Передернув затвор, я прижал ружье к груди и спросил:
— Видите ту птицу? — Никакой реакции не последовало. — Она на верхушке вон той сосны.
Несколько человек посмотрели в нужном направлении.
— Птица сидит на последней ветке, серая, с белыми полосками на крыльях.
— Пересмешник, — вмешался Марш.
Я взглянул на него:
— Ты видишь ее? — Тот кивнул. — Стоуншэдоу? — Она также кивнула.
Дэви спросил:
— Где? — И посмотрел вверх, прикрывая глаза рукой. Я поднял ружье, прицелился и выстрелил, выбив кусок ветки из-под птицы. От неожиданности пересмешник камнем рухнул вниз, но затем, взмахнув крыльями, выпрямился и полетел. Дэви не скрывал восхищения: — Ого!
Я выстрелил снова, почти не целясь, и птица, упав, исчезла за деревьями.
— Когда вы сможете это сделать, то будете имееть полное право записаться в наемники.
Глаза Дэви округлились.
Стоуншэдоу протрусила ко мне, зажав ружье под мышкой, и уселась рядом, все еще глядя на верхушку дерева. Немного подумав, она сказала: — Меня захватили после сражения с наемниками. Шестеро из восьмидесяти одного бойца остались в живых.
— Сражалась когда-нибудь с хруффами?
Кентавр повернулась и глянула мне в лицо:
— Я ведь жива, не так ли?
Хороший ответ, ничего не скажешь.
На нас внезапно обрушилось послеполуденное солнце, согревая наши спины, когда мы наконец подготовились к выполнению задачи.
Я и Марш стояли рядом с человеком в черном боевом скафандре с опущенным лицевым щитом.
На заднем плане виднелись Дэви и Алике, позади них сидели саанаэ; остальные повстанцы расположились кто где, беззаботно держа в руках ружья. Я глянул на свою тень и отправился осматривать человека в военном облачении. На одном его плече виднелся изящный знак Североамериканской армии Обороны в форме двойной звезды с номером соединения и части. Может, эту форму носил армейский рейнджер, однако на ней не наблюдалось следов участия в каком бы то ни было бою. На левом локтевом сочленении имелась небольшая течь, то есть пятнышко влажного силикона, которому там не место.
Костюм был почти готов к употреблению, когда придет время.
Я взглянул на Марша:
— Ты имеешь чин капрала в сиркарской туземной полиции?
Сузив глаза, он кивнул.
— А в, гм… мятеже?
Под его непроницаемым лицом-маской я сумел разглядеть искорку оживления и озабоченной настороженности — ему удалось понять, к чему я клоню.
Сказались годы работы в полиции и природная сообразительность, которую мы никогда не брали в расчет. Старый добрый Марш. Он проговорил:
— Мы вообще-то не пользуемся системой воинских званий. Просто командир отделения. Таких групп, как у Дэви, много.
— Он знает это?
Марш бросил неприязненный взгляд в его сторону: — Догадывается.
— А саанаэ? — Молчание на этот раз несколько затянулось…
Марш посмотрел на меня, словно чувствуя себя не в своей тарелке:
— Они знают о нас больше, чем мы о них.
Я спросил: — Ты думаешь, вам следовало говорить мне обо всех этих вещах?
Лицо старинного приятеля оставалось спокойным, глаза холодными, но…
— Я должен доверять тебе, Ати. Ты — наша единственная надежда.
— Ну, тогда вы в большой беде.
Никакой реакции с его стороны не последовало.
Я повернулся к скафандру:
— Думаешь, что знаешь, как пользоваться этой ерундой?
— Некоторые саготы из служащих почтовых частей специально обучены пользоваться старым вооружением, в частности, скафандрами. Их вокруг спрятано огромнйе количество, еще со времен Вторжения.
Повелители не привезли практически никакого оборудования, кроме собственного, надеясь на то, что воспользуются имеющимся.
— Почему?
Мой собеседник пожал плечами: — У тебя есть глаза, Ати. Все не так тихо и спокойно.
— Думаешь, они подозревают?
— Возможно.
«Да, больше, чем ты думаешь», — мысленно произнес я.
Я постучал по лицевому щиту шлема мужчины в скафандре, размышляя, выключил ли он наушники и слышал ли нашу беседу. Я не знал этого человека раньше, только видел несколько раз в баре.
— Оружие класса X откроет это в два счета.
Он обеспокоено посмотрел на меня: — Инструкция говорит: «Нет».
Я взглянул на прозрачный пластик на лицевой части шлема:
— Откинь назад голову. — Мужчина задрал подбородок. «Как ты глуп Март, если, конечно, этот парень не читает с губ», — мелькнула у меня мысль.
Пришлось пуститься в объяснения:
— Этот скафандр не очень хорошо сконструирован. Самые слабые его места это сочленения на изгибах — у горла, поверхности локтей и задней поверхности колен. Про суставы бедер я вообще молчу. Перчатки и ботинки, если ты хочешь, чтобы они функционировали хорошо, должны разрабатываться отдельно и привариваться к скафандру.
