Учительница с удивлением замолкала. А потом говорила мне, чтобы в следующий раз
я приводил маму.
В следующий раз я, действительно, приводил маму. Но -- своей бабушки. То есть
-- прабабушку.
В отличие от бабушки, моя прабабушка не только плохо слышала, но и плохо
видела.
А засыпался я на домашнем сочинении. Было оно на тему "Мое детство". Я его даже
не прочел, когда сдавал учительнице. А начиналось мое сочинение, оказывается,
так:
"В детстве мне больше всего нравилось собирать цветы и играть в куклы. Еще мне
нравилось примерять мамины туфли на высоком каблуке.
А мечта у меня была -- стать ткачихой.
Но судьба распорядилась по-другому. Туфли пришлось поменять на кирзовые сапоги.
Цветы -- на гранаты. А куклы -- на пулемет.
Мною лично было подожжено 3 склада, взорвано 2 моста, пущено под откос 4
поезда, подбито 10 немецких машин.
Детство мое было голодное и холодное. Война отняла у меня детство..."
Дальше буквы расплывались, потому что были чем-то закапаны...
Парле ву франсэ?

Я учился в знаменитой школе на углу Жуковского и Маяковского.
Учился я в ней не потому, что она знаменита. А она знаменита не потому, что я в
ней учился. Знаменита она потому, что в ней учились знаменитости: Инна
Варшавская, Станислав Ландграф, Борис Смолкин, Кирилл Набутов, Даниил Мишин,
Александр Невзоров и другие артисты. И еще какой-то знаменитый дирижер, не
помню, правда, его фамилию и чем он дирижировал.
Знаменита эта школа и тем, что она -- с французским уклоном.
Я же учился в ней потому, что она стояла рядом с нашим домом. Если бы не это
рядовое обстоятельство, родители ни за что бы меня в нее не отдали. Они
считали, что из школы с уклоном выходят дети со сдвигом.
Когда меня спрашивают, говорю ли я по-французски, я отвечаю, что говорю, но
только с теми, кто учился в этой школе.
Помню, как учительница велела мне перевести выражение "арт-абстрэ" (абстрактное
искусство). Я перевел:
-- Артобстрел.
-- Тройка, -- сказала учительница. -- По смыслу правильно.
Несмотря на плохие оценки по французскому языку, мои родители думали, что я
учусь хорошо, так как время от времени в моем дневнике появлялась запись
учительницы: "Болтал на французском".
Однажды нам объявили, что в нашу школу едет делегация французских школьников.
Когда делегация приехала, мы удивились, что французские школьники такие старые.
Им было лет по двадцать. Мы даже подумали, что это -- делегация французских
второгодников.
Но оказалось, что это были учащиеся Эколь нормаль (Нормальной школы). Так у них
называется институт.
Накануне приезда делегации учительница нам сказала:
-- Вам дается уникальная возможность поговорить с живыми французами.
Можно было подумать, что до этого мы говорили с мертвыми.
Французы оказались действительно живыми. Даже слишком. Если бы мы так шумели,
учительница сразу бы сделала нам замечание. "Что за восточный базар?!" --
закричала бы она еще громче, чем мы.
Но это был не восточный базар, а западный. И поэтому учительница только
улыбалась впервые накрашенными губами.
Мы же молчали, как партизаны на допросе. Хотя учительница шептала нам одним
углом рта: "Сейчас же начинайте с ними о чем-нибудь говорить!"
Но так уж устроены школьники: они молчат, когда учитель их спрашивает, и
болтают, когда он просит их помолчать.
Наконец я набрался храбрости и подошел к одному из французов. Помня, что передо
мной второгодник, я его спросил:
-- Говорите ли по-французски? *
-- Уи! -- обрадовался он, что в переводе значило: "Да, конечно, говорю, что за
глупый вопрос, ведь я же родился, живу и учусь во Франции!" И добавил: -- Меня
зовут Мишель. А тебя?
-- А меня -- по-другому, -- сказал я и задумался.
Я задумался, как правильней ответить. Дело в том, что ударение во французском
языке -- всегда на последнем слоге. Очень простой язык. И вот я задумался, как
же меня зовут: "Кустя" или "Костя"?
Я выбрал средний вариант:
-- Меня зовут Кость, -- сказал я. -- А тебя?
-- А меня, скорей всего, Миша, -- сказал Мишель.
Мы замолчали. Причем каждый молчал на своем языке.
Вдруг неожиданно для самого себя я сказал:
-- Москва -- столица нашей родины! Наша родина богата углем, нефтью, людьми,
картошкой и другими полезными ископаемыми.
-- А я -- бедный студент, -- вдруг сказал Мишель. -- Моей стипендии не хватает
даже на то, чтобы купить новый автомобиль. И поэтому я езжу -- на старом. Или
на отцовском. Я в России -- только второй раз. А сколько раз ты был во
Франции?
Я стал складывать в уме ответ по-французски. Судя по тому, как ходили мускулы
моего лба, Мишель, наверно, подумал, что мне не сосчитать, сколько раз я там
был.
