И Чехов наконец дал согласие.
* * *
В конце октября 1898 года в помещении «Эрмитажа» открылся Московский Художественный театр.
«Царь Федор» сразу принес театру успех. Спектакль волновал, захватывал зрителя. Театр был признан. Но это еще не было рождением Художественного театра. Очень скоро наступили тревожные дни. Остальные пьесы большо­го успеха не имели. Перед театром встал вопрос, может ли он существовать дальше. Большое значение имела поста­новка чеховской «Чайки». От результатов премьеры, кото­рая была назначена на 17 декабря 1898 года, зависело все: жизнь или смерть театра, быть ему или не быть, и вместе с тем решалась и судьба Чехова-драматурга. Если бы «Чайка» не была реабилитирована и снова был бы неуспех, то, возможно, мир больше не увидел бы ни одной пьесы Чехова. Поэтому актеры и режиссеры театра вложили всю душу в постановку пьесы.
Немирович-Данченко писал Чехову: «Мы, режиссеры, т. е. я и Алексеев напрягли все наши силы и способно­сти... Сделали три генеральных репетиции, заглядывали в каждый уголок сцены, проверяли каждую электрическую лампочку. Я жил две недели в театре в декорационной, в бутафорской...»
Когда открылся занавес, зрители с первого же акта по­чувствовали, что смотрят что-то необыкновенное. Все бы­ло необычайно: декорации, мизансцены, освещение, игра актеров на полутонах. Спектакль был наполнен единым на-строением. Его создавали и актерский ансамбль, и декора­ции, и музыка, и свет, и паузы, наполненные внутренним содержанием. Простота сценических положений, чеховская простота поведения и разговоров действующих лиц заста­вляли видеть на сцене настоящую жизнь. Как образно пи­шет Вл. И. Немирович-Данченко в своей книге «Из про­шлого: «Жизнь развертывалась в такой откровенной про­стоте, что зрителям казалось неловко присутствовать: точно они подслушивали за дверью или подсматривали в окошко».
Нетрудно себе представить, что переживал Чехов в этот вечер, находясь в одиночестве в Ялте, с каким волнением он ждал известий из Москвы...
Спектакль имел небывалый успех. Победа театра была полной. После третьего акта аплодисменты превратились в овации. В ту же ночь Чехову в Ялту пошла телеграмма: «Только что сыграли «Чайку». Успех колоссальный. С пер­вого акта пьеса так захватила, что потом следовал ряд три­умфов. Вызовы бесконечные. Мое заявление после третье­го акта, что автора в театре нет, публика потребовала по­слать тебе телеграмму. Мы сумасшедшие от счастья. Все тебя крепко целуем. Немирович-Данченко, Алексеев...» А на другой день Немирович-Данченко послал личную теле­грамму Чехову: «Все газеты с удивительным единодушием называют успех «Чайки» блестящим, шумным, огромным... Я счастлив, как никогда не был при постановке собствен­ных пьес».
Новый театр родился окончательно. Теперь стали яс­ными его пути. Вместе с театром сценически родился и но­вый драматург - Чехов. «Чайка» утвердила жизнь Худо­жественного театра, но театр, реабилитировав «Чайку», в свою очередь утвердил новаторскую реалистическую дра­матургию Чехова. Имена Чехова и Художественного теат­ра остались связанными навсегда. С тех пор эмблемой те­атра стала белая чеховская чайка, летящая над волнами.
В русском театральном искусстве началась новая эра. Старые театры чувствовали, что Художественным теат­ром нанесен сокрушительный удар их застоявшемуся, кон­сервативному искусству. Уже после первых же спектаклей «Чайки» Немирович-Данченко сообщал Чехову, что «шум по Москве огромный. В Малом театре нас готовы разо­рвать на куски».
В чем же заключалась основная особенность того рево­люционного переворота, который произвел Художествен­ный театр в старом драматическом искусстве? Это прежде всего - игра актеров. Об этом Немирович-Данченко в своих воспоминаниях пишет:
«Актер старого театра играет или чувство: любовь, рев­ность, ненависть, радость и т. д.; или слова: подчеркивая их, раскрывая каждое значительное слово; или положе­ние - смешное, драматическое; или настроение; или физи­ческое самочувствие. Словом, он непременно каждую ми­нуту своего присутствия на сцене что-нибудь играет, пред­ставляет. Наши требования к актеру: не играть ничего. Решительно ничего. Ни чувства, ни настроения, ни положе­ния, ни слова, ни стиля, ни образа. Все это должно прийти само от индивидуальности актера, индивидуальности, освобожденной от штампов, должно быть подсказано всей «нервной организацией» актера...»
Театр добивался как раз того, чего хотел и Чехов, го­воривший про актеров Александринского театра во время петербургских репетиций «Чайки»: «Слишком много игра­ют, надо все, как в жизни». Это стремление к жизненно­сти, к правдивости в драматургии и на сцене особенно сблизило Чехова и Художественный театр. Чехов создал именно такую реалистическую драматургию, которая по­могла Художественному театру воспитать актера новой формации, о каком мечтали Станиславский и Немирович-Данченко, актера, живущего на сцене, а не «представляю­щего».