Мужчина поднял лицевую пластинку — в выражении его лица читался профессиональный интерес:
— Почему же они так плохо разработаны?
— Все огрехи и недостатки видны только в бою, лучшая проверка знаний практика. А в бою он побывал всего лишь один раз.
— Итак, вы хотите сказать, что скафандр бесполезен.
Я пожал плечами:
— Старые рейнджеры говорили, что они быстро научились опускать подбородки как можно ниже и крепко прижимать согнутые в локтях руки к туловищу, когда разрывались мощные снаряды и бомбы. — Постучав по нагрудной пластине, я услышал глухой звук, так гремит не железо, а пластик. — Ты же не хочешь поворачиваться спиной к вооруженному противнику, хотя в этом нет ничего зазорного.
— Саготы могут этого и не знать.
Я вновь пожал плечами: — В ваших рядах много бывших солдат?
— Несколько, но они совсем старенькие.
— Ну, тогда я не доверяю вашему вооружению.
— Нет, — произнес мужчина. — А как же боевые скафандры спагов. Они похожи на этот?
— Нет. В их производстве использована высокоразвитая технология хруффов. Можно спокойно раздавить снаряд от оружия класса X между перчатками. — О том, как болят после этого руки, я, естественно, умолчал. В мире чудес не бывает.
— А что насчет ракеты «земля-воздух», сбивающей корабли?
Я отрицательно покачал головой:
— Ты меня замучил. — Хлопнув мужчину по плечу, я прислушался к звукам, издаваемым скафандром, и заявил: — Для этого требуется ядерный снаряд.
Марш улыбнулся: — Интересно, почему саанаэ не носят скафандров?
Я даже не взглянул в его сторону и, задрав голову, посмотрел в ясное голубое небо, уже начинавшее темнеть: — Потому что они только полиция, и все.
— Ой, перестань, Ати. Давай, покажи нам, как убить человека, облаченного в скафандр.
* * *
Солнце садилось и наполняло лес тенями и призраками. Я стоял между двумя высокими, шершавыми старыми соснами и мочился, слушая, как журчит струя, поглощаемая ковром из сосновых иголок. Меня охватило ощущение гармонии и полноты чувств, несколько болезненное, напоминающее облегчение после долго сдерживаемого оргазма.
Может, это и глупо, но у меня частенько проскальзывают такие мысли, будто я навсегда остался маленьким и витаю в глупых мечтах. По возвращении надо будет поинтересоваться у Соланж: «Эй, Солли, тебе никогда не приходилось ощущать, что твое лоно живет отдельной жизнью?» И она наверняка скажет, что тоже не раз ощущала подобное.
Я закончил процесс общения с природой и стоял, запрокинув голову, глядя на испещренное полосами оранжевое небо, ощущая под пальцами нежную кожу.
У меня из головы не выходила чертова улыбка Марша. Так без причины никто не улыбается. Итак, он хочет расправиться со своими приятелями-саготами. Почему? Дэви я еще могу понять — эти ублюдки убили его отца.
Нет, это дело рук моего отца. Я заставил себя сосредоточиться, разгадка где-то рядом. Мне-то ясно, что делать… Я заправил свое сокровище в брюки, застегнул молнию и вытер руки о старую фланелевую рубашку, которую с незапамятных времен хранили мои родители. Интересно, как они узнали, что это моя любимая вещь? Сейчас рубашка была мне немного маловата, и в такую жару носить ее не следовало бы, но лишь только эта одежда попалась мне на глаза, я не мог удержаться. Позже, когда похолодает, фланелевая рубашка пригодится. Здесь, в горах, осень наступит недели через три.
«Они думают, что я с ними, потому что показываю им, как владеть оружием, делать дыры в скафандрах саготов. Как я буду чувствовать себя сейчас, зная…» Представляю себе бой между повстанцами, руководимыми Дэви с Маршем, и окталом спагов. Все будет кончено через двенадцать секунд. Один солдат может справиться с ними секунд за двадцать.
Вот Дэви стоит передо мной на коленях, волосы охвачены пламенем. Это больно, правда, приятель?
Раньше мы об этом не думали, воображая себя освободителями, даже когда играли в ковбоев и индейцев. Закричал, что ты убит, упал, притворившись мертвым, полежал немного, закрыв глаза, вытянувшись, оскалив зубы — ни дать ни взять труп. Затем поднялся, отряхнулся и как ни в чем не бывало сменил имидж.
Наверно, так люди поверили в идею перевоплощения. Очевидно, это пошло от древних, которые играли в охотников и медведей со своими друзьями.
«Ррр! Я убил тебя, глупый ублюдок!» А глупый ублюдок встает и говорит: «А вот и нет!» Я повернулся и направился к лагерю, где горели походные костры. Будет чудесный ужин, приятная беседа. А позже Алике и я отправимся в нашу палатку, или на берег пруда, или же в поле, где будем лежать и смотреть на звезды.
Долина Дорво… и холодный внутренний голос, не дающий покоя ни днем ни ночью: «Ты знаешь, что ты должен сделать».
