обозначать ее дом или ее тело, – и я, конечно, изменила свое мнение. Твой отец был диким, никто не может укротить такого мужчину, поэтому твоя мать всегда ходила с печальным лицом. Он не был образованным – какое образование может иметь токарь-фрезеровщик который работает на фабрике и чьи руки будто покрыты наждачной пылью? И все же в нем было что-то… обаяние открытого пространства, гор и моря. Не знаю, как тебе объяснить, но главное то, что если он был не со мной, то, значит, был с другой. Никто не может укротить дикого мужчину. В любой момент он может уйти навсегда, причина не так уж важна. Твоему отцу не нужен был повод, и потом, не думаю, что дело было во мне, не буду тебе врать.
– Но мы все считали, что он умер. Нам так сказали, что мы были маленькими, поэтому нас не взяли на похороны. Мы иногда думали о том, чтобы поехать и навестить его могилу. – Я чувствую изумление, и беспокойство, и огромную тревогу, как будто меня здорово только что разыграли. – Так его все же нет в живых, он действительно умер? – спрашиваю я ее и не могу сдержать слез, я боюсь, что впаду в сентиментальное состояние, хотя сейчас мое сердце затопляют ярость и желание отомстить за ложь и побег.
– Я оплатила ему билет на самолет до Бразилии, с тех пор прошло уже почти восемнадцать лет. Еще я дала ему денег, чтобы он продержался, пока не найдет способ зарабатывать на жизнь. Я никогда не сомневалась, что у него все получится. Он все схватывал на лету, но обычно у него не было никакого интереса к обучению.
– Ты знаешь, жив он или мертв? – настаиваю я, поглаживая покрасневшую щеку.
– Не имею ни малейшего понятия. Когда прошло время, установленное законом, его признали умершим, и твоя мать стала получать пенсию как вдова. Я ей тоже помогала. Мы больше не говорили о прошлом. Твоему дедушке все было так противно, что, вероятно, это свело его в могилу. Знаешь, твой отец был бродяга. Он только и делал, что терял одну работу за другой. А ведь если бы он приложил малейшие усилия, смог бы процветать. Он был не из тех, кто приспосабливается и терпеливо ждет лучшей жизни. Это было выше его сил. А твоя мать со временем утешилась. И даже не таит на меня зла: она ведь его знала лучше, чем другие.
– Значит, не исключено, что он еще жив?
– Не знаю. Но Бразилия – очень большая страна, а может, он даже там не остался, Бразилия граничит с другими странами Южной Америки. Наверняка ему быстро все надоело, и он снова куда-нибудь полетел. Он был как шальная пуля: попадал во все, что было на пути. Ему нужна была свобода. Это трудно описать привычными словами, он просто чувствовал внутри боль, которая заставляла его бежать. За годы, проведенные с твоей матерью, он то появлялся, то исчезал. Неожиданно входил в дверь – борода, и глаза огромные, похож на святого Иоанна Крестителя, – делал очередную дочку твоей матери и снова отправлялся в странствия. Обычно он возвращался осенью. И никогда ничего не объяснял. А она только плакала, любила его и страдала. Поверь, она стала жить гораздо лучше с тех пор, как он исчез.
– Я понимаю.
– И я думаю, что нет необходимости… Твои сестры об этом знают?
– Нет, я никому не говорила. – Я пожимаю плечами.
– Лучше, чтобы они не знали, понимаешь?
– Да, вероятно, им лучше не знать. Скорее всего, они даже не поверили бы, что такая история могла произойти в нашей семье. Все это слишком похоже на сюжет из телевизионного шоу.
Глава 23
Согласно Аристотелю время приносит не только понимание, но и самое грубое невежество, потому что всему приходит конец, и прошлое забывается. Я пыталась противостоять времени и забвению, слабо и безрезультатно сопротивляясь их силе, но смерть, которая по загадочному недоразумению выбрала меня своим свидетелем, день за днем мне доказывает, что она – единственный пример того, что забвение кристаллизуется во времени. Я не могу помешать смерти, я ее материально обслуживаю. Будет ли существовать время, если я не буду о нем спрашивать и не буду служить его инструментом? А забвение, если я не вспомню, что оно существует?
Я знаю очень мало: что я тоже соткана из забвения и времени, – это мое наследство; что дороже всего мне стоят мои собственные ограничения; что даже на последнем этапе я не смогу с полной очевидностью доказать, что существую на самом деле; что наша память может служить укрытием от разочарований реальной жизни. Я понимаю, что все настоящее подвержено влиянию времени и забвению.
Я не хочу думать об этом, мне никогда не нравилось размышлять на такие темы, но все вокруг наводит меня на такие раздумья.
Всю свою жизнь я пыталась трезво смотреть на вещи и быть достаточно проницательной, чтобы знать, какое расстояние оставить между собой и другими людьми. Вероятно, я в этом мало преуспела или не сделала необходимых усилий, чтобы достичь своей цели.
