«Вокруг достаточно интересных людей, если тебе так нужен собеседник», – говорил он. Но я нуждалась именно в ее остроумии, потому что так или иначе оно всегда было направлено против Уолтера. Ее взгляды и даже ее заблуждения были как бы увеличительным стеклом, сквозь которое я смотрела на жизнь. Мы с ней никогда не злились друг на друга. О чем бы мы ни говорили, спорили или приходили к согласию, мы словно переступали через труп Уолтера.
Она сняла квартиру в доме на Вашингтон-сквер. Одна комната предназначалась для Лотты, которая приезжала на каникулы и изредка на уик-энд. Кроме этой комнаты, квартира была обставлена в ультрасовременном стиле, и я чувствовала себя неуютно среди обтянутых черной кожей стульев на металлических ножках, столов из стекла и хрома, штор с бело-черно-коричневым геометрическим рисунком. Квартира больше походила на приемную врача или какую-то футуристическую классную комнату, что вполне соответствовало нашим отношениям: я приходила к Хелен не как подруга, а скорее как ученица или пациентка. Нас обеих это устраивало.
Я никогда не отличалась разговорчивостью, а в тот первый год взаимных «притирок» и разочарований мне меньше чем когда-либо хотелось высказывать свою точку зрения. Хелен же была наставница от Бога. Обмен мнениями, как таковой, интересовал ее так же мало, как и меня, но она не могла существовать, не отдавая своих проверенных жизнью знаний менее опытным. Ей необходимо было общество молодых людей, готовых прощать насмешки и слушать ее, открыв рот, пока она наголову разбивала очередную заумную теорию или нападала на какого-нибудь зазнайку. При этом внешнюю сторону она предпочитала существу спора. В тех редких случаях, например, когда одному из ее молодых друзей удалось убедительно доказать, что пособия по безработице невозможно отменить, она не стала отвечать ему по существу и прибегала к излюбленному обобщению, компенсировав недостаток глубины блеском остроумия: «Не требует доказательств, что главная особенность человека стремление укусить руку дающего. Лишь софист, или сумасшедший, или выставляющий свою кандидатуру на выборах – что равносильно первым двум – решится утверждать, что можно заслужить благодарность малоимущих слоев населения, предоставив им дармовое пособие».
Меня успокаивала ее уверенность, убаюкивали ее обобщения. В ту пору жизнь казалась мне намного сложнее, чем до замужества, но мне не хотелось постигать эту сложность. Я предпочитала ограничиться простым решением насущных проблем.
У меня появилась привычка гулять после ужина, возможно потому, что надоело часами молча сидеть в гостиной с Уолтером. Если я чем-нибудь отрывала его от чтения, обязательно начинался спор, неизбежно заканчивавшийся пошлой сварой. Поэтому я сначала бесцельно бродила по комнатам, потом надевала пальто и объявляла, что иду гулять. Вскоре и эти прогулки сделались яблоком раздора.
– Ты никогда не надеваешь халат по вечерам, словно в любой момент готова выскочить из дома, – сказал он однажды.
– Не могу найти себе места.
– Это заметно.
– Я всегда была такой. Ты же знаешь, я люблю ходить.
Он не ответил.
– Если хочешь, пойдем вместе. Я буду рада. Иногда вечером мне просто необходимо немного погулять.
– Я устаю – я, видишь ли, весь день работаю.
Намек на то, что, женившись на мне, он взял на себя определенные обязательства и теперь вынужден работать вдвое больше.
– Понимаю. Поэтому я и не звала тебя с собой.
Потом, словно меня гнала какая-то сила, я выходила из дома и по Пятой шла к центру. Представляла себе, что рядом со мной Дэвид. Уолтер куда-то исчез, может, погиб в авиакатастрофе, а может, его и вовсе никогда не было. Мы с Дэвидом иногда молчим, иногда беззлобно спорим о пустяках. Между нами нет ожесточения. Мы наконец научились понимать друг друга. Но как только мы доходим до 57-й улицы, все кончается. Дэвид исчезает в толпе. Но домой возвращаться все равно не хотелось. Я останавливала такси и называла шоферу адрес Хелен.
– Руфь, – взволнованно произнесла она, когда я пришла в один из вторников в марте, – входи и слушай. Да, конечно, сними пальто. Я непременно должна тебе это прочесть, – помахав книгой, которую держала в руке. – Билли доводит меня до бешенства – не желает оценить, упрямец.
Билли был ее новым питомцем. Она подобрала его в канун Нового года на распродаже в одном из больших универмагов. Он пытался решить свои финансовые проблемы и стащил шарф, но тут же был уличен в краже Хелен, которая выбирала пижамы у соседнего прилавка, и продавцом, собиравшимся привлечь к Билли внимание детектива. Во избежание скандала Хелен предложила заплатить за шарф (вместе с шестью парами пижам, выбранными ею для себя) и покончить с этим. Продавец охотно согласился, и через несколько минут она и Билли вышли на улицу, где она отдала ему шарф, угостила кофе и выяснила, что он в Нью-Йорке уже неделю, что за пять дней истратил деньги, которых должно было хватить на месяц, и что последние две ночи провел в парадных. Он устроился в кинотеатр билетером, но только со следующей недели, и не знает, что ему теперь делать. Хелен привела его домой и поселила в комнате Лотты, предупредив: ему придется выкатываться, когда приедет дочь, а так может жить сколько хочет. О порядке в комнате она не беспокоилась – он оказался аккуратным, как старая дева, и целыми днями подбирал за Хелен вещи, которые она везде раскидывала.