Наблюдение за ней, спящей в полоске лунного света, пробивающегося сквозь открытую дверь, стало моей привычкой, но из числа тех, которые не длятся долго. Бело-желтая луна, видимая едва на дюйм в это время года, когда август становится сентябрем, деликатно освещала верхушки деревьев и палаток. Когда она станет полной, круглой, как блин, ее назовут урожайной. Затем наступит зима. Может, в этом году на Чепел Хилл выпадет снег, и дети, как и раньше, смогут поиграть в снежки и вылепить снежных баб.
Кто знает, может вместе с ними будут лепить снежных саанаэ маленькие зеленые ящерицы. Вообще-то я не помню, есть ли снег на Элисаре.
Алике свернулась клубком, лежа на левом боку, отвернувшись от меня. Правая нога женщины была прижата к груди, рука лежала на бедре. Ягодицы иногда перекатываются под кожей — наверно, видит сны.
Млекопитающее мужского рода, живущее, руководствуясь инстинктом, — это я. Я даже не в силах изменить свое отнощение к ней, если, конечно, возможно назвать это чувствами. Глядя на ее аппетитные ягодицы, я начал возбуждаться, хотя и испытал уже несколько оргазмов за час до этого.
Некоторое время у меня была наложница, огромная блондинка по имени Мэнди, родом откуда-то со среднего Запада, из Айовы или Миннесоты. Мне очень нравился ее голос, похожий на голоса известных дикторов и певцов, достаточно музыкальный, женственный.
Она пыталась быть внимательной, старалась исполнять то, что я хотел и просил, но ни взглядом, ни выражением лица не показывала своих чувств.
Это хорошо? Как это? Но она не смогла заставить себя находиться сутки на ногах, потакая моим прихотям, когда после очень напряженного дня я получил день на отдых и закрылся в своей лачуге. Я видел, как она пыталась подавлять зевки и как ее глаза стали стеклянными.
Вскоре после этого она уснет, и плевать хотела Мэнди на мои чувства.
Сначала мне это нравилось, потом стало раздражать. Тогда я просто перекатывал ее на спину, раздвигал ноги и делал свое дело. Между прочим, это и ее дело, для того я и покупал эту красотку. Иногда Мэнди просыпалась, изумленная и испуганная, но в большинстве случаев она спала, безвольное тело подчинялось мне.
Мне это начинало нравиться, но девушка просыпалась посреди ночи, напуганная до смерти, с половыми органами, полными семени, а иногда огромной тушей, лежащей на ней и слегка похрапывающей.
Бедняга, не выдержав, разорвала контракт, выплатила штраф и отправилась домой не с таким набитым деньгами кошельком, как надеялась.
После ухода этой женщины я понял, что любил насиловать ее во сне. То же я пытался проделать со следующей наложницей, но она спала чутко и просыпалась от малейшего прикосновения, улыбаясь, готовая принять меня.
Немногим погодя, я оделся и отправился на прогулку при лунном свете, пробрался через лагерь между тлеющими кострами, мимо спящих на открытом воздухе саанаэ и вышел, наконец, на середину большого, холмистого поля долины Дорво. Там сейчас было тихо, лишь слышался плеск ручья и шелест ветра в траве. Из одной палатки донеслось бормотание, сменившееся храпом, который, в свою очередь, сменился тишиной.
Я нашел место на возвышенности, там, где трава едва доходила до щиколоток, и уселся, отвернувшись от луны, глядя на самую темную часть неба: звезды и еще раз звезды, Млечный путь, склонившийся к горизонту.
Не надо было мне сюда приезжать. Но в этом случае я снова так и не увидел бы Алике. Стоит ли игра свеч? На этот вопрос я не смогу ответить до тех пор, пока все не закончится. Подумаю снова лишь тогда, когда включатся двигатели, из сопла вырвется огонь, отъедут подъемники, и ракета ринется в небо, возвращая меня к звездам. Я обсужу этот вопрос с Соланж, сидя с ней за стаканчиком в каком-нибудь баре на Карсваао. Если, конечно, у них есть бары.
Нет, черт возьми, должны быть. Если Соланж это интересно. Мне не к кому больше обратиться.
За несколько дней отпуска, проведенных на Земле, я полюбил Алике, полюбил так, как любил в молодости, о чем еще сохранились полустершиеся, полузабытые воспоминания. Мне даже безразлично, если она не принимает мои чувства и наши новые отношения всерьез.
Я попытался переключиться на Хани, представить, как я займусь с ней любовью. Я уже видел, как она лежит передо мной, раскинув ноги, улыбаясь, прикрывая руками лоно и время от времени приоткрывая его, чтобы я мог видеть…
Я энергично встряхнул головой. Наваждение исчезло. Можно размышлять о чем-нибудь другом, например, о вкусной чесночной похлебке, о вареной картошке в сметане с маслом; о теплой ванне и о мягких руках, моющих спину; о купании в бассейне в жаркий, душный день.
Можно думать и о сне, когда по-настоящему устанешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49