— Глаза полицейского беспокойно поблескивали.
Я отвернулся от стражей порядка, вновь глядя в окно на отдаленные взрывы, столбы огня, опускающиеся на землю позади нас. Удивленный тем, что услышал такие слова от провинциального копа, я тем не менее был согласен с ним — да, мне, действительно, это было известно. Рука Шелли опять покоилась на моем бедре, будто девушка решила воспользоваться ситуацией.
Снаружи прогремел гром, заставивший меня прильнуть к окну. В небе зависли два больших, черных, короткокрылых джеткоптера — реактивных вертолета, пытавшихся определить место, откуда стреляли.
Ага, на борту находятся солдаты; конструкция летательных аппаратов прямо указывает на хозяина — саанаэ, я однажды видел их в деле. Задним ходом реактивные вертолеты вновь вернулись на место выстрелов.
Я взглянул на двух полисменов — они посмотрели друг на друга, повернулись и ушли. Рука Шелли по-прежнему неподвижно лежала на моем бедре.
Какое-то странное ступорное состояние охватило меня — я не мог ни пошевелиться, — оттолкнув ее, ни стать инициатором дальнейших событий.
Шум реактивных машин постепенно заглох и прекратился совсем. Чертовски знакомый звук, слышимый, в основном, на недавно покоренных планетах.
Память вернула меня к событиям далекого прошлого — над нашими головами завывали джеткоптеры, бросая на нас десятки, сотни саанаэ. А вот и я в амуниции, юный, неопытный солдат в своем первом настоящем бою, по колено стоящий в море начинающей сворачиваться крови, режущий чешуйчатых, мускулистых зеленых кентавров, убивающий, убива ющий их, подобно древнему герою мифов, который сражается с демонами.
Помню дым, огонь, красную гемоглобиновую кровь — их кровь, не нашу. А все потому, что они — хорошие полицейские, а мы — отличные солдаты. Я не имел ни малейшего представления, почему те саанаэ восстали или почему восстание так быстро вспыхнуло и разгорелось. Скорее всего, это было связано с населением планеты, где полицейские работали — высокими, тонкими, красными полулошадями-полупауками, вовсе не похожими на кентавров-саанаэ. Скажу только, что мы уничтожили их всех.
Один момент из пережитого в те дни долгое время не давал мне покоя, и до сих пор это воспоминание заставляет сердце холодеть. В грязи того далекого мира, направив на меня пустой пистолет, лежал раненый саанаэ. В его полных ужаса, с металлическим блеском нечеловеческих глазах отражалось кровавое небо. Он ждал.
Едва взглянув на него, я справился со своим чувством жалости и отрезал ему голову.
Рука Шелли лежала уже внизу живота, легко поглаживая плотный материал моих брюк, ощущая ответную реакцию, начавшуюся абсолютно неосознанно. Она прильнула ко мне, положив голову на мое плечо, повернув шею, и водила губами по моей щеке.
Неужели женщина собирается заняться со мной любовью прямо в вагоне?
Быстро окинув взглядом пассажиров, я увидел, что никто не обращает внимания, все отвернулись, разглядывая кто пейзаж за окном, кто шоу по телевизору, причем, очень внимательно, старательно это делали.
Я выпрямился, слегка повернувшись, и прислонился спиной к стене — так мне было видно лицо девицы.
— Что ты здесь ищешь? Могу сразу сказать, что ты не профессиональная проститутка, занятая работой с утра до вечера. У меня глаз наметан.
Шелли отвела глаза и покраснела — смущение ей шло.
— Я… — Она не смогла больше сказать и слова или даже посмотреть мне в глаза.
Протянув руку, я приподнял ее подбородок, заставляя девушку посмотреть на меня:
— Просто скажи мне, я не буду наказывать тебя за это. — Эти же слова я повторял сотни и тысячи раз наложницам, слугам, людям и инопланетянам, даже животным, которые, по моему разумению, могли меня понять.
Женщина спросила: — Ты купишь меня?
Мне было не очень понятно — дать денег за услугу или заплатить за нее, купить в полном смысле слова, как вещь? Теперь она выглядела несколько иначе, выражение смущения и стыдливости исчезло с лица, и в нем появилась надежда. Я улыбнулся ей:
— Шелли, так дело не пойдет. У нас нет ничего своего, даже жизнями мы не имеем права распоряжаться.
Да, глупо я поступил, выдав эту тираду. Для нее это ничего не значило, ничего не объясняло.
Женщина вновь задала вопрос:
— Ты бы купил меня, если бы мог?
Я усмехнулся, растрепав волосы Шелли рукой, способной закрыть пол ее головы. Она прильнула ближе, обняв меня, затем вновь попыталась атаковать низ моего живота. Я сжал ее на какое-то мгновение, давая понять, что не хочу этого, и давая ей время осознать этот факт, затем отвернулся, отпустив настырную маленькую шлюху. Она успокоилась и сидела, гладя на прекрасную картину ясного голубого неба и зеленых лесов — на те места, что когда-то звались моим домом.
