Мама писала:
«Дорогая Бетти, дорогая Махтаб!
Очень беспокоимся о вас. Перед вашим отъездом я видела плохой сон. Мне снилось, что он может вас там оставить и не разрешит вернуться. Я никогда тебе об этом не говорила, потому что не хотела вмешиваться.
Сейчас снилось мне, что у Махтаб оторвало ножку. Если что-либо плохое случится с кем-нибудь из вас, виноват будет только он. Все это из-за него…»
Муди вырвал у меня письмо.
– Это чушь! – прорычал он. – Никогда больше ты не получишь от них ни единого письма, и я не позволю тебе разговаривать с ними.
В последующие дни он сопровождал нас по магазинам, а я дрожала от волнения всякий раз, когда мы проходили мимо магазина Хамида.
Муди, пожалуй, забыл, что, кроме Ирана, существует еще иной мир, но последствия его поступков должны были рано или поздно сказаться.
Перед отъездом из Америки Муди бросился за покупками. Я тогда не знала, что на кредитную карточку он приобрел щедрые подарки для своих родственников на сумму более четырех тысяч долларов. Мы также подписали договор на аренду дома в Детройте, но так как никто не вносил хозяину плату в размере шестьсот долларов в месяц, то на данный момент мы уже были должниками.
Втайне от меня Муди снял большую сумму, но не хотел закрывать всех счетов, потому что я определенно заинтересовалась бы его планами. Наш дом был обставлен дорогой мебелью, мы приобрели два автомобиля. Наши счета равнялись нескольким десяткам тысяч долларов, и Муди собирался перевести эти деньги в Иран.
Он не имел понятия о предпринятых мною шагах. Он не собирался оплачивать свои задолженности в Америке. Он не желал вносить деньги в американскую казну.
– Я не заплачу ни цента налогов в Америке, – зарекался он. – Все, конец этому. Они не получат моих денег.
Муди, однако знал, что если он не урегулирует проблему задолженностей, наши поверенные могут в итоге возбудить дело и вернуть свои деньги вместе с процентами и штрафами. Каждый проходящий день сокращал наши счета.
– Твои родители должны все продать и выслать нам деньги, – распорядился Муди, как будто хаос в финансовых делах был моей виной и мои родители были обязаны этим заниматься.
Муди был не способен к действию, и с каждым уходившим днем наше возвращение в Америку становилось все менее реальным. Он осложнил свою и нашу жизнь настолько, что привести ее в порядок стало практически невозможным.
По возвращении в Америку его привлекли бы к ответственности наши поверенные, а я подала бы на развод. И он это хорошо знал.
Но здесь, в Иране, его диплом врача оказался ненужным. Муди не мог выдержать то давление, под которым находился, и это проявлялось в его нарастающей раздраженности. Мы с Махтаб отдалились от него еще более, избегая по мере возможности даже самых незначительных конфликтов. В беспокойных глазах Муди таилась угроза.
У соседей ремонтировалась канализация, и два дня мы были без воды. Росла гора грязной посуды. И, что самое неприятное, я не могла вымыть продукты. Услышав мои жалобы, Маммаль на следующий вечер пригласил нас в ресторан. Мы никогда там не обедали, поэтому ожидали чего-то необычного. Вместо того чтобы заняться ужином, мы с Махтаб готовились к банкету. Хотелось выглядеть как можно лучше.
Мы уже собрались, когда Маммаль пришел с работы, но вернулся он уставший и в плохом настроении.
– Нет, мы никуда не пойдем, – сказал он. Опять та'ароф.
Мы были подавлены. Так мало нам было нужно, чтобы наша жизнь стала немножко светлее.
– Возьмем такси и поедем сами, – обратилась я к Муди, когда мы с Махтаб сидели в холле.
– Нет, не поедем, – отрезал он.
– Почему?
– Я сказал нет! Мы в их доме и не можем идти без них. Они не хотят идти, поэтому приготовь что-нибудь.
Охватившее меня разочарование привело к тому, что я утратила осторожность. Забыв о том, что я совершенно беспомощна в данной ситуации, и давая свободу накопившейся злобе, я ответила:
– Но вчера шла речь о том, что мы выйдем что-нибудь поесть в город. А сейчас Маммаль не хочет идти.
Я стала считать Маммаля основной причиной всех моих неприятностей. Это он пригласил нас в Иран. У меня перед глазами было его лицемерно улыбающееся лицо, и я вспомнила, как он убеждал меня в Детройте, что его родственники никогда не позволят Муди задержать меня в Иране вопреки моей воле.