Дело в том, что сейчас передо мной лежит тело девушки, почти девочки, примерно возраста Бели. Вдавленная грудная клетка и свернутая челюсть образуют фигуры какой-то сюрреалистической геометрии. Кровь уже перестала течь, не думаю, что хотя бы капля осталась в ее венах. Врачи безуспешно прооперировали несчастную, зашили и перевязали, потом сделали вскрытие и привезли сюда. Мой шеф занялся ее отцом. Они погибли в автокатастрофе. Я заплакала, когда их привезли, как будто речь шла о моем отце и обо мне.
Прощай, сказала я девушке.
– Дон Хуан Мануэль…
– Что, Кандела?
– Все, я с ней закончила. У нее обезображено лицо, я ничего больше не могу сделать. – Я безнадежно пожимаю плечами, а сеньор Ориоль любезно улыбается мне в ответ.
– Этой ночью их будут оплакивать в часовне, но я сам останусь, не волнуйся. Возьми отгулы на следующую неделю, пока сдаешь экзамены. А мне поможет Матиас, я уже договорился.
– Ладно… Дон Хуан Мануэль… Я вот что хотела сказать… – Я нервно потираю руки, рассматриваю свои переплетенные пальцы. Пожалуй, мне нужно больше бывать на свежем воздухе. Подальше отсюда. Не знаю, как это сказать.
– Что ты хочешь, Кандела? – Мой шеф собирается снять перчатки и вымыть руки. Он принес новый фильм, чтобы скоротать ночь в офисе, пока родственники погибших будут оплакивать их в маленькой часовне нашего похоронного бюро. Уверена, дону Хуану не терпится побыстрее все закончить, чтобы посмотреть «Влажные зоны». Он попытался внушить мне, что это документальный фильм о национальных парках Иберийского полуострова, но я знаю, что речь идет о легком порно, на котором он помешан, как моя мать на Богородице. Полагаю, так сеньор Ориоль старается забыть, что вокруг нас смерть и что мы ее так же ненавидим, как и она нас.
– Спасибо вам, но…
– Говори же, Кандела. Ты похожа на ожившего мертвеца. – Он улыбается, показывая несколько своих зубов, отреставрированных и отбеленных одним из чудесных американских составов, которые применяют те, у кого есть деньги. Мне будет его не хватать. Я почувствовала, что очень привязана к нему, хотя до нынешнего момента не отдавала себе в этом отчета. Он неловкий, вежливый, забавный, в меру развратный, терпимый и ласковый и заслуживает того, чтобы я без него скучала. Я часто критиковала своего шефа за то, что он занялся бизнесом, который унаследовал от своего отца, хотя в свое время получил диплом психолога, мог продать похоронное бюро и посвятить себя другим делам. Я не понимаю, как он может работать в таком месте, где невозможно применить на практике ничего из того, чему его учили в университете: мертвецам особенно не хватает душевных волнений. – А, я совсем забыл: Эдгар проиграл в суде…
– А… Понятно, – говорю я в некотором смущении; странно, но я иногда забываю, на каком свете я нахожусь.
– Прокурор разгромил его защиту.
Боже мой, я всегда забываю, что Эдгар адвокат.
– А, – тихо произношу я.
– Теперь он должен подготовить апелляцию и будет очень занят в течение нескольких дней, поэтому пока не появится здесь. Он позвонил и попросил вам передать, что дело о разводе Гадор на мази, ты знаешь, ему помогает местный адвокат, его партнер. Еще он сказал, что пытался договориться о встрече с Бренди, но с телефоном в клинике что-то не в порядке, а дома ее никогда не застать, поэтому ему так и не удалось с ней связаться.
– С Бренди? – недоверчиво переспрашиваю я. Может, я не так расслышала? Вероятно, перепутали человека, город и век. – Эдгар хочет переговорить с Бренди?
– Да, именно с ней. Почему бы нет, она ведь очень хороша, верно?
Бренди всегда говорила, что Эдгар – слабый тип, что он никогда ничего не добьется; а на ее языке это означало, что ему не удастся открыть текущий счет в банке, который бы не утек сразу, и что, когда он унаследует свою часть наследства матери, все потратит за пару недель, проиграв в бильярд. Когда моя сестра заявила это, ей было пятнадцать лет, а Эдгару двадцать и он жил напротив нас в большом доме, который по-прежнему стоит на том же самом месте, сопротивляясь времени. А Эдгар в свою очередь утверждал, что никогда не будет иметь ничего общего с девушкой, подобной Бренди, для него было совершенно очевидно, что единственный свадебный сюрприз, который такие девицы могут преподнести своему мужу, выходя замуж, – это чудненькую генитальную инфекцию, имеющую тяжелые последствия.
А меня Эдгар обожал. Так было еще до того, как он уехал в Мадрид, чтобы закончить учебу, начал работать в престижной американской конторе и почти исчез из нашей жизни.
– Да, с Бренди. Похоже, они друг другу нравятся. Это не должно тебя удивлять, Кандела. Ты ему много раз отказывала, а он теперь состоятельный и интересный молодой человек, а твоя сестра…
Интересная девушка, думаю я, но ничего не говорю.