Чехов был полным союзником Художественного теат­ра и в его борьбе с формализмом, рутиной и ремесленниче­ством в сценическом искусстве. Драматургия Чехова со­действовала развитию и утверждению новых принципов режиссерской работы Художественного театра, новых принципов внешних оформлений спектаклей в смысле при­ближения их к жизненной правде.
Через год на сцене Художественного театра была по­ставлена другая чеховская пьеса - «Дядя Ваня». И вновь она имела успех. И снова Чехов тревожно ждал в Ялте из­вестий о премьере. Он писал потом об этом О. Л. Книппер: «Вы спрашиваете, буду ли я волноваться. Но ведь о том, что «Дядя Ваня» идет 26-го, я узнал как следует только из Вашего письма, которое я получил 27-го. Телеграммы ста­ли приходить 27-го вечером, когда я был уже в постели. Их мне передают по телефону. Я просыпался всякий раз и бегал к телефону в потемках, босиком, озяб очень; потом едва засыпал, как опять и опять звонок. Первый случай, когда мне не давала спать собственная слава. На другой день, ложась, я положил около постели туфли и халат, но телеграмм уже не было...»
Второй сезон шли уже в Московском Художественном театре две чеховские пьесы - «Чайка» и «Дядя Ваня», но сам автор ни разу не видел их и не знал, как же они по­ставлены. «Говорят, что «Дядю Ваню» хорошо играют. Не видеть своих пьес - это моя судьба», - писал Чехов в ноябре 1899 года. Не видел он и других пьес, шедших на сцене этого театра... Врачи запрещали Чехову зимой выез­жать в Москву.
В письмах к руководителям театра Чехов пишет о сво­ем желании посмотреть на сцене постановки Художествен­ного театра и намекает на то, чтобы артисты его приехали на гастроли в Крым. Однажды, отвечая на просьбу театра написать новую пьесу, Антон Павлович полусерьезно угро­жает, что, пока не увидит его постановок, не станет писать пьесы. В письме к артисту А. Л. Вишневскому Чехов пря­мо писал: «Я благодарю небо, что, плывя по житейскому морю, я, наконец, попал на такой чудесный остров, как Художественный театр... У меня к Вам просьба: приезжай­те весной на юг играть, умоляйте об этом Владимира Ива­новича и Константина Сергеевича. Будете играть и кстати отдохнете. В Ялте вы возьмете пять полных сборов, в Се­вастополе столько же».
И так велика была любовь всего коллектива театра к своему «первому автору», что он решился на это. Стани­славский позже писал: «Это была весна нашего театра, самый благоуханный и радостный период его молодой жизни... Мы сказали себе: Антон Павлович не может при­ехать к нам, так как он болен, поэтому мы едем к нему, так как мы здоровы. Если Магомет не идет к горе, так гора идет к Магомету!»
Совершился беспрецедентный случай в истории теат­ров. Столичный драматический театр в полном своем со­ставе с огромным сценическим хозяйством для постановки четырех пьес поехал в далекую от Москвы маленькую Ял­ту, чтобы показать автору постановки двух его пьес, и за­одно и двух других. Поистине «гора пошла к Магомету»...
В апреле 1900 года Художественный театр со всеми ак­терами и их семьями, с рабочими, техниками, с декорация­ми приехал в Севастополь, где он тоже должен был показать несколько спектаклей. Приехал из Ялты в Сева­стополь и Чехов. Здесь он впервые увидел сценические постановки Художественного театра. Они произвели на писателя глубокое впечатление.
Антон Павлович, еще с детства любивший театр, с большим интересом знакомился с внутренней жизнью Ху­дожественного театра, с постановочной техникой, с самими артистами. Станиславский рассказывает в воспоминаниях о пребывании Чехова в Севастополе: «...На спектакль он приходил всегда задолго до начала. Он любил придти на сцену смотреть, как ставят декорации. В антрактах ходил по уборным и говорил с актерами о пустяках. У него всегда была огромная любовь к театральным мелочам - как спу­скают декорации, как освещают, и, когда при нем об этих вещах говорили, он стоит, бывало, и улыбается!»
По окончании севастопольских спектаклей Художест­венный театр приехал в Ялту, и там, как говорит в своих воспоминаниях О. Л. Книппер-Чехова, «начался весенний праздник». Начиная со встречи на пристани и кончая по­следним спектаклем артисты были буквально засыпаны цветами.
