Григорович. Лотерейный бал
"Вынес достаточно русский народ,
Вынес и эту дорогу железную --
Вынесет все, что господь ни пошлет!"
Н. Некрасов. Железная дорога
Моя тетя работала в ресторане. Иногда она звонила нам по телефону и сообщала,
что у нее есть язык, печень, почки, вымя и свинячьи ножки.
Иногда она говорила, что у нее будет селедка под шубой.
После таких разговоров я представлял себе, как тетя на своих свинячьих ножках
выносит под шубой селедку.
Кроме того, тетя откладывала яйца. Причем нам -- самые крупные.
Иногда я слышал фразу: "Сосиски в тесте". И тогда представлял себе тестя,
который съел все сосиски.
Когда дома никого не было, тетя просила меня передать родителям информацию.
Запомнить все точно я не мог и передавал примерно следующее: "Судак,
пойманный в заливе. Военно-морской окунь. Спинка минта".
Когда меня спрашивали: "Где водятся кильки?" -- я отвечал: "В томате". А на
вопрос: "Каких животных ты любишь?" -- говорил: "Баранину".
Иногда тетя жаловалась, какая невыносимая у нее работа.
-- Как же -- невыносимая, -- говорил я, -- если вы с нее столько выносите?
-- Я-то выношу, -- говорила тетя, -- а директор вывозит.
-- А кто ж тогда ворует? -- спрашивал я.
Но вопрос повисал в воздухе, как летающая тарелка.
Я был еще маленьким и не знал, что в России вором считается только тот, кто
ворует не со своей работы.
Во время войны мой отец уцелел потому, что был на фронте. Мать уцелела потому,
что работала в ленинградском военном госпитале. А почему уцелела тетя, я не
знал. С одной стороны, она была толстой, но с другой -- ведь крупной мишенью.
Все остальные мои родственники, которые жили в блокадном Ленинграде, умерли от
голода. Неудивительно, что после войны мама все еще хотела есть.
Удивительно, что есть хотела и тетя. Все-таки она была довольно толстой и
вдобавок после войны устроилась в ресторан. Вероятно -- с испугу. Прошла
славный путь от посудомойки до калькулятора. И обратно.
Как-то я спросил маму:
-- Толстые много едят, потому что у них большой желудок, или у них большой
желудок, потому что они много едят?
-- Хорошо, что тетя нас не слышит! -- сказала мама. -- Толстые не любят, когда
их называют толстыми. Они любят, когда их называют полными.
Когда тетя в очередной раз пришла к нам на обед, я ей сказал:
-- Вы -- совсем не толстая. И не жирная. И не полужирная. И не на три процента
жирная. А вы -- полная. До краев.
Тетя, наверно, подумала, что я так сказал для того, чтобы она поменьше ела. Это
было для нее тем более неприятно, что на обед она к нам приходила всегда со
своей едой.
Раз в месяц тетя ходила на танцевальные вечера под названием "Аэробика". От
обычных танцев аэробика отличалась тем, что там надо было танцевать не с
партнером, а с ленточкой на лбу.
Женщины в нашей стране всегда были заняты двумя проблемами: как достать еду и
как похудеть.
С едой хорошо тем, кто работает в ресторане или гастрономе. А каково тому, кто
работает, к примеру, на мясокомбинате? Там охрана -- как на военном заводе.
Вот, пожалуйста, на одном мясокомбинате работал не то таджик, не то туркмен.
Так он решил колбасу в штанах вынести. Вдруг охранница его в проходной
останавливает и -- хвать за колбасу!
А это -- не колбаса.
Охранница дико извинилась. А об этом таджикском туркмене легенды стали слагать.
Дескать -- мясной гигант.
А он уже совсем распоясался. По несколько штук стал навешивать. Но охранницы и
это ему с рук спускали. Все-таки, думают, восточный человек. Может, у него
несколько жен?