Когда поезд наконец прибыл в Дурхейм — станцию в двадцати километрах к востоку от Чепел Хилл — я не знал, что меня ожидает там. Дорога, ведущая с холма вниз, не предвещала ничего интересного — бесконечное пространство смешанных лесов, странные островки сосняка, холмы, заросшие травой и, кустарником, ни на что не похожие развалины. Мало что осталось от Дурхейма, когда-то давно бывшего миллионным городом. Теперь же на его месте находился лес, полный высоких, прямых деревьев, среди которых виднелись остатки нескольких зданий. Я вышел из поезда, держа свой маленький чемодан, и остановился, глядя на запад.
Был чудный день; солнце неподвижно висело над далекими, затянутыми голубой дымкой холмами, зелеными лесами; прохладный ветер освежал мое лицо, мягко ерошил волосы.
— Атол Моррисон?
Я обернулся — позади меня стоял невысокий, пухлый мужчина с ужасно знакомым лицом, одетый в темно-коричневую сутану, через расстегнутый ворот которой виднелась темная рубашка и белый воротничок священника. Очень знакомое лицо… Бог мой, Лэнк!
— Лэнк?
Он рассыпался в той своей замечательной улыбке, что я хорошо помнил, и, шагнув вперед, схватил меня в объятия, которые, если честно, я едва почувствовал. Когда я уехал, моему брату Ланкастеру было двенадцать лет. Никто не посылал мне его фотографий, а сейчас передо мной стоял толстячок средних лет в одежде священника. От того мальчика, что я знал, не осталось ничего, кроме улыбки.
— Добро пожаловать домой, Ати, дома ждут тебя, — сердечно произнес он.
В горле встал комок — это было настолько непривычно и неожиданно, что я почувствовал себя глупо. Держа брата на расстоянии вытянутой руки, я улыбался, оглядывая его с ног до головы, сжимая его тонкие, мягкие ручки в своих огромных ручищах, ощущая через сутану его мягкое, расплывшееся тело. В глазах Лэнка застыло выражение сомнения и нерешительности.
— Боже, Лэнк, я и мечтать не мог, что когда-нибудь увижу тебя!
— А мы всегда надеялись, что увидим тебя, Ати.
Брат шагнул назад, отпуская меня и неотрывно глядя мне в глаза, затем перевел взгляд на шрамы на лице, на огромные руки со сбитыми на костяшках пальцами, на мою мускулистую тренированную фигуру, на оружие в кобуре. Наконец, он натянуто улыбнулся:
— Боже мой, что они сделали с тобой? Наркотики?
Почему он так решил? Лэнк видел перед собой высокого мужчину с хорошо развитыми, грудными мышцами, широкого в плечах, с большими руками воина, с квадратным лицом, несколько изуродованным большим белым шрамом ото лба до. подбородка, проходящим над левым глазом. Чистые, спокойные, будто им не довелось увидеть ничего плохого, карие глаза.
Я внезапно осознал, что мои мускулы находятся в большом напряжении, заставляя меня стоять прямо и не горбиться. Любой другой человек на моем месте немного расслабился бы, так поступил и Лэнк.
Проведя по бицепсам другой руки, я покачал головой, пытаясь заставить брата улыбнуться:.
— Хорошая, доброкачественная еда, большая ежедневная физическая нагрузка.
Брат медленно кивнул, но мне почему-то пришла в голову мысль, что про себя он добавил к моим словам: «И много трупов, которые не позволяют тебе расслабиться». Лэнк повернулся, знаком указывая следовать за ним:
— Пойдем, брат, тебя ждут родные. — И он пошел вниз по лестнице, увлекая меня за собой, к видневшемуся лесу.
Машина у Лэнка оказалась старым четырехколесным электромобилем на солнечных батареях. Она была припаркована на стоянке чуть ниже станции.
Сев в машину, брат ласково похлопал по приборной доске:
— Она замечательная старушка, на которую всегда можно положиться; я ее нашел в развалинах, как и большинство предметов, нас окружающих. — Нажав на стартер, он подождал, пока засветился зеленый сигнал, оставшийся еще со времен моего детства, затем выехал со стоянки.
Когда мы выбрались на дорогу, я обратил внимание на тротуар — он был весь в грязи и трещинах, через которые проросла густая растительность, и Лэнк аккуратно объезжал их, боясь повредить свой электромобиль. Мы съехали с высокого, бугристого холма, чей склон порос стройными соснами, и выбрались на широкое, заросшее травой поле. Машина подпрыгивала на выбоинах, оставленных другими средствами передвижения. Дорогу, поворачивавшую на запад, с двух сторон обступали деревья, сквозь которые виднелись полуразрушенные здания.
Из перекошенных, разбитых окон вырывались клубы дыма, и я мог видеть полоски белья, сделанного из скатертей; рубашки и брюки трепетали на ветру, словно старые потертые флаги. Человек, стоявший с топором в руке, промокнул вспотевший лоб куском ткани, провожая взглядом нашу машину, затем вернулся к громадной куче дров.
