Амаль связался с офицером пограничной службы, и тот согласился легализовать мой американский паспорт, выданный посольством Швейцарии. Он взял бы нас на борт следующего до Токио самолета. Он вылетал каждый вторник утром, то есть тогда, когда Муди был в клинике. Амаль старался предвидеть любые неожиданности. План казался продуманным, однако я считала его достаточно рискованным.
– А что с Бендер-Аббасом? – спросила я.
– Над этим мы также работаем, – ответил он. – Потерпите, пожалуйста.
Я чувствовала себя глубоко разочарованной и не скрывала своих слез.
– Мне иногда кажется, что я останусь тут навсегда, – сказала я.
– Вы обязательно уедете, – заверил Амаль. – Я, кстати, тоже.
Его слова родили во мне новую надежду.
Незначительные на первый взгляд факты из жизни в этой безумной стране не переставали меня потрясать.
Однажды в полдень Махтаб смотрела по телевизору детскую программу. После нее выходил медицинский журнал, который заинтересовал нас. Речь шла о рождении детей. Увиденное не поддавалось логическому объяснению. Роженица была мусульманкой, принимал роды мужчина. Камера показывала обнаженное тело женщины, но ее голова, лицо и шея были плотно закрыты чадрой.
– Ты оставишь для Деда Мороза печенье и молоко? – спросила я Махтаб.
– А он придет в наш дом? В прошлом году ведь не пришел.
Мы с Махтаб много раз говорили об этом, и в конце концов мне удалось ее убедить, что Иран находится очень далеко от Северного полюса, поэтому Деду Морозу тяжело всякий раз добраться сюда.
Может быть, в этом году он постарается приехать сюда.
– Не знаю, приедет он или нет, но ты должна оставить что-нибудь на всякий случай.
Девочка пошла на кухню приготовить угощение для Деда Мороза. Потом она отправилась в свою комнату и возвратилась с иконкой, которую ей подарила Элис.
– Может быть, Дед Мороз захочет увидеть, как выглядит его жена, – сказала она, положив образок на поднос рядом с печеньем.
Возбужденная атмосферой Сочельника, Махтаб долго не хотела ложиться спать. Когда наконец я укрыла ее одеялом, она сказала:
– Прошу тебя, разбуди меня, когда услышишь, как приближается Дед Мороз. Мне бы хотелось с ним поговорить.
– А что бы ты ему сказала?
– Я хочу, чтобы он поздравил от меня бабулю и дедулю и сказал им, что я хорошо себя чувствую, тогда и у них будут веселые праздники.
Что-то сжало мне горло. Дед Мороз может принести ей кучу подарков, но он не может дать ей того, чего она больше всего желает. Если бы он мог завернуть ее в красивую бумагу и по мановению волшебной палочки перебросить на спине северного оленя через горы за границы Ирана, а потом через океан на крышу одного небольшого дома в Банистере, в штате Мичиган!
А время шло, приближалось очередное Рождество в Иране. И снова вдали от Джо, Джона, мамы и папы.
В тот день Муди допоздна принимал пациентов, для которых этот праздник ничего не значил. Когда он закончил, я спросила:
– Может быть, Махтаб завтра не пойдет в школу?
– Исключено, – сухо ответил он. – Она не может пропускать уроки только потому, что завтра Рождество.
Я не спорила с ним. В его голосе я услышала властный тон и снова заметила перемену в его поведении. В одно мгновение вернулся тот хорошо знакомый психически не уравновешенный Муди. У меня не было желания пререкаться.
– Махтаб, давай проверим, был ли Дед Мороз здесь ночью!
Я разбудила ее пораньше, чтобы у нее было время распаковать подарки до ухода в школу. В мгновение ока она выпрыгнула из кроватки и сбежала вниз по лестнице. Махтаб пришла в восторг от того, что Дед Мороз съел печенье и выпил молоко. Потом она увидела праздничные подарки. Муди присоединился к нам. Настроение его было лучше, чем вчера вечером.
В Америке ему нравилось отмечать Рождество, а это утро несло с собой теплые воспоминания. Он широко улыбался, глядя, как Махтаб погружается в гору подарков.
– Я не могу поверить, что Дед Мороз приехал издалека ко мне в Иран! – радовалась она.
Муди сделал несколько фотоснимков, а потом неожиданно предложил:
– Ты можешь не ходить сегодня в школу. Или, если хочешь, пойдешь немного позже.
– Нет, я не могу пропустить уроки, – ответила она с чувством долга, привитым мусульманскими учителями.
В тот вечер мы сидели с приятелями за праздничным ужином. Но всем нам было грустно, и все мы искренне сочувствовали несчастной Ферест. Она не переставая плакала. Наконец ее мужу было предъявлено обвинение, и он предстал перед судом.
Даже после всего, что я слышала об этой безумной стране, я с трудом могла поверить в слова рыдающей Ферест:
– Его признали инакомыслящим, «врагом нового правительства»! Его осудили на шесть лет тюремного заключения!
