Элоиза может много такого вам рассказать, если пожелаете.— А вы сами— то верите в эти истории?Она поежилась:— Разве мне больше нечего делать? Вы здесь отдыхаете и радуетесь любой возможности развлечь себя, найти себе занятие. А я постоянно думаю о реальных заботах, а не о привидениях и духах.Я поставил свой стакан на край стола.— Я ищу здесь те ощущения, которых вы, по— видимому, не любите.— Где ищете? В доме моего отца?— Нет, в Пуан— де— Куильи. Там не так уж. много развлечений.Мадлен встала и подошла к окну. На фоне серого зимнего света ее мягкий темный силуэт был виден отчетливо.— Я не думаю о развлечениях слишком много. Если бы вы жили здесь, в Пуан— де— Куильи, тогда бы поняли, что такое настоящая скука.— Только не говорите о том, что вы любили и что потеряли.Она улыбнулась:— Знала, что вы это скажете. Увы! Я любила жизнь и потеряла любовь.— Не уверен, что понимаю вас.В этот момент до нас донесся звук гонга. Мадлен повернулась и сказала:— Ланч готов. Пойдемте.Мы завтракали в обеденной комнате, хотя я полагал, что обычно они едят на кухне, особенно когда у них по три пуда грязи на обуви и аппетит, как у лошади. Элоиза поставила на стол большой котел супа. Я понял, что нахожусь в доме, где вкусно готовят. Огюст уже стоял во главе стола в новом коричневом костюме, и, когда все заняли свои места, он посмотрел на нас долгим взглядом и заговорил:— О, Господи, ниспославший пищу на наш стол, мы благодарим тебя за заботу о нас. И защити нас от вторжения злых сил именем Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.Я взглянул через стол на Мадлен, стараясь, чтобы она увидела вопрос в моих глазах. Вторжение зла? О чем это? О голосах в танке? или еще о чем— то? Но внимание Мадлен было сосредоточено на котле, из которого Элоиза разливала суп по тарелкам, и она старательно избегала моего пристального взгляда, пока отец не кончил говорить.— Верхнее поле уже замерзло, — произнес Огюст, причмокнув губами. — Я вспахал гектар сегодня с утра, вместе с почвой наверх выворачивались кусочки льда. Уже лет десять здесь не было таких холодов.— Наступают плохие зимы, — вступила Элоиза. — Собаки тоже знаю это.— Собаки? — переспросил я.— Да, они самые, месье. Когда собаки жмутся к домам и воют по ночам, это значит, что три года подряд будут суровые холода.— Вы верите в это? Или это просто домыслы французских фермеров?Элоиза уставилась на меня:— При чем здесь вера? Это правда. Проверенная моим личным опытом.Огюст добавил:— Элоиза умеет понимать природу, мистер Мак Кук. Она может вылечить вас супом из одуванчиков или заставить крепко спать с помощью репейника и тимьяна.— Она может вызывать, духов?Мадлен вздохнула. Элоиза открыла рот, но ничего не сказала. Она изучала меня водянистыми старческими глазами и улыбалась.— Я надеюсь, вы не осуждаете меня за навязчивость. Но все вокруг танка просто дышит какой— то таинственностью, и если вы можете вызвать духов…Элоиза покачала головой.— Только священник может вызывать, — важно произнесла она, — и только тот, который поверит вам, но наш священник уже очень стар и вряд ли решится делать такие вещи.— Вы действительно верите, что танк был подбит?— Это зависит от того, что вы подразумеваете под словом «подбит», мсье.— Ну ладно, спрошу прямо: насколько я понимаю, здесь по ночам иногда слышны таинственные голоса. Это правда?— Некоторые говорят, что правда, — ответил Огюст.Я взглянул на него.— А что говорят остальные?— Остальные об этом вообще ничего не говорят.Элоиза осторожно зачерпнула ложкой суп.— Никто не знает об этих танках ничего определенного. Но они не были похожи на обычные американские танки. Они очень отличались от обычных, и отец Антуан, наш священник, сказал нам, что они явились от l'enfer, прямо из ада.— Элоиза, разве об этом мы должны говорить сейчас? Мы же не хотим испортить ланч, — вмешалась Мадлен.Но Элоиза подняла руку, останавливая ее:— Это неважно. Молодой человек хочет знать о танке, так почему бы нам не рассказать обо всем?— Чем они отличались? Мне он показался обычным танком из регулярных войск.— Да, — начала объяснять Элоиза, — они были выкрашены целиком в черный цвет, хотя сейчас это трудно заметить, потому что ржавчина и непогода давно содрали краску. Их было тринадцать. Я знаю, потому что считала их, когда они показались на дороге из Ла— Вей. Тринадцать, тринадцатого июля. Большинство американских танков проезжали с открытыми люками, и солдаты бросали нам консервы, сигареты и нейлоновые чулки. Но в этих танках люки никогда не открывались, и мы ни разу не видели, кто ими управляет.Мадлен уже покончила со своим супом и сидела, откинувшись на спинку стула. Она была очень бледна, и стало совершенно ясно, что весь этот разговор о танках ей не нравится.