Я встала и, глядя на Муди сверху, высказала ранее сдерживаемые слова:
– Он лицемер! Он обычный лжец!
Муди вскочил. Лицо его исказила злобная гримаса.
– Ты называешь Маммаля лжецом?! – заорал он.
– Да, я называю его лжецом, – отпарировала я. – И ты тоже лжец. Вы оба говорили, что…
Мой крик был прерван тяжелым ударом. Я закачалась, точно пьяная, и сразу почувствовала боль. Я успела только заметить, что Маммаль и Насерин вошли в комнату посмотреть, что происходит. Я слышала испуганный крик Махтаб и омерзительные проклятия Муди. Все закружилось у меня перед глазами.
Шатаясь, я попыталась добраться до спальни в надежде закрыться там и переждать, пока ярость Муди пройдет. За мной бежала Махтаб.
Я была уже у двери спальни, а Махтаб наступала мне на пятки, но Муди нас обогнал. Махтаб пыталась протиснуться между нами, но он грубо оттолкнул ее. Она сильно ударилась о стену и вскрикнула от боли. Я рванулась к ней, и в этот миг Муди одним ударом бросил меня на постель.
– Помогите! – кричала я. – Маммаль, на помощь!
Одной рукой Муди схватил меня за волосы, другой, сжатой в кулак, бил по голове.
Махтаб прибежала на помощь, но он снова оттолкнул ее.
Я пыталась вырваться из его рук, но он был слишком сильным.
– Убью тебя! – рычал он.
Мне удалось ударить его и, частично освободившись, я попыталась бежать, но тут Муди так сильно ударил меня по спине, что парализующая боль пробежала по позвоночнику.
Махтаб всхлипывала в углу. Я была в его власти, и он приступил к более методичному избиению, таская за волосы и нанося удары по лицу. Все время он кричал, проклиная меня:
– Убью тебя! Убью!
– Помогите! – умоляла я. – Помогите же кто-нибудь!
Ни Маммаль, ни Насерин даже не пытались вмешаться. Не сделали этого также Реза и Эссей, которые все должны были слышать.
Я не знала, сколько времени это продолжалось. Я ждала потери сознания, смерти, которую он мне обещал.
Удары постепенно слабели. Он прекратил меня бить, чтобы перевести дыхание. Махтаб где-то рядом захлебывалась от рыданий.
– Да'иджан, – послышалось со стороны двери, – да'иджан!
Это был Маммаль. Наконец-то! Муди поднял голову и, казалось, внял этому тихому голосу, раздавшемуся из нормального мира.
– Да'иджан, – повторил Маммаль.
Он деликатно отодвинул Муди от меня и вывел в холл.
Махтаб подбежала и спрятала лицо у меня на груди. Нас объединила общая боль, и не только физическая, но и более глубокая, похороненная в сердце. Мы плакали и задыхались от отчаяния.
Мое тело превратилось в сплошную рану. От ударов Муди на голове образовались две большие шишки, и я испугалась, что получила какую-то серьезную травму. Ломило руки, спину и особенно сильно ногу. Я понимала, что несколько дней буду хромать. А что с моим лицом?
Спустя какое-то время на цыпочках, поддерживая левой рукой чадру на голове, в комнату вошла Насерин – живой пример покорной иранской женщины. Махтаб и я по-прежнему рыдали. Насерин села на постель и обняла меня.
– Не переживай, – сказала она, – все в порядке.
– В порядке?! – спросила я, не поверив своим ушам. – Это порядок, что он меня избивает?! Это порядок, когда он говорит, что убьет меня?!
– Он не убьет тебя.
– Он говорит, что убьет. Почему ты не помогла мне? Почему вы ничего не сделали?
Насерин всеми силами пыталась успокоить меня. Она хотела помочь мне обучиться правилам игры, господствующим в этой страшной стране.
– Мы не можем вмешиваться, не имеем права выступить против да'иджан, – объяснила она.
Махтаб внимательно слушала. Глядя в ее заплаканные глаза, меня захлестнула волна ужаса. А что если бы Муди действительно осуществил свою угрозу? Что тогда будет с Махтаб? Или он убьет ее тоже? Или она еще настолько мала и подвержена влиянию, что по мере взросления воспримет это безумие как норму? А может, станет такой же женщиной, как Насерин или Эссей, и будет прятать свою красоту, разум и душу под чадрой? Или Муди выдаст ее замуж за брата, который станет ее бить, и у них будут рождаться недоразвитые дети?
