– Конечно, – мы трое успокаиваем Гадор.
– Хорошо, что у меня немного спал отек… эта тяжесть сверху… – Гадор садится, принимая позу лотоса, ее живот свисает и почти закрывает ноги; очевидно, массаж ей действительно пошел на пользу. – Раньше я всегда делала то, что он приказывал.
– Потому что он мелкий диктатор, мужлан и…
– …каменщик, – заканчивают фразу хором Кармина и Бренди.
– Вот какой у тебя муженек. – Я пытаюсь облокотиться на свою подушку но Бренди ее не отпускает, и ей удается отвоевать большую часть, кстати, более мягкую, потому что та, что досталась мне, вся в складках и комках, хотя и не знаю почему.
– Нет, он совсем не диктатор, – поправляет меня Гадор, – он всегда считал себя настоящим демократом и говорил, что для полноценного брака у каждого должно быть право голоса. Так что мы все ставили на голосование, если уж говорить начистоту.
– Но… послушай, Гадор, – я обращаюсь к ней, медленно выговаривая ровным голосом каждое слово, – разве ты только что не сказала, что всегда делала то, что приказывал Виктор? Это значит, что он диктатор. Или, может, тебе нравилось выполнять все, что он предлагал? А если так, тогда он был не диктатором, а демагогом.
– Нет, нет, он был совсем не таким. У нас была демократия, ты же знаешь, что это такое? Голосование, черт возьми, по каждому вопросу.
– И почему же он всегда выигрывал? – интересуется Кармина.
– Все нормально, ведь голосовал он и его причиндалы: он и его два яйца – это уже три, понятно? Поэтому я всегда оказывалась в меньшинстве. Вот так.
– Пошлая шутка. Не стоит так шутить, Гадор, ведь ты беременна, а это неподходящее время для таких острот, красотка. – Я теряю интерес к подушке и наклоняюсь, чтобы посмотреть в глаза Гадор.
– Мне и слова нельзя сказать!
– Ты что, дура? – Бренди смотрит на нее осуждающе, сморщив свое красивое лицо.
– Да, пусть я дура, что есть, то есть! Виктор мне это говорил. И еще он часто повторял в шутку, что он не один, потому что с ним еще его яйца, а я только моргала в ответ, но потом он меня убедил, что это очень умно. Я действительно поверила, что я полная дура. В общем, у него было подавляющее большинство, и он всегда побеждал. Демократическим путем. А я недостаточно благоразумна, чтобы самой принимать решения.
– Даже какое пиво тебе пить, – замечаю я с яростью.
Мы ее окружаем и обнимаем, стараясь утешить, пока новая волна слез не захлестнет ее.
– Я такая глупая!
– Ну же, не плачь, ты испугаешь малыша, – говорит ей Кармина.
– Пусть привыкает к страху, его в жизни в избытке. – Гадор хватает мою голову и прижимает к себе.
Прислонившись к ее животу, я чувствую признаки жизни, которая уже существует внутри нее, беспокойный твердый комочек, который готовится с минуты на минуту выбраться наружу, сюда, где совсем не так уютно, как во влажном тепле в животе матери, сюда, где любое существо восполняет недостаток аргументов с помощью силы или ценой ошибок и неверных действий.
Ты не знаешь, что тебя ожидает, Рубен. Тебе стоит последовать моему примеру и научиться получать от всего своеобразное удовольствие.
– А если я убью этого типа? – не унимается Кармина. Ее глаза тоже наполнены слезами, а губы дрожат, как лепестки цветка под дождем. Она ерошит свои короткие каштановые волосы и с яростью смотрит на мои плакаты. – Я бы могла его убить, он заслуживает смерти и как можно скорее.
– Хватит, Кармина, если будешь продолжать в том же духе, у тебя вырастут яйца! – Бренди небрежно поправляет мини-юбку и вытягивает ноги, не упуская возможности покрасоваться перед нами. – Нет смысла применять такие радикальные меры. Я по-прежнему считаю, что самое практичное решение – это заставить его платить за содержание детей и дать ему хороший урок. Сыграть славную шутку, которую он будет вспоминать каждый раз, как ляжет в постель.
– Почему же каждый раз, как ляжет в постель?
– Потому что это его больше всего достанет.
– А…
Кармина обнимает Гадор. Несмотря на ее мужеподобный вид и значительный вес – она старшая из нас и, как никто, управляется с топором и мясницким ножом – мне всегда казалось, что она самая уязвимая из всех сестер Марч.
– Ты не должна была выходить за него, Гадор, – рыдает она, как слоненок-сирота. – На что вообще он способен? Он бездельник! Что он умеет, кроме как пакостить?
– По крайней мере он был хорош в постели? – спрашивает Бренди.
– Куда там! Раз – и его уже и след простыл, – отвечает Гадор, утирая щеку бумажным платком.