— Вы говорили с другими американцами об этих танках? Они вам что— нибудь сообщили?Огюст ответил с набитым ртом:— Они не знали или не хотели говорить. Они просто сказали: «Особая дивизия», И все.— Только один из них отстал, — вставила Элоиза. Тот самый, который до сих пор стоит здесь, на дороге. У него порвалась гусеница, и он остановился. Но американцы ничего не сделали, чтобы починить его и забрать с собой. Вместо этого они на следующий день вернулись и заварили башенный люк. Да, они его заварили, затем английский священник произнес над ним молитву, и танк был оставлен ржаветь.— Вы полагаете, что военные покинули танк?Огюст отломил большой кусок хлеба.— Кто знает? Американцы никому не позволили там находиться. Я много раз обращался в полицию и к мэру, но все мне говорили, что танк трогать нельзя. Так он и стоит.Мадлен сказала:— И с тех пор, как он тут стоит, деревня постепенно вымирает.— Всех пугают голоса?Мадлен пожала плечами:— Некоторые утверждают, что голоса были. Но больше всего угнетает сам танк. Это ужасное свидетельство событий, которые каждый из нас старается забыть.— Эти машины не должны были останавливаться, продолжала Элоиза. — Они обрушили огонь на немецкие танки вдоль всей реки, а когда те начали отступать, они догоняли их и безжалостно расстреливали. Всю ночь были слышны вопли горящих людей. Утром танки ушли. Кто знает, куда и как? Но они стояли у нас один день и одну ночь, и никто на земле не заставил бы их вернуться. Я знаю, что они спасли нас, мсье, но до сих пор содрогаюсь, когда думаю о них.— Кто слышал голоса? Эти люди знают, о чем голоса говорили?— Немного людей теперь ходит по этой дороге ночью. Но мадам Верриер говорила, что как— то одной февральской ночью слышала шепот и смех; старый Генрихус рассказывал о стонах и криках. Я сама как— то несла молоко и яйца мимо танка, так молоко скисло, а яйца стухли. Гастон с соседней фермы, у которого был терьер, однажды проходил мимо танка. Его собака бегала вокруг танка и обнюхивала его, при этом ее всю трясло, и шерсть стояла дыбом. Затем собака облысела и через три дня умерла. Каждый человек здесь расскажет вам какую— нибудь историю о том, что будет, если вы подойдете слишком близко к танку, но сам он этого никогда не сделает.— А это не пустые домыслы? — спросил я. — Мне кажется, что никаких реальных доказательств нет.— Вам надо расспросить отца Антуана, — ответила Элоиза. — Если вы действительно горите желанием узнать больше, отец Антуан, возможно, расскажет вам. Английский священник, произносивший молитву над танком, жил в его доме месяц, и я знаю, что они беседовали о танке довольно часто. Отец Антуан был недоволен тем, что танк остался у дороги, но сделать он ничего не мог, разве что попытаться унести его на собственной спине.Мадлен попросила:— Пожалуйста, давайте поговорим о чем— нибудь другом. Воспоминания о войне действуют угнетающе.— Хорошо, — согласился я, — Я благодарю вас за все, что вы мне рассказали. Все это обещает стать отличным рассказом в книге. А сейчас я съем этот великолепный суп.Элоиза улыбнулась:— У вас наверняка очень хороший аппетит, мсье. Я помню аппетиты американцев.Она налила целую тарелку и пододвинула ее ко мне.Мадлен и ее отец изучали меня с дружелюбными улыбками, но в глазах было ожидание, надежда, что я не стану делать что— нибудь несуразное, не пойду, скажем, к отцу Антуану разговаривать о событиях сорок четвертого года на дороге Ла— Вей.После ланча и десерта, на который было подано отличное красное вино и фрукты, мы сидели вокруг стола и курили. Огюст рассказал мне о своем детстве в Пуан— де— Куильи. Мадлен подошла и села рядом со мной. Она все больше нравилась мне. Элоиза ушла на кухню и унесла посуду, но через пятнадцать минут вернулась и поставила на стол изящные чашки с вкуснейшим кофе, которое я когда— либо пробовал.Наконец, когда пробило три часа, я сказал:— Я прекрасно провел время у вас, но мне нужно возвращаться к работе. Необходимо еще многое начертить, до темноты.— Вы очень приятый собеседник. — Огюст встал. — Не так часто к нам приезжают люди на ланч. Мне кажется, это потому, что наш дом находится слишком близко от танка и люди не любят ходить в эту сторону.— Это плохо?— Не очень удобно.Пока Мадлен помогала убирать со стола посуду, а Огюст вышел открывать ворота фермы для моей машины, я стоял на кухне, надевая пальто и наблюдая за Элоизой, протиравшей тряпкой запотевшую раковину.— Au revoir, Элоиза, — сказал я. Она не обернулась, но ответила:— Au revoir, мсье.Я сделал шаг к двери, но затем остановился и взглянул на нее вновь.— Элоиза?— Да, мсье?— Скажите правду, что внутри танка?