Муди сочувствовал Ферест, потому что любил ее так же, как и я, но позже сказал:
– Здесь, наверное, что-то другое.
В душе я не соглашалась с ним, но знала, как жадно ему хочется верить в иранскую справедливость. Несомненно, он противник правления аятоллы. Наверное, ему самому было страшно. Ведь Муди сам грубо нарушал закон, открыв частную врачебную практику без разрешения. Если можно было посадить человека на шесть лет только за мысли, то какое же наказание ждет за явное нарушение закона?!
Следующий день прошел, к счастью, в непрестанных хлопотах, поэтому у меня не было времени жалеть себя. На нашу голову неожиданно свалилась толпа родственников Муди со всевозможными подарками – едой, одеждой, домашней утварью, игрушками для Махтаб и огромными букетами цветов. По сравнению с прошлым годом это был поворот на сто восемьдесят градусов. Все семейство явно пыталось продемонстрировать, что приняло меня.
Единственным членом семьи, который не пришел, был Баба Наджи. Его отсутствие старалась компенсировать своим энтузиазмом его жена.
– Азизам! Азизам! – восклицала она уже от самого входа.
Так теперь она обращалась ко мне: дорогая!
Амми Бозорг была обвешана подарками. Тут были кухонная утварь, цветы и носки для Махтаб, упакованный в полиэтилен очень дорогой шафран из святого города Мешхед, килограмм барбариса, новое русари и очень дорогие носки для меня. Муди в этот раз не подарили ничего.
Амми Бозорг, как всегда, болтала без умолку, а я стала главным объектом ее внимания. Каждую фразу она начинала со слова «азизам» и рассыпалась в похвалах в мой адрес. Она говорила, что я очень добрая, что все меня любят, что слышала обо мне столько хорошего от людей, что я так много работаю и что я такая замечательная жена, мать и сестра.
У меня просто раскалывалась голова от расточаемых в мой адрес комплиментов, и я отправилась на кухню, обеспокоенная тем, как накормить эту орду неожиданных гостей. В доме были только остатки праздничного ужина. Приготовила все, что сумела.
Амми Бозорг посоветовала, чтобы каждый гость попробовал все понемногу, потому что эти необычные американские блюда приготовлены ее сестрой и очень вкусные.
Вечером, когда некоторые гости уже ушли, прибыли ага и ханум Хакимы. Как «человек в тюрбане», ага Хаким взял инициативу в свои руки и направил разговор в религиозное русло.
Муди явно был доволен, что наш дом в праздничные дни был в центре внимания. Поэтому, даже не спрашивая его согласия, я пригласила приятелей на встречу Нового года. К моему удивлению, Муди разозлился.
– Никаких напитков! – распорядился он.
– Ну, конечно. Откуда же здесь их взять?
– Они могут принести с собой.
– Я скажу, чтобы ничего не приносили. В моем доме не будет алкоголя. Я знаю, что это небезопасно.
Это удовлетворило его, но были и другие претензии.
– Никаких танцев и поцелуев! Я не разрешаю тебе никого целовать или желать счастливого Нового года, – заявил он.
– Я не собираюсь делать это. Я просто хочу провести время с приятелями.
Он буркнул что-то, понимая, что уже поздно отменить приглашения. Весь день он работал, не вышел даже тогда, когда собрались гости: Элис и Шамси с мужьями, а также Зари и Ферест. Мы ожидали его более часа: пили чай и ели фрукты. Раздался телефонный звонок. Мужа Шамси, доктора Наджафи, вызывали по экстренному случаю, но он отказался.
– Пусть найдут кого-нибудь другого, – сказал он.
Ему не хотелось покидать нашу компанию. Когда Муди наконец появился, то сообщил:
– Звонили из клиники. Там чрезвычайный случай. Я должен ехать.
Всем стало ясно, что он избегает нашей компании. Как и доктор Наджафи, он мог попросить, чтобы его заменили кем-нибудь другим.
Спустя несколько минут у входной двери остановилась машина «скорой помощи». Вернулся Муди в половине одиннадцатого вечера, мы сидели за ужином.
– Поужинай с нами, – попросила я.
Но в эту минуту снова зазвонил телефон.
– Это пациентка. У нее боли в позвоночнике. Сейчас ее привезут сюда, – сообщил Муди.
– О нет, – возразила я. – Скажи, чтобы отложили визит до утра.
– Ты не должен принимать пациентов в такое позднее время, – поддержала меня Шамси. – Нужно, чтобы ты установил часы работы.
– Исключено. Я обязан принять ее сейчас. И он исчез в кабинете.
– Портит нам вечер, – проворчала Элис.
– Это часто случается. Я не сержусь на него за это, – сказала я.
Я видела, что всем жаль меня, но, по правде говоря, я намного лучше чувствовала себя в обществе друзей, когда рядом не было Муди.
Ужин удался, но гости стали собираться по домам. Новый год не признавался в Иране; завтра обычный рабочий день. Муди наконец вышел из кабинета.
– Вы не можете уйти сейчас, – сказал он с притворной грустью. – Я только закончил работу.