– А почему ты раньше не сказала? Почему не говорила с нами об этом? Почему мы не знали, что на самом деле ты несчастна в браке? – Наверное, я немного наезжаю на Гадор со своими вопросами, но ничего не поделаешь. – Почему ты ждала, пока не раскрыла его тайную жизнь, и только тогда ушла? У тебя было достаточно причин, чтобы его бросить. Ведь он был такой жадный, буквально поработил тебя и оставил без денег. А самая большая глупость, которую может совершить женщина, – это попасть в зависимость от трех сомнительных вещей: мужчина плюс два его яйца, тем более от него не было никакого толку. Это просто неслыханно, Гадор, надо быть полной дурой.
– Если разобраться, это не такая уж редкость. Я могу привести тебе в пример несколько случаев, – защищается обвиняемая. Ее лицо оживляется, когда она вспоминает количество известных ей историй, на фоне которых ее собственная бледнеет и кажется незначительной. – А вы хотели бы, чтобы я приходила сюда и говорила вам: «Знаете, сестры, мама, бабушка и тетя, мой муж мне не дает ни гроша; мой муж, когда ложится со мной в постель, все делает по-быстрому; мой муж принимает решения, потому что его яйца тоже принимают участие в голосовании; мой муж не позволяет мне даже купить удобрения для растений, потому что заявляет, что не собирается тратить деньги на дерьмо, ведь у него полно своего собственного и притом бесплатно… Дорогие сестры, мама, бабушка и тетя, мой брак просто мерзость». Вы хотели, чтобы я сказала это? Я этого не сделала, потому что до появления пленок я была не способна сложить два и два. Когда я вышла замуж, я не имела представления о том, какой должна быть семейная жизнь! Я привыкла довольствоваться тем, что имела. Я видела многих, у кого было меньше, чем у меня. Только когда я нашла пленки, до меня дошло, что есть и другие варианты жизни с мужчиной, понимаешь, Кандела?
– Ладно, ладно… – Я поглаживаю ее по плечу, глядя в другую сторону, – боюсь, что она снова примется плакать, а нам на сегодня уже хватит. – Да, я тебя понимаю, Гадор. Понимаю, но не одобряю.
– Но ты всегда говорила, что меня понимаешь!
– Да, да, конечно… Успокойся.
– Я спокойна. – Она вдруг вытирает глаза новым платком и старается распрямить спину. – Это были мои последние слезы. Я больше не стану плакать. По крайней мере до родов. А потом тоже ни одной слезинки. С этого момента меня больше никто не заставит плакать, абсолютно никто. А тем более мужчина.
– Ты только так говоришь.
– Единственное, что меня волнует, так это будущее моих детей.
– Сделать бы из этого Виктора чучело, – говорит Бренди, зевая.
Глава 14
Моя бабушка уже в возрасте, но физически она очень крепкая, должно быть, ее консерванты в отличном состоянии, хотя иногда у меня возникает ощущение, что она немного теряет чувство реальности или реальность представляется ей в странном свете. Она демонстрирует здравый взгляд на жизнь, когда выбирает номера для лотереи или сверяет их с теми, которые выиграли. Остальное время она пребывает в воспоминаниях и собственных мелких заботах, перемещаясь от кухни в нашем доме до «Корте Инглес» и обратно. Ее короткие, тщательно причесанные, с проседью волосы кажутся произведением мастера инкрустации, у нее поджарое тело и нервные, угловатые движения; лицо мягкое и дружелюбное, как будто она все понимает или же, наоборот, абсолютно ничего не понимает. Мне бы хотелось признаться ей, что я богата, что в настоящий момент я владею настоящими сокровищами, кладом, который позволит оказаться нам двоим очень далеко отсюда, в каком-нибудь месте, где я смогла бы купить ей красивые платья пастельных тонов, которые будут элегантными, легкими и удобными, такими, как ей нравятся, а еще кровать два на два метра с москитной сеткой, которая придаст романтический колорит ее комнате. Мне бы хотелось ей сообщить, что настало время посмотреть мир и что я могу помочь ей это сделать. Она никогда не покидала этот город, с тех пор как приехала сюда в возрасте семнадцати лет с юга страны. Мне бы хотелось отправиться с ней в путешествие и слушать ее комментарии по поводу пейзажей, людей и разных мест, когда она будет их сравнивать с нашими. Страны, народы, храмы, руины, реки, базары… С чего бы начать? Малабо, Ямайка, Стамбул, Карачи?
Названия бурлят в моей голове, известные и чувственные, как обещание возможной любви. У меня есть деньги, бабушка. Ладно, не деньги, но кое-что дороже денег, которые в конце концов просто бумага, чья стоимость варьируется в зависимости от чьих-то капризов и колебаний каких-то индексов. Как говорят, золото – это не все, существуют еще и бриллианты. Подумай, бабушка: Огненная Земля, Москва, Фиджи, Острова Зеленого Мыса, Самарканд. Представь, бабушка: больше чем полкило бриллиантов и полная свобода, дорога, по которой можно идти до бесконечности.