Колбаса в России всегда считалась символом благосостояния. Колбасой можно было
награждать: вешать ее на грудь, надевать через плечо, возлагать на голову,
делать из нее нимб. И это в то время, как сама колбаса оставляла жевать
лучшего. Закусочная колбаса -- это колбаса, после которой надо сразу
закусывать. Столичная колбаса -- это колбаса, которую надо сразу запивать
"столичной". Докторская колбаса -- это колбаса, после которой надо сразу
вызывать доктора. Любительская колбаса -- это колбаса, на которую трудно найти
любителя. Молодежная колбаса -- это колбаса, которая по зубам только молодежи.
Отдельная колбаса -- это колбаса, съев которую, чувствуешь, как в тебе что-то
отделяется. Останкинская колбаса -- это колбаса, сделанная из останков.
Охотничья колбаса -- это колбаса, сделанная из охотничьей собаки. И уж
страшно подумать -- из кого сделана крестьянская колбаса!
Когда я спросил тетю, как пишется -- КОЛбаса или КАЛбаса? -- тетя ответила:
-- Смотря -- из чего она сделана.
Воруют у нас, конечно, не только еду и колбасу. Но и вообще -- все, что можно.
И что нельзя. И тем не менее воровство у нас имеет границы. Это -- границы
нашей родины. И может быть, воруя так друг у друга, мы постепенно станем
богатыми.
Тундра

Сверху тундра похожа на десантника: пятнистая и цвета хаки. Хаки
-- это трава. Пятна -- это лужи. Дороги -- только для самолетов и вертолетов. В
тундре видишь себя богатырем. Деревья выше лба не растут. Если береза -- то
обязательно карликовая. Багульник -- обязательно приземистый. Зато ягода -- с
яблоко. Глазное, конечно. Из растений еще почему-то врезалась в память пушица
влагалищная. Из животных врезались туда же полевка-экономка, рогатый жаворонок
и углозуб.
Гор в тундре нет. Суслик, когда скачет по тундре, встает на задние
лапки: посмотреть, туда ли он скачет. И что интересно -- видит!
Самая твердая валюта в тундре -- водка. Батон колбасы -- бутылка. Шкурка песца
-- полбутылки. Литр спирта -- две бутылки.
Там же за бутылку я узнал, как отучить мужика от пьянства.
Берешь водку, тарелку и идешь в лес. Кладешь тарелку на муравейник и наливаешь
в нее водки. Тех муравьев, которые ее пьют, не бери. А бери тех, которые бегут
от нее. Вот этих-то трезвенников засуши и незаметно подсыпь в стакан своему
мужику.
Одна баба так и сделала. Не знаю, бросил ли тот мужик пить, но бабу свою
бросил. А лицо у нее разнесло, как будто она головой на муравейнике спала.
Эту историю мне один тундрюк рассказал. Толстый такой старик. Правда, потом
выяснилось, что толстая у него только физиономия. Физиономия его тоже похожа
на тундру. Растительность слабая. Жалуется:
-- У моей старухи на роже волос больше!
Завидует ей.
Как-то сказал:
-- Я -- снайпер! Белку в глаз попадаю. Хотя не с первого раза. Иногда весь
шкурка продырявишь, пока метко в глаз попадешь.
Однажды спросил у меня:
-- Грибы кушать будешь?
-- Не откажусь, -- говорю.
-- Тогда, -- говорит, -- в лес идти надо.
Дал мне ведро. А себе кулечек из газеты свернул. Пошли в лес. А лес по колено.
Старик впереди идет, а я сзади. Вдруг остановился. Задрал вверх подбородок.
Понюхал небо.
-- Снег будет с дождем.
-- А как вы определили?
-- Радио сказала.
Идем дальше. Я чуть отстал. Вдруг ручей впереди. Старик разбежался и прыгнул.
Но не долетел. На том же берегу оказался. Второй раз прыгнул -- и прямо в воду
приземлился! Вылез, отряхивает с себя ручей:
-- Эх, молодой был -- орел был! А старый стал -- дерьмо стал!