И вот, подумав, я говорю, аккуратно выкатывая из горла французские слова:
-- Я был во Франции ноль раз!
-- А чего ж ты? -- удивился Мишель. -- Надо съездить.
Он так буднично сказал это "надо" ("иль фо"), что я так же буднично ему
ответил:
-- Иль фо бы!
Мы опять замолчали.
Наконец, чтобы как-то продолжить разговор, я сказал:
-- Еще я не был в Канаде.
Мишель оживился:
-- О, мне приходилось бывать в Канаде! Очень красивая страна!
Я же видел Канаду только на карте мира и поэтому сказал:
-- Зеленого цвета.
-- Да, -- согласился Мишель, -- Очень зеленая страна. Очень много травы.
Разговор получался интересным. Нам было что рассказать друг другу.
-- Еще есть такая страна -- Италия, -- сказал я.
-- Ну, в Италии, к сожалению, я бываю редко, -- сказал Мишель. -- Только -- на
каникулах. Очень необычная страна.
-- Да, необычная, -- сказал я. -- Похожа на сапог.
-- Ты там бывал? -- спросил Мишель.
-- Зачем же мне там бывать, -- сказал я, -- если я и так знаю, на что она
похожа?
Дальше я стал рассказывать о том, как я не был в других странах. Рассказывал я
по принципу: "В Китае живут китайцы. В Японии -- японцы. В Австралии страусы. А
в Австрии -- Штраусы". Представление об Англии у меня было весьма туманное.
-- Где ж ты тогда был?! -- не выдержал Мишель.
-- В Дибунах, -- сказал я. -- А ты был в Дибунах?
-- Не помню, -- сказал Мишель. -- Это -- такое княжество?
-- Не совсем, -- сказал я. -- Это -- поселок под Ленинградом. Я там был в
лагере.
-- В лагере?! -- насторожился Мишель. -- И сколько тебе дали лет?
-- Мне тогда давали десять, -- сказал я. -- Но я на десять и выглядел.
К нашему разговору подключилось еще несколько членов французской делегации. Они
спрашивали, за что меня отправили в лагерь и много ли у нас таких лагерей...
Когда делегация уехала, учительница предложила нам обменяться впечатлениями.
Мое впечатление было такое:
-- Французы плохо знают французский язык: они меня совершенно не понимали.
Коломбо Белые Гетры

Вовки дома не оказалось. Следовательно, не оказалось и мяча. Я
раскачивался на приступке Вовкиного парадного и жадно ел глазами известного в
нашем доме хулигана Борьку, который спешил по своим неотложным делам.
Поравнявшись со мной, Борька притормозил:
-- Чего вылупился?
-- Ничего, -- сказал я. -- Просто так.
-- Просто так не бывает, -- убедительно сказал Борька и языком передвинул
сигарету. -- Подь сюда.
Что ж он думает, что я совсем лопух: подойти к нему, чтобы он выписал мне в
рыло? Я отступил в Вовкино парадное.
-- Я говорю, приблизься, -- сказал Борька. -- Ничего не будет. Выпишу пару раз
в рыло -- и все.
Я отступил еще на шаг. Борька сделал сонное лицо и двинулся на меня. Я поднялся
на второй этаж. Борька зашел в парадняк и, задрав голову, сообщил мне, что я
получу по скулятнику в количестве прямо пропорциональному числу пройденных
этажей. Мы стали дружно пдниматься, поддерживая между собой интервал в один
этаж. На каждой лестничной площадке Борька уговаривал меня остановиться
передохнуть, ссылаясь на свои плоскостопия и занятость. Наконец я уперся в
закрытую чердачную дверь. Не помню всего, что приговаривал тогда Борька. Помню
лишь, что в своей яркой речи он подчеркнул, что я собака. Я загнулся,
схватившись за живот. После того, как Борька, насвистывая, ушел, в переносице у
меня защипало. Я сел на ступеньку, положив голову на колени, и пыль между моими
кедами стала плавиться темными горошинами. Из всех казней и пыток, какие я
знал, я не мог выбрать наиболее достойной моего врага. Я задавался вопросом,
почему в художественной литературе герои-слабаки, к которым пристают хулиганы,
в финале рассказа все-таки побеждают. Они пользуются поддержкой зверей. Или
запускают противнику камнем в глаз. Или же записываются в секцию бокса и уже в
честном бою клепают этому муромою, сколько он заслужил. Я спустился по лестнице
и в дверях парадняка столкнулся с Вовкой.
-- Давно пришел? -- спросил он.
-- Только что, -- как можно веселей сказал я.
-- Сейчас портфель закину -- и идем в футбол.
Футбол -- великая игра! Здесь забывается все на свете: и двойки, и зубная боль,
и необходимость пробовать домашнее печенье маминой знакомой Дины Никаноровны.
Мы играли трое на трое. Я люблю играть трое на трое. Потому что, играя трое на
трое, мячом владеешь дольше, чем одиннадцать на одиннадцать. Вдруг все
замерли.
-- Борька идет, -- тихо сказал Вовка, будто все мы были слепыми.
Не вынимая сигареты изо рта, Борька дружелюбно крикнул:
-- Ну-ка, мелочь, откинь шарик -- мастер побацает!