Потому что мир велик, а жизнь просто игра.
Если бы я предложила ей такой план, бабушка поначалу пришла бы в восторг, но боюсь, после подумала бы, что слишком стара, чтобы столько передвигаться, и не захотела бы ехать со мной. Она бы предпочла, чтобы я однажды повезла ее по магазинам, здесь, поблизости. Я уверена. А потом она бы мне сказала «прощай» с балкона на этаже тети Мари и наблюдала бы, как я скроюсь из виду.
– Останови, останови скорее! – торопит меня Бренди, буквально вырывает у меня пульт дистанционного управления видеомагнитофона и сама быстро останавливает пленку. – Привет, бабушка.
Внутри аппарата, на маленькой пленке домашнего видео мой свояк Виктор пытается удовлетворить огромную матрону, настолько же горячую, насколько и уродливую. Тем не менее, похоже, сеньору не заботит собственное уродство, кажется даже, что она о нем не догадывается. Или, возможно, она поняла, что красота – лишь отправная точка уродства, и с тех пор стала любить себя, довольствуясь тем, что имеет.
Мы выяснили из разговоров, которые слышны на пленках, что Виктор сотрудник сети бесплатных сексуальных услуг, свободных контактов без всяких обязательств, угрызений совести и религиозных ограничений; эта деятельность не только снимает эмоциональное напряжение и стресс, но и предоставляет возможность взбираться на самые разные женские тела, которые можно вообразить. В действительности у него была не единственная любовница, как подумала Гадор, увидев несколько эпизодов с одной и той же партнершей, заснятых с разницей в пару лет. Как стало ясно, он обслуживал значительную часть женского населения, достигшего совершеннолетия, трудясь и в нашем городе, и в некоторых пригородах. И, что еще хуже, возможно, у Виктора нет собственной видеокамеры, и он пользуется аппаратурой своих партнерш, которые любезно делают ему копии, хотя он пока не может позволить себе купить видеомагнитофон.
Полагаю, мой бывший свояк – персонаж, о котором можно было бы сделать телевизионную программу и порассуждать в семь тридцать утра о сексе.
Наблюдая за его действиями в домашнем порнофильме, я вспоминаю мужскую особь мухи дрозофилы в разгар ритуала спаривания.
– Привет, девочки, – говорит бабушка, оставляет сумку на буфете и направляется в сторону кухни, потому что не слишком любит смотреть телевизор.
Я ее целую, и она исчезает за дверью. Я ее очень люблю.
Я снова сажусь перед телевизором и говорю Бренди, что, по-моему, у Виктора комплекс Эдипа: он пытается утолить свою жажду, имея многочисленные сексуальные контакты с женщинами почти всегда старше его.
– Комплекс Эдипа? – Бренди с ужасом округляет глаза; в дверях появляется наша собака Ачилипу, она подходит к Бренди, прижимается носом к ее коленям и нюхает. – Ты имеешь в виду того греческого парня, верно? Который убил своего отца, женился на матери, а потом вырвал себе глаза? Хочешь сказать, что Виктор следует его примеру? Разве можно предположить, что кто-то пожелает себе такой судьбы? – Она сурово качает головой, гладит животное одной рукой, а другой крутит прядь волос, немного ее послюнив. – Я считаю, что дело совсем не в этом, просто он таким уродился. Он, черт возьми, без этого не может. Когда он ходил в школу, у него было зеркальце, прикрепленное к ботинку, он ставил ногу поближе к девчонке, чтобы видеть ее трусы. Мне рассказала Гадор, он ей говорил. Парень, который в одиннадцать лет придумывает такой трюк… Я бы сказала, это уже определенный признак. Ясно, что из него мог получиться насильник-маньяк. Нужно благодарить Небо, что он нашел выход для того, что копится у него внутри.
– Чего именно? – спрашивает Бели, недавно пришедшая с улицы с грудой пакетов, которые она сваливает на стол в углу.
– Я не могу все тебе повторить.
– Но что вы смотрели по телевизору? Вы обе.
– Ничего особенного мы не смотрели.
– Уверяю тебя, ничего особенного, – подхватываю я с недовольным и усталым видом.
– Ладно, давайте включим; я хочу увидеть, что вы смотрели. – На лице Бели появляется скорбное выражение матери семейства, которая пытается подловить своих дочерей и вывести их на чистую воду.
– Вот еще! Это можно смотреть только после восемнадцати лет.
– Мне уже почти восемнадцать. Включите видео, мне до совершеннолетия осталась пара месяцев. Не думаю, что сюда явится судья и арестует нас за просмотр этой кассеты. Я на улице видела вещи и похуже.
Бренди отказывается запускать пленку, Бели пытается перехватить у нее пульт дистанционного управления, но ей не удается, и она включает агрегат вручную, а мы обе стараемся ей помешать. Собака начинает лаять, возбужденная этой возней, она не знает, что ей делать: то ли покусать нас троих, то ли убежать и укрыться от всех на своем коврике около двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22