Ему было девятнадцать лет. Невысокого роста, тоненький, смуглый, с черными волосами и большими, как у олененка, глазами. Впечатление несколько портили огромные темные подглазья. Его вполне можно было представить где-нибудь в итальянском порту, зазывающим иностранцев к своей красотке сестре; на самом деле шесть поколений его предков были фермерами в штате Мэн.
Хелен бросила мое пальто на стул в прихожей и провела меня в гостиную. У Билли был выходной, он сидел на диване и вязал свитер. Он его вязал уже несколько недель и говорил, что для Хелен, но ей свитер был явно велик.
– Привет, – сказал Билли. – У тебя красивая блузка.
– Спасибо.
– Ну, ладно, – вмешалась Хелен, – слушай. – И она зачитала отрывок из книги какого-то русского писателя, где он рассказывал о благотворительной школе для крестьян, которую организовал один помещик. Местные мужики жаловались автору на своих сыновей – мол, никто теперь не хочет работать на земле, каждый метит в управляющие.
Она захлопнула книгу и торжествующе посмотрела на нас:
– Это написано в России в первой половине прошлого века. Думаете, мир с тех пор поумнел? Нисколько. Поверь мне, Руфь…
Я внимательно слушала и время от времени в знак согласия кивала головой. У меня были кое-какие сомнения, но не хотелось их высказывать, не хотелось задавать вопросов, впрочем, она и не побуждала меня к этому. Немного погодя я подошла к буфету и смешала себе коктейль. Билли попросил ему тоже налить. Хелен отказалась от выпивки, объяснив, что это мешает ей думать. Я улыбнулась: на меня подобное действие оказывала она сама.
– Скажи честно, Билли, тебе все это тоже кажется забавным? – спросила она, неверно истолковав мою улыбку.
– Знаешь, Хелен, – мечтательно ответил он, – ты похожа на моего деда.
Она повернулась ко мне с недовольной гримасой:
– Что с вами говорить! Вы оба столько же смыслите в политике…
Я лукаво улыбнулась ей:
– Зато Уолтер в последнее время страшно интересуется политикой. Ходит на собрания демократов. Заставил своего секретаря размножать листовки в поддержку Стивенсона.
– Как трогательно.
– Да уж. – Слегка поддразнивая ее: – Знаешь, они с этим Стивенсоном как с ума посходили. Он и правда редкий тип, не похож на политика. Ходят слухи…
– Как говаривал один мой знакомый судья, «либералы распустили слюни», – зевнув, перебила она.
Когда я вернулась домой, Уолтер читал, лежа в постели. Я заранее решила: если спросит, скажу, что была у Теи. Ему нравилась Тея, и он не возражал против наших встреч. Но я не слишком часто этим пользовалась. Тея все еще много значила для меня, хотя наши отношения словно застыли, и я все больше замыкалась в себе. Впрочем, Уолтер ни о чем меня не спросил, я не стала ничего объяснять. Разделась, приняла душ и легла. Засыпая, отметила про себя, что у него над изголовьем по-прежнему горит свет.
В следующий раз после свадьбы я встретилась с Лоттой и июне. Она приехала в Нью-Йорк на каникулы после первого года в Вассаре. В начале года она поставила условие: если Уолтер хочет с ней встречаться, это должно происходить не у него дома. Конечно, он хотел ее видеть, и они вместе ужинали где-нибудь в городе. Говоря по совести, Уолтер теперь уделял Лотте гораздо больше внимания, чем раньше, когда его отеческая забота была направлена на одного Бориса, а о Лотте заботилась мать. Обычно она звонила и холодно просила меня позвать Уолтера. Но на этот раз вдруг спросила, можно ли к нам зайти. И пришла к ужину – хорошенькая, дорого и со вкусом одетая. Сшитое на заказ летнее платье голубого цвета, туфли из натуральной кожи на шпильках. Постриглась, и ее прическа походила бы на мою, если бы не прямые волосы. Ей исполнилось восемнадцать.
Уолтер еще не вернулся. (Я позвонила ему, предупредила, что Лотта придет к пяти; он ужасно огорчился, что именно сегодня не может уйти из конторы пораньше. Через пять минут перезвонил, попросил передать Эстер, чтобы она приготовила на ужин телятину по-пармски – любимое блюдо Лотты.) Борис играл в парке с приятелями. Я провела Лотту в гостиную.
– Ты, наверное, хочешь пить. Налить тебе лимонаду?
– Джина с тоником, пожалуйста, – без тени улыбки ответила она.
– Извини.