– Да, кажется, они встречались несколько раз, чтобы обсудить дела Гадор. Она красивая, согласись, Кандела. Да, Бренди очень хороша. – Он одобрительно кивает головой.
Я только надеюсь, что Эдгар не ударит в грязь лицом.
– Да, она ничего. Когда я ее увижу, скажу, чтобы она позвонила Эдгару.
– Спасибо. Передавай привет.
Я рассматриваю труп отца девушки. Мы с шефом оба погружены в раздумья, наши глаза не отрываются от тела.
– Мы ничто, – произношу я со вздохом.
– Это ты, Кандела, потому что я дон Ничто, вот так ха-ха!
Я смеюсь над его шуткой и снова вздыхаю, теперь с большой уверенностью.
– Дон Хуан Мануэль, я решила оставить работу.
– Но, Кандела… – Он смотрит на меня в явном замешательстве. – Хочешь сказать, ты оставишь ее совсем? – Я киваю и с интересом разглядываю носки своих туфель. – Не знаю, что сказать, может, ты недовольна мной, я плохо с тобой обращался, сделал что-то не так? Что мне сделать, чтобы ты передумала? Должен признаться, ты меня удивляешь, Кандела.
– Нет, дело не в вас. – Я хватаю его руки и сжимаю их, не в силах сдерживаться. Раньше я ничего подобного не делала, и сама не знаю, почему так поступаю. – Вы замечательный человек, и думаю, такого шефа больше не найти. – Я ему улыбаюсь. – Но я устала от зрелища смерти. Не могу больше, правда, не могу.
– Понимаю. И что ты будешь делать?
– Сначала сдам все экзамены. Потом хочу отправиться в путешествие и пожить на то, что скопила, работая у вас.
– Куда ты поедешь?
– Возможно, в Бразилию, хотя пока еще не решила.
– Бразилия – молодая, громадная страна. Там еще осталось много совершенно диких мест.
– Я это уже слышала.
Глава 24
Мы решили отпраздновать дни рождения поздно вечером. Торжества были отложены до окончания моих экзаменов. Сегодня утром я сдала последний и чувствую себя так, словно в одиночку разгрузила в порту четыре грузовика с рыбой. Возможно, я не получу нужную оценку, но по крайней мере я сделала попытку и перенесла это испытание.
Теперь мы можем отметить все дни рождения разом и сэкономить на тортах, несварении желудка и взаимном недовольстве подарками. Мы задуем свечи, а потом уложим детей и отправимся в бар на пляже, который мне настойчиво рекомендовала Коли. Очевидно, она знакома с хозяином. Тетя Мари отнеслась к затее праздновать на пляже без особого энтузиазма, поняв, что мы не хотим с ней связываться и ей придется пропустить веселье, то есть большое количество бокалов, медленно выпитых под плеск волн. Она выразила мне свое недовольство, решив, что я автор идеи, – впрочем, она не слишком ошиблась, а я, радуясь, что все так славно складывается, ограничилась тем, что пожала плечами и выразила свое сожаление.
Я не могу не чувствовать удовлетворение при мысли, что мы обрекаем ее на вечер перед телевизором в компании моей матери и спящих детей Гадор в то время, когда сами будем развлекаться, танцуя босоногими на песке. Когда она страдает, я получаю огромное удовольствие: то, что ее бесит, меня веселит.
– Привет, бабушка. – Я вынимаю ключи из замочной скважины и вижу, что бабушка направляется в гостиную. – Я уже дома.
– Да. Конечно, – отвечает она, затем что-то бормочет себе под нос, как будто молится.
Я следую за ней в гостиную; она идет зигзагами, с опущенной головой, как весной прошлого года, когда все время искала какие-то монеты, которые, по ее словам, все постоянно бросали на пол.
– Бабушка… – Я хватаю ее за плечи, такие же мягкие и хрупкие на ощупь, как стебель увядшей гвоздики. – Я здесь, бабушка.
– Я поняла. Не обязательно объявлять два раза. Я не глухая, Кармина, и еще не слепая.
– Я не Кармина. Я Кандела. – Я беру в ладони ее лицо и поднимаю, заставляю посмотреть на меня.
– Я уже говорила, что сегодня с этими длинными волосами ты похожа на женщину?
– Хочешь, выпьем кофе со свежим молоком? – Я киваю в сторону кухни, ее любимый уголок в доме. – Уже полдвенадцатого, а я совсем без сил и хотела бы что-нибудь съесть, если ты составишь мне компанию. Три часа я сидела запертая в аудитории, сдавая экзамен.
– Сколько времени, ты сказала? – спрашивает она меня с заинтересованным видом, и ее морщинистое лицо оживает.
– Три часа подряд я занималась подсчетами, напрягала зрение и память. Последний час был особенно тяжелым.
– Три часа… – Похоже, она оценивает, что это означает для того, кто все это время продержал наготове ручку и, не отрываясь, смотрел на листы бумаги на столе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22