– Утром очень рано вставать, – ответил доктор Наджафи.
Минуту спустя после того, как за нашими гостями закрылась дверь, Муди неожиданно обнял меня и неловко поцеловал.
– А это по какому поводу? – пораженная, спросила я.
– Ну, счастливого Нового года!
«Нечего сказать, счастливый этот Новый год, – подумала я, – 1986-й! Прошел еще один год, а я по-прежнему здесь. Сколько еще лет пройдет?..»
Закончились праздничные дни, и я ощутила пустоту. Как я хотела провести эти праздники дома, в Мичигане! Но и День Благодарения, и Рождество, и Новый год пришли и ушли, а осталась лишь хмурая зима…
Время тянулось немилосердно медленно.
– Потерпите, пожалуйста, – говорил Амаль, когда я связывалась с ним.
За окном шел снег. Улицы превратились в грязные лужи. Каждое утро я просыпалась все в более глубоком отчаянии. Каждый день случалось что-нибудь, что усиливало чувство безнадежности.
Однажды, когда я проходила мимо площади недалеко от дома, меня остановила пасдарка. Махтаб была в школе – некому было мне помочь. На этот раз я решила сделать вид, что ничего не понимаю.
– Не понимаю, – ответила я по-английски.
К моему удивлению, блюстительница закона тоже заговорила по-английски. Впервые я слышала родную речь из уст пасдаров. Она гневно произнесла:
– Когда ты шла по улице, я увидела узкую полоску тела между твоими носками и пальто. Тебе следует надевать носки длиннее.
– Вы думаете, мне нравятся эти носки? Никогда в жизни я не носила ничего подобного. Если бы у меня был выбор, я бы давно уже была в Америке и носила колготки, а не эти носки, которые постоянно сползают. Не будете ли вы любезны сказать мне, где в Иране можно купить носки, которые держатся на ногах?
Пасдарка задумалась.
– Понимаю, ханум, понимаю, – произнесла она вежливо.
Она ушла, оставив меня в недоумении. Невероятно: я встретила пасдарку, у которой нашла понимание.
В середине января около четырех часов дня зазвонил телефон. Я находилась в это время в приемной Муди среди пациентов. Подняв трубку, я услышала голос моей сестры Каролин. Она плакала.
– Приходил врач домой. У отца закупорка кишечника. Решили оперировать. Без операции не обойтись, но врачи считают, что он слишком слаб и не перенесет ее. Говорят, что может сегодня умереть.
Я не видела ничего вокруг себя. Слезы лились ручьем, впитываясь в русари. Сердце разрывалось от боли. Мой отец умирал за тысячи миль отсюда, а я не могла быть рядом с ним, взять его за руку, сказать о моей любви к нему, разделить с близкими боль и горечь.
Вдруг я увидела рядом Муди. Лицо его было отмечено печалью и, казалось, сочувствием. Он слышал разговор достаточно хорошо, чтобы догадаться, о чем идет речь. Он тихо сказал:
– Поезжай. Поезжай повидаться с отцом. Слова Муди меня совершенно озадачили. Мне хотелось удостовериться, не ослышалась ли я. Закрыв ладонью микрофон, я сказала:
– Отец в очень тяжелом состоянии. Врачи считают, что он не переживет эту ночь.
– Скажи ей, что приедешь.
В долю секунды меня охватила неописуемая радость, но уже спустя какое-то время возникли подозрения. Откуда эта внезапная перемена?
На какой-то миг я задумалась.
– Послушай, – кричала я в телефонную трубку. – Мне бы хотелось поговорить с папой перед операцией.
Муди не возражал. Он прислушивался, как мы с Каролин оговариваем детали. Я должна позвонить в Карсон Сити в клинику через три часа. Она подготовит отца к разговору со мной перед тем, как его увезут в операционную.
– Скажи ей, что приедешь, – повторил Муди. Терзаемая сомнениями, я проигнорировала его совет.
– Скажи ей сейчас же, – настаивал он. «Что-то тут не так, – подумала я. – Происходит что-то нехорошее».
– Ну, говори! – повторил он требовательным тоном.
– Каролин, Муди говорит, что я смогу приехать домой.
Послышался восторженный крик моей сестры.
Муди сразу же вернулся в кабинет, где его ожидали пациенты. Я убежала в спальню в слезах, переполненная смешанными чувствами. Я плакала от жалости к отцу и одновременно от счастья, что мы едем в Америку.
Не знаю, как долго я была в таком состоянии, когда вдруг поняла, что в комнате находится Шамси.
– Я позвонила, и Муди сообщил, что с твоим отцом плохо. Мы с Зари пришли поддержать тебя, – сказала она.
– Огромное спасибо, – ответила я, вытирая вновь полившиеся слезы.
Шамси отвела меня в гостиную. Там я увидела Зари, которая постаралась меня успокоить.
– Я беседовала сегодня утром с Муди, – сказала Зари. – Я объяснила ему, что он должен позволить тебе навестить отца.
Я задумалась. Неужели поэтому Муди так неожиданно изменил свою позицию?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47