Когда-то я в течение нескольких лет между Вторжением и вступлением в легионы спагов тоже колол дрова. Ужасно жить в мире, где нет электричества.
Чтобы не колоть дрова зимой, на холодном ветру, я делал это все лето по полчаса в день, помогая семье.
Лэнк молчал, сосредоточенно ведя машину и объезжая наиболее глубокие рытвины. Дорога поросла густой изумрудной травой, но через буйную растительность еще можно было разглядеть островки асфальта:
— Это же автострада 15-501, да?
Брат, улыбнувшись, взглянул на меня и согласно кивнул.
— Не могу себе представить, что могло привести eе в такое состояние, буквально порвать на куски. В таком виде она находится уже очень долго.
Деревья здесь были несколько ниже, чем везде, и я вдруг понял, что мы проезжаем через южную часть Корстианского государственного парка. Несколько веков назад на этом месте находилась ферма, а с 1920 года эта территория была объявлена заповедником. Среди деревьев, насколько я видел, не мелькало остатков зданий, но дальше, когда мы проехали по деревянному, залепленному грязью мосту через ручей Нью-Хоуп, мои зоркие глаза разглядели дым от костра, дальше, у излучины реки, индейский вигвам из разноцветных старых одеял.
Люди, сидевшие у огня, имели темный цвет кожи, но скaзать, индейцы они или нет, было трудно. До Вторжения индейское сообщество размешалось в Ламби Мьюзем или в небольших городках, что основало племя Чероки около Эшвиля.
— Лэнк?.
Брат наконец поднял глаза, отвлекшись на мгновение от дороги, и я увидел, что дневная жара, трудная дорога и тяжелая сутана заставили его пропотеть.
— Почему ты выбрал служение богу?
Лэнк бросил на меня долгий, испытующий взгляд, будто говоривший: «Могу ли я довериться тебе, могу ли открыто говорить? Ты и вправду мой потерянный и вновь обретенный брат или просто человек, носящий форму господ?» Он на секунду отвел глаза, затем вновь посмотрел на меня:
— Ну… — Лэнк нервно потрогал белый воротничок священника и слабо улыбнулся: — Лучше уж такой ворот, чем какой-нибудь еще. Тебе повезло, Ати, ты даже сам не знаешь как…
Память услужливо предоставила еще одно полузабытое воспоминание — Лэнк, заливающийся слезами в день моего отъезда. Закат окрасил небо в красновато-коричневый цвет, горизонт будто разрезал светило пополам, видимая часть солнца чуть затуманена облаками… Этот цвет напомнил мне об остальных красных небесах и мирах, где я побывал.
Последовавший калейдоскоп событий поверг меня в шоковое состояние: прощание с отцом, матерью, братом, сестрой, Алике, втайне боясь ее слез, желая, чтобы она не плакала, и зная, что этого не избежать; затем пробежка вместе с остальными юными напуганными новобранцами через холодный лес, полный враждебных деревьев-великанов; затем страх перед теткой-сержантом с изуродованным шрамами лицом и холодным блеском в ее голубых глазах.
Помнится, я тогда думал, был ли когда-либо мужчина, который любил эту жестокую, бесстрашную женщину. Неужели и Алике стала бы такой, пройди она экзамены? На этот вопрос у меня не было ответа.
На поезде мы добрались до старого аэродрома, где сели на борт разбитого, древнего грузового самолета, второй половины XX века. Летели над густой зеленью лесов, взяв курс на запад, рассматривали невысокие горы, разрушенные города, Миссисипи, распухшую от плывущих по ней бревен, пустыни, исковерканные воронками от взрывов и, казалось, все еще дымящиеся.
Мегаполис Калифорния выглядел, как громадный игрушечный городок, приплюснутый ногой какого-нибудь гиганта.
Потом перед нами простиралась Австралия, безликий мир, где царили красно-коричневыe тона. В небе сияло беспощадное солнце, а мы шагали по безжизненному песчаному ландшафту. Не выдерживали многие. Стойкие и выносливые юноши и девушки в изнеможении падали на горячий песок, умоляя отправить их домой. Численность нашего отряда заметно уменьшилась, а сержант со своими помощниками не знала ни жалости, ни сострадания.
Один из моих новых друзей — новобранец из Англии, который позже погиб вдали от родной планеты, под чужим солнцем и под чужим небом, — прозвал ее «Прекрасная Дама».
Тогда я был не настолько образован, чтобы понять подоплеку клички. Но наконец пришел день, когда мы привинтили значки солдат, невероятно гордые от этого, и нас погрузили на корабль и отправили, как они это называли, на «закрепление пройденного».
Безвоздушный Марс полностью подтвердил свою репутацию гиблого места, где легко можно расстаться с жизнью. Я и мои товарищи по оружию, экипированные в вакуумные скафандры незнакомой конструкции, с трудом шли под палящими лучами маленького колючего солнца в мрачном розовом небе, чернеющем к зениту;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49