Потом, видя, что я не слышу, тихо добавил:
-- Да и молодой был -- дерьмо был!
Вернувшись из леса, развели костер около дома. Старик нанизывал грибы, не
чистя, на прут.
-- А чего не пожарить? -- спросил я.
-- Масла жрут много, -- объяснил старик.
Я достал водку. Тут же возникла седая женщина.
-- От стерва! -- беззлобно сказал старик. -- Учуяла. Не даст нам теперь
нормально выпить. Тоже сейчас захочет. Пьянь!
-- Жена? -- спросил я.
-- Хуже, -- ответил он. -- Дочь.
-- А почему хуже-то?
-- Жену убить можно. А дочь -- жалко. Она мне сапоги чинит.
Дочь села рядом с костром. Раскурила трубку. Выпили.
-- А ты холостой? -- спросил он меня вдруг.
-- Женат.
-- О! Возьми ее тогда замуж. Эту бля!
-- Зачем?
-- А я тебе в гости буду ездить. Водки у тебя попьем. В телевизор посмотрим.
-- У вас что, нет телевизора?
-- Есть. Но плохой. Ерунду всякую показывает. Сколько угля наковыряли. Зачем,
спрашивается, цветной телевизор? Я по нему стрелял. Но промазал.
К нам подходит еще одна женщина.
-- Тоже дочь?
-- Обижаешь, -- сказал старик. -- Жена.
-- Так она, вроде, моложе дочери!
-- Так жена -- вторая. А дочь -- первая.
Когда поел, вынул у себя изо рта единственный зуб, почистил его об рукав
пиджака и назад вставил. На прощание подарил мне костяной нож. Потом забрал.
-- Из кости моей жены бывшей.
Впервые за все время пребывания в тундре мне стало холодно. Старик пояснил:
-- В палатке геологов нашла. Кость от мамонта. Мы с ней много чего в палатках
геологов находили. Когда их не было.
До сих пор понять не могу, правду он говорил или шутил так, этот тундрюк.
Погребальная сосна

"Привыкли руки к топорам"
Из песни
Дядька мой был лесорубом. Лес он рубил в основном сосновый. Сосны были разные:
кедровые, маньчжурские, погребальные.
Особо замечу о последней. Погребальная сосна -- это не шутка, а действительно
такая сосна. Растет она медленно и печально. Потому, наверно, такая маленькая и
с такой плотной древесиной. То есть настолько плотной, что корабль, построенный
из этой сосны, сразу идет на дно. И там на дне с ним ничего не делается. Он
веками лежит как новенький. Вот такое замечательное дерево!
Но еще лучше из погребальной сосны строить гробы. Покойник в таком гробу очень
хорошо себя чувствует. И очень хорошо сохраняется. Даже лучше, чем живой.
Дядька говорил, что один покойник у них в таком гробу вообще ожил. Правда,
потом выяснилось, что он был никакой не покойник, а просто мертвецки пьян. И
которые его хоронили тоже были пьяные в доску. Но когда они увидели, что
покойник в гробу сел, то враз протрезвели. И так испугались, что хотели гроб
скорей заколачивать. Потому как, думают, покойнику эти похороны могут не
понравиться и он начнет крушить направо-налево. И покойник на них действительно
малость обиделся. А одного друга так крышкой гроба отоварил, что тот в ящик
сыграл. Но сыграл уже четко. Как положено. Потому, наверно, что был человеком
прямым, без извилин, и если уж брался за что-то, то доводил дело до конца.
Но этот случай, конечно, исключительный. А порядки у лесорубов были такие.
Полмесяца работаешь, а полмесяца пропиваешь то, что заработал.
Если не можешь пить полмесяца, то пьешь весь месяц.
А поскольку к концу месяца уже непонятно, на что пить, то пьешь уже непонятно,
что.