Получив мяч, Борька несколько раз подбросил его ногой, словно что-то
припоминая, потом сделал замысловатый финт невидимому сопернику и, круто
развернувшись, что есть силы вдарил по воротам, которые нам заменяла железная
стенка гаража. Стенка зазвенела, а Борька загоготал.
-- Коломбо Белые Гетры! -- воскликнул он и снова, выйдя один на один со
стенкой, забил гол. -- А ну, который воротчик, становись!
Вовка с готовностью поплелся к воротам.
-- В какой угол? -- спросил Борька, держа ногу на мяче.
Вовка криво улыбнулся и сказал, что ему все равно, в какой угол.
-- Левый верхний, -- сказал тогда Борька и стукнул.
Вовка увернулся, и мяч попал в то место, где до этого стоял Вовка.
-- Коломбо Белые Гетры! -- издал свой страшный клич Борька и обратился к нам:
-- Ну что, зеленка, играем?
Мы дружно молчали.
-- Мне только -- воротчика, а вы все, -- сказал он, и игра началась.
Борька прошел трех из пяти наших и с криком "Коломбо Белые Гетры!" несся на
меня. Я глубоко вздохнул и бросился к нему в ноги.
-- Подкаты не делать, -- строго сказал Борька, поднимаясь. -- Я в костюме, --
и вышел опять на меня.
На этот раз я отступал, выжидая, когда мой противник ошибется. Борька зачастил
ногами, и я, уловив момент, выбил мяч и, перепрыгнув подставленную мне ногу,
послал его в ворота. А Борька, сделав шпагат, протерся коленом по земле.
-- Спокуха. Все в рамках, -- сказал он, скидывая пиджак и подворачивая
штанины. -- Только мне -- еще игрока. А то компот у вас будет слишком жирный.
Я мотнулся влево, а сам с мячом ушел вправо. Борька хотел взять меня на корпус,
но только слегка погнул водосточную трубу. Счет стал 2:0. Борька дал Вовке
подзатыльник и потребовал себе нового вратаря и еще одного защитника. Следующий
мой мяч Борька отбил рукой.
-- Пендель! -- заорал он, и, согнав с ворот нового голкипера, стал отсчитывать
одиннадцать шагов.
-- Семимильными меришь, -- сказал нерешительно кто-то.
-- Я те дам -- семимильными, -- объяснил Борька и встал в ворота. -- Бей,
огурец!
Я разбежался.
-- У! -- сказал мне Борька в момент удара.
И эхом ему ответил гул гаража за спиной. Ребята уже не играли, а, прислонившись
к стене дома, молча наблюдали за нашим поединком. Борька бегал, вылупив глаза,
и теперь только старался подальше отбить мяч. Два раза он впиливался в мусорный
бак и раз опрокинул на себя ящики, порвав гвоздем рубаху. Меня же подхватывала
и несла к воротам противника какая-то волна. Я делал обманные движения, то
взрывался на старте, то резко останавливался, заставляя соперника проскакивать
мимо мяча, и бил по воротам -- головой, носком, баночкой. При счете 6:0
открылась форточка, и знакомый голос вытянул меня из этого урагана. Я
остановился.
-- Что, струсил? -- тяжело дыша, проговорил Борька. В его волосах болтался
картофельный очисток.
-- Меня уроки зовут делать, -- сказал я. -- Но я не пойду.
-- Почему не пойдешь? -- спросил Борька. -- Мать надо слушаться.
На другой день, когда я зашел к Вовке-хранителю мяча, его опять не оказалось
дома. Я раскачивался на приступке Вовкиного парадняка, когда появился Борька,
как всегда куда-то спешивший. Я не в силах был отвести завороженного взгляда от
его спокойного лица. Поравнявшись со мной, Борька встал на якорь:
-- Здорово, отец!
-- Здорово, -- нахально ответил я, заряженный в любой момент отсюда слинять.
Борька поставил ногу на приступок и, подумав, спросил:
-- Слушай, а вот в Америке этой, в Бразилии, там что, только профессиональный
футбол, а любительского нету?
-- Вроде нету, -- осторожно ответил я.
-- Ясненько, -- сказал Борька.
Мы помолчали.
-- Слушай, -- опять спросил он, -- а эти самые бразильцы что, и при дождике
играют?
-- Вроде не играют, -- все больше недоумевая, чего от меня хотят, сказал я.
-- Так это что ж, -- спросил Борька и захихикал, -- если, к примеру, до конца
матча осталось пять минут -- и вдруг дождь, то счет аннулируется?
-- Счет аннулируется, -- прошептал я.
-- О! -- воскликнул Борька и, довольный, расхохотался. -- Понял? Там хоть
двадцать-ноль выигрывай, а туча набежит -- и все: счет аннулируется.
Мы еще помолчали.
-- Ну, покеда, корешан, -- наконец сказал он. -- Я почапал. Меня еще
телка-люкс ждет. Держи корягу.
И я ощутил в своей руке теплую шершавую ладонь неизвестного мне разбойника
Коломбо.


1 2 3 4 5