К этому времени в Ялту съехалось много известных пи­сателей, среди них были А. М. Горький, Д. Мамин-Сиби­ряк, А. Куприн, И. Бунин, С. Найденов, С. Елпатьевский, Е. Чириков, К. Станюкович, С. Скиталец, Н. Гарин-Ми­хайловский и др. Все артисты театра и приезжие писатели ежедневно собирались в доме Антона Павловича. «Двери нашего дома в эти дни не закрывались, - пишет в своих воспоминаниях сестра писателя. - Завтракали, обедали, пили чай, и лишь к вечеру в доме затихало, когда все уезжали на спектакль. У Антона Павловича все это время было веселое, приподнятое настроение. Смех, шутки, ост­роты, веселье царили тогда».
Дни пребывания Художественного театра в Ялте бы­ли, без сомнения, одним из самых светлых и радостных пе­риодов жизни Чехова в Крыму. Образно описал Антона Павловича этих дней Станиславский: «Вид у Антона Пав­ловича был страшно оживленный, преображенный... Он на­поминал, - отлично помню это впечатление, - точно дом, который простоял всю зиму с заколоченными ставнями, закрытыми дверями. И вдруг его весной открыли и все комнаты засветились, стали улыбаться, искриться светом».
В эти дни Чехов ближе познакомился со всеми артиста­ми и режиссерами театра, и в дальнейшем это знакомство переросло в большую личную дружбу со многими из них. В кабинете ялтинского Дома-музея можно видеть фотогра­фии с трогательными надписями от Станиславского, Неми­ровича-Данченко, Вишневского, Артема, Качалова, Андре­евой, Бутовой и других артистов МХТ.
Знаменательной была состоявшаяся в эти дни первая встреча Художественного театра с человеком, имя которо­го он в дальнейшем стал носить, - с Алексеем Максимови­чем Горьким. Вл. И. Немирович-Данченко в своих воспо­минаниях о пребывании у Чехова писал: «Вся труппа при­глашалась обедать и пить чай каждый день. Если Горько­го не было там, значит, он где-нибудь, окруженный другой группой наших актеров, сидит на перилах балкона, в свет­лой косоворотке с ременным поясом и густыми непослуш­ными волосами, внимательно слушает, пленительно улы­бается или рассказывает, легко подбирая образные, смелые и характерные выражения... Горький был чрезвычайно за­хвачен и спектаклями и духом молодой труппы».
В Ялте Художественный театр с 16 по 23 апреля дал восемь спектаклей, в числе которых были чеховские «Чайкa» и «Дядя Ваня», «Одинокие» Гауптмана и «Гэдда Габлер» Ибсена. Спектакли проходили в городском театре, стоявшем на том же месте, где в настоящее время находится здание ялтинского городского театра имени А. П. Чехова. Все билеты были раскуплены задолго до начала гастролей.
Успех театра в Ялте был необыкновенный. Ялтинский корреспондент севастопольской газеты «Крымский вестник», описывая заключительный спектакль 23 апреля (шла «Чайка»), кончает свою заметку так:
«Трудно описать, что творилось в этот вечер в ялтин­ском театре. Восторги публики буквально доходили до не­истовства, на сцену со всех сторон бросали венки, цветы, а под конец шапки, перчатки. За четырнадцатидневное пре­бывание в Ялте я не припомню таких шумных оваций по адресу артистов».
Спектакль превратился по существу и в чествование Чехова. Его много раз вызывали на сцену и кто-то поднес ему пальмовые ветви с приколотой красной лентой со сло­вами: «Антону Павловичу Чехову, глубокому истолкова­телю русской действительности. 23 апреля 1900 года»
В этот же вечер ялтинцами и приезжими литераторами, художниками, музыкантами Чехову был поднесен адрес, текст которого приводится ниже:
«Глубокоуважаемый Антон Павлович!
Позвольте нам, находящимся под свежим впечатлением, которое произвели на нас Ваши полные правды и захва­тывающего драматизма пьесы в прекрасном исполнении артистов Московского Художественного театра, принести горячую благодарность Вам, как автору, и быть признатель­ными за доброе участие, благодаря которому мы, ялтин­цы, имели возможность насладиться высокоталантливой игрой. Но, принося эту благодарность, мы считаем особенно приятным выразить вместе с тем и наши чувства искренней любви и уважения к Вам, как писателю и человеку.
Глубокоуважаемый Антон Павлович!
Вы являетесь одним из немногих современных писате­лей, которые, несмотря на смену литературных течений и собственных, твердо и неуклонно идете по избранному Ва­ми пути. Следуя завету нашего великого художника: «До­рогою свободною иди, куда влечет тебя свободный ум», Вы всегда обходили избитые проторенные колеи и, обла­дая редким даром выражения, стремились к созданию но­вых литературных форм, открывали новые перспективы по­этического слова.
Трудно сказать, что больше подкупает в Ваших произ­ведениях: тонкий ли душевный анализ, редкое ли умение схватывать «трепетанье» общественной жизни и порождае­мые ею типы и характеры, чувство ли меры и правды, благодаря которому рисуемые Вами образы получают особен­ную жизненность, яркость и своеобразную привлекатель­ность, или, наконец, то изящество и благородство стиля, которые ставят Ваши произведения в ряду лучших созда­ний русской литературы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17