Когда лесорубу нужно было куда-нибудь съездить, он выходил на просеку и махал
бутылкой водки пролетавшему в небесах вертолету. Вертолет прерывал
государственный рейс и за бутылку летел туда, куда нужно было лесорубу.
Ростом лесорубы уступали только дереву, кожа их напоминала его кору, правду они
рубили с плеча, а речь их была -- как сосновый деготь. Достаточно сказать, что
слово "дерьмо" лесорубы не употребляли: оно считалось у них слишком мягким.
Как-то, рассказывал дядька, японцы купили у нас разрешение на вырубку одного
гектара уссурийского леса.
Японский лесоруб -- это такой крупный японский мужик, похожий на небольшого
русского мальчика после желтухи. Японский лесоруб -- весь в белом комбинезоне,
в белых перчатках и, что самое смешное, в каске. Работает он, не вылезая из
кабины, под звуки японского же джаза.
Кстати, дядька рассказывал, у них там один друг залез к этому японцу в кабину и
попросил у него политического убежища. В связи с тяжелым материальным
положением.
Японец тут же, не отходя от кабины, связался с японским консульством, и этот
друг довольно быстро уехал в Страну восходящего солнца, отсидев предварительно
солидный срок в одном из лагерей Страны заходящего солнца.
В Японии его спросили, кем бы он хотел стать. А поскольку он был водителем
первого класса и только на тракторе отпахал тридцать лет, причем, на одном и
том же, то он сказал, что хотел бы стать трактористом.
Ну, выдали ему трактор, он быстро нашел кабину, залез в нее, но не знает, с
чего начать, как сдвинуться хотя бы одним колесом. Говорит: "Нет ли у вас,
японский городовой, другого трактора? Чтоб без этой электронной чепухи". Ну,
дали ему другой трактор, более старый, -- он опять говорит: "А нет ли у вас
совсем старого? Чтоб с ручным переключением скоростей и чтоб рычаги изоляцией
были обмотаны. И чтоб без экранов и кнопок. Я, -- говорит, -- водитель первого
класса. Руками все могу, а пальцами -- нет". Они говорят: "Есь один сякой
трактор. Доисторисеский. Но он музея. Потомуся много-много денег ситоит.
Давайте, -- говорят, -- мы вам лусе дадим хоросий-хоросий пенсия и отправим на
заслузеный одых".
Ну, а тот японский лесоруб, рассказывал дядька, сидит в своей лесорубной машине
весь в белом, как японский бог, и ни черта не делает, только на кнопки жмет.
А машина его, значит, к нашему дереву подползает, и выдвигаются из нее две
такие железные лапы: одна берет дерево у самого корня, а другая -- у самой
кроны. Потом выдвигается пила и -- вжик! -- дерево спилено. Но пока стоит и не
падает, куда бог послал, разгоняя во все стороны лесорубов.
И что еще смешно -- в процессе пиления выдвигается из машины дополнительная
хреновина с полиэтиленовым пакетом. Все опилки туда ссыпаются, а она пакет тут
же заклеивает и этикеточку налепляет.
Потом выдвигается другая хреновина и срезает все ветки. Причем за ней
опять-таки идет пакет, но уже покрупней, все ветки туда ссыпаются, пакет
заклеивается, этикетка присобачивается.
Но самое смешное -- это пень. Он получается такой низкий, что на него даже не
присесть. Даже японскому лесорубу.
Но и при всем при этом вылезают из машины такие руки-крюки -- цап этот пень!
-- рубит корни и вместе с ними в пакет. И опять -- этикеточку.
Но и это не все. Этот многорукий дракон закапывает после себя, как воспитанная
кошка, ямку и втыкает туда нежный саженец.
Я спросил у дядьки:
-- А что, этот японец все делал в пакеты?
-- Все, -- сказал дядька. -- Все продукты своей жизнедеятельности -- в пакет с
бирочкой.
1 2 3 4 5