Я увидел, как напряглась ее спина. Тарелки и вилки с ложками перестали греметь и позвякивать.— Я в самом деле не знаю, мсье. Правда, — ответила она.— Но догадываетесь.Несколько секунд она молчала.— Возможно, это ничто, вообще ничто. Но возможно, это что— то такое, о чем ни земля, ни небеса не знают.— Это оставил ад?Она опять промолчала.Священник был очень стар, ему было не менее девяти десятков, сидел он за пыльным, обтянутым кожей столом, сгорбившись и листая книгу. Интеллигентное, доброе лицо, и, хотя говорил он мягко и спокойно, его дыхание сопровождалось громкими астматическими хрипами. На голове у него торчали белые волосы, а нос был таким костлявым, что на него можно было повесить шляпу. При разговоре он постоянно что— то теребил своими длинными пальцами.— Английского священника звали преподобный Тейлор, сказал он и посмотрел в сторону, как будто ожидая, что этот Тейлор появится из— за угла в любой момент.— Преподобный Тейлор? Но в Англии наверняка около пяти тысяч преподобных Тейлоров.Отец Антуан улыбнулся:— Возможно, и так, но я совершенно уверен, что в Англии только один преподобный Тейлор.Была половина пятого, уже стемнело, но я столько таинственного услышал об этом ржавеющем танке, что отложил все картографические работы на день и поехал на другой конец деревни поговорить с отцом Антуаном. Он жил в огромном, приземистом, типично французском средневековом доме, с гостиной, отделанной темным полированным деревом, на стенах висели писанные маслом портреты мрачных кардиналов, священников и прочих церковных чинов. Куда бы вы ни посмотрели, ваш взгляд натыкался на скорбное застывшее лицо. Провести здесь вечер — то же самое, что провести его у памятника Полу Робинсону в Пеории, Иллинойс.Отец Антуан говорил:— Когда мистер Тейлор появился здесь, он был молодым, полным энтузиазма и фанатично верующим викарием. Но я думаю, что он не до конца осознавал важность того, что ему предстояло совершить. Думаю, он не понимал, как это страшно. Он ошибочно считал мистицизм игрой, которой можно одурачивать людей. Но обвинять его за все это нельзя, ведь американцы платили ему бешеные деньги. Той суммы было достаточно, чтобы выстроить новую церковь.Я кашлянул. В доме отца Антуана было довольно холодно. Казалось, он экономил не только на топливе, но и на электричестве: в комнате было так темно, что я а трудом различал его фигуру. Единственное, что я отчетливо видел, это серебряное распятие на его груди.— Я не могу понять, зачем он нам был нужен? Что он делал для нас, американцев? — спросил я.— Он никогда подробно не объяснял, мсье. Он был связан какой— то клятвой о неразглашении. Но все равно, я думаю, он сам точно не понимал своей миссии.— Но танки… черные танки…Старый священник повернулся ко мне, и я заметил странный блеск в его глазах.— Черные танки — это то, о чем я не могу говорить с вами, мсье. Я делал все, что мог, эти долгие тридцать лет, чтобы танк был убран из Пуан— де— Куильи, и мне все время говорили, что вывезти его отсюда тяжело и неэкономично. Но мне кажется, что на самом деле они слишком боятся трогать его.— Почему боятся?Отец Антуан открыл стол и достал маленькую серебряную табакерку.— Вы нюхаете табак? — спросил он.— Спасибо, нет. Но не отказался бы от сигареты.Он протянул мне коробку с сигаретами, а себе в ноздри положил две щепотки табака.Я закурил испросил:— Есть что— нибудь у этого танка внутри?Отец Антуан подумал и сказал:— Возможно. Не знаю. Тейлор ничего не говорил об этом. Когда они заваривали башню, никому из жителей не разрешали находиться у танка ближе чем на полкилометра.— Они давали какие— нибудь объяснения?— Да, — ответил отец Антуан. — Они сказали, что внутри очень мощное взрывчатое вещество и существует опасность взрыва. Но конечно, ни один из нас в это не поверил. Зачем им понадобилось, чтобы викарий отпускал грехи нескольким пудам «ти— эн— ти»?— Вы верите, что танк — это средоточие неких злых сил?— Это нельзя назвать верой. Я не встречал никого, кто был бы скептиком более, чем солдат. Зачем в армию был призван священник? Благословлять оружие? Я могу только предполагать, что все, связанное станком, не соответствует законам Бога.Я не совсем понял, что он имел в виду. Но он произнес эти слова медленно и шепотом в этой темной, мрачной комнате. Меня пробрала дрожь, и я почувствовал какое— то подобие страха.— Вы верите в голоса? — спросил я.Отец Антуан кивнул:— Я сам их слышал. Любой достаточно храбрый человек, подойдя к танку после наступления темноты, может их услышать.— Вы слышали их сами?— Да, я ходил туда втайне от всех.— Один?Старый священник поднес к носу платок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16