Я наполнила два бокала и подошла к дивану. Она взяла свой и молча кивнула, явно не имея желания поддерживать беседу.
– Что собираешься делать летом? – Вопрос прозвучал не совсем естественно: я успела подружиться с Хелен Штамм, но в обществе ее дочери по-прежнему чувствовала себя неуютно.
– Не знаю. Может, поработаю, если удастся найти что-нибудь приличное. Скажем, в издательстве или в рекламном агентстве. А работать просто так, лишь бы время убить – этого мне не надо. Мне и без работы есть чем заняться.
Я кивнула. Она пристально рассматривала свой бокал.
– Мы в этом году хотим пораньше уехать на озеро. Такая жара стоит!.. Мы с Борисом пробудем там все лето.
Никакой реакции. Загородный дом остался Уолтеру: Хелен заявила, что в ее возрасте лишняя собственность ей ни к чему. Они договорились, что она будет пользоваться домом во время лыжного сезона, но оплачивать счета должен Уолтер.
– Приезжай, если надумаешь.
– Уже надумала, – ответила она чуть быстрее, чем следовало, и даже немного с вызовом, давая понять, что не нуждается в моем приглашении – как-никак, это дом ее отца. Но тут же покраснела.
– Вот и отлично. Будем рады.
Она отвела взгляд. Минута прошла в неловком молчании.
– Кое-кто из моих друзей тоже приедет, – объявила она.
– Очень хорошо.
Пробормотав что-то нечленораздельное, она закурила.
Когда пришел Борис, я крикнула ему, что мы в гостиной. Он вернулся потный и усталый, явно не ожидая увидеть сестру. Я предупреждала его, что она придет к ужину, но он напрочь забыл об этом.
– Господи, ну и вырос же ты! – воскликнула Лотта. – Иди-ка сюда, дай я тебя поцелую.
Он остолбенел. Ему шел тринадцатый год, по росту он догнал Лотту. Они одиннадцать лет прожили под одной крышей, и все это время Лотта была к нему совершенно равнодушна. Из-за разницы в возрасте, из-за того, что брат мало ее интересовал, а может, она просто неосознанно подражала матери. С тех пор как Уолтер женился на мне, Лотта и Борис ни разу не встречались. Кроме того, мальчишки в двенадцать лет вообще терпеть не могут нежностей. Чтобы сгладить неловкость, я объяснила, что от Бориса теперь не добьешься ласки; он с благодарностью взглянул на меня, а лицо Лотты словно окаменело. Как будто, если бы не я, Борис тут же забрался бы к ней на колени. Я повернулась и вышла из комнаты. Борис тут же пошел за мной, чем разозлил Лотту еще сильнее.
– Ты куда? – шепотом спросила я его в прихожей. Он пожал плечами:
– А вы?
– В кухню, надо проверить, как дела с ужином. Хочешь кока-колы?
Он кивнул.
– Сейчас принесу.
– Я сам, – ответил он. И тут появился Уолтер.
– Привет, – сказала я с облегчением. – Лотта уже здесь. В гостиной.
– Все в порядке? – с тревогой спросил он.
– По-моему, да. Сделать тебе мартини?
– Будь добра. А Лотте что-нибудь предложила?
– Да, Уолтер, – медленно и отчетливо сказала я. – Я предложила Лотте джину с тоником, как она и просила. – Я знала, что ей все слышно, но его тон вывел меня из терпения, я не могла больше сдерживаться. – Кроме того, я очень вежливо побеседовала с ней, уверила ее, что мы будем рады видеть ее летом на озере. И я не понимаю, почему она теперь сидит там с таким видом, будто я ее смертельно оскорбила, но вам с ней, без сомнения, удастся выяснить причину…
Он не дослушал. Рванулся в гостиную, словно ожидал увидеть там что-то ужасное.
– Ты забыл прихватить аптечку для оказания первой помощи! – крикнула я ему вслед.
Из гостиной донеслось воркование. Я взглянула на Бориса. Почти одного со мной роста. Через год перерастет.
– Пойду прогуляюсь. – Я повернулась и пошла к двери. Он догнал меня у лифта.
– Тебе бы лучше вернуться, милый. Отец и так будет сердиться.
– А с вами нельзя?
– Можно. – Хотя следовало бы твердо запретить. – Но, пожалуй, лучше не надо.
Двери лифта открылись, я вошла. Он последовал за мной.
На следующей неделе мы уехали на озеро. А еще недели через две, лежа на причале с журналом в руках, я услышала чьи-то шаги – и села. Ко мне приближался незнакомый мужчина. Вокруг никого не было – Борис с приятелем катался на катере где-то далеко.
– Привет, – сказал мужчина.
Я кивнула. Он был недурен собой, но страшно грязен: белая рубашка и солдатские брюки были какие-то замызганные, изжеванные, из драных кроссовок торчали пальцы, лицо покрывала многодневная седая щетина, хотя редеющие волосы на голове были еще темные.
– Я ищу владения Штаммов, – протянул он и присел в нескольких шагах от меня, небрежно оглядев меня с головы до ног.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41