– Мы не можем пойти против дяди, – повторила Насерин. – Все мужчины такие.
– Нет, – ответила я резко, – не все мужчины такие.
– Все, – твердила Насерин. – Маммаль делает со мной то же самое. Реза делает с Эссей то же самое. Все такие.
«Боже мой, – подумала я, – а что же дальше?»
Несколько дней я хромала и чувствовала себя настолько плохо, что была не в состоянии преодолеть даже короткое расстояние. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь видел меня. Даже платок не мог закрыть синяков на моем лице.
Махтаб еще больше отдалилась от отца. Перед сном она всегда долго плакала.
Проходили дни, полные напряжения. Муди был хмурым и раздраженным. Мы с Махтаб жили в страхе. Сейчас чувство беспомощности угнетало нас больше, чем когда бы то ни было. Это садистское побоище свидетельствовало о том, что впереди меня ждут новые опасности. Мои синяки были доказательством того, что Муди безумен, что он готов убить меня или нас обеих, если что-нибудь вызовет его ярость. Дальнейшая реализация моих еще таких неясных планов побега означала подвергнуть нас еще большему риску. Наша жизнь зависела от каприза Муди.
Разговаривая с ним, глядя на него или даже просто думая о нем, я все больше укреплялась в собственном мнении. Я знала этого человека достаточно хорошо и на протяжении нескольких лет наблюдала, как он теряет рассудок. Я гнала от себя воспоминания, так как они вызывали только бессильную жалость к себе, но они все приходили и приходили. Если бы раньше, до того как мы оказались в самолете на Тегеран, я вела себя в соответствии с тем, что подсказывала мне интуиция… Каждый раз, когда я думала об этом, а думала я часто, я все больше убеждалась, что попала в ловушку.
Я могла назвать множество причин, приведших нас сюда, – финансовых, юридических, эмоциональных, даже профессиональных. Но одна главенствовала над всеми: я привезла Махтаб в Иран, делая отчаянное усилие, чтобы обеспечить ей свободу. И какая же ирония судьбы!..
Могу ли я привыкнуть к жизни в Иране ради спасения Махтаб? Это будет очень тяжело, а пожалуй, и невозможно. Для меня уже не имело большого значения то, что Муди мог быть спокойным и доброжелательным. Я знала, что рано или поздно он утратит контроль над своим разумом. Желая спасти жизнь Махтаб, я вынуждена была подвергнуть ее опасности, может быть, даже пойти на крайний риск.
Ярость Муди в любом случае не склонила меня к капитуляции, скорее, наоборот, она укрепила мое желание, и все мои мысли, каждое действие были направлены на достижение заветной цели.
Махтаб укрепляла мое решение.
Когда мы были вместе в ванной, она тихонько плакала и умоляла меня забрать ее от папы и увезти домой, в Америку.
– Я знаю, как нам добраться до Америки, – сказала она однажды. – Когда папа пойдет спать, мы выбежим из дома, поедем в аэропорт и сядем в самолет.
Для пятилетнего ребенка жизнь может быть так проста и так сложна.
С каждым разом мы молились все усерднее. Хотя многие годы я не ходила в костел, сейчас ко мне вернулась великая вера в Бога. Я не могла понять, почему Всевышний подверг нас такому испытанию, но знала, что без его помощи мы не освободимся от этого тяжкого бремени.
Некоторая помощь пришла от Хамида. Когда я заглянула к нему первый раз после избиения, он спросил:
– Что с вами случилось? Я рассказала ему обо всем.
– Он, наверное, сумасшедший, – медленно произнес Хамид, как бы взвешивая слова. – Где вы живете? Я мог бы послать кого-нибудь, чтобы им занялись.
Это была возможность, над которой стоило подумать, но после размышлений мы пришли к выводу, что Муди мог бы догадаться, что у меня появились друзья.
Когда я поправилась и начала чаще выходить, всякий раз я заглядывала в магазин Хамида, чтобы позвонить Хелен в посольство или просто поговорить с новым приятелем о своей судьбе.
Хамид, бывший офицер армии шаха, жил сейчас в глубокой конспирации.
«Иранцы жаждали революции, – рассказывал он мне, – но не стремились к этому», – он указал на толпы хмурых людей, снующих по улицам исламской республики аятоллы.
Хамид тоже искал способ вместе с семьей выбраться из Ирана. Но вначале он должен был решить ряд проблем: продать магазин, закрыть счета, предпринять необходимые меры, чтобы быть уверенным в безопасности. Он окончательно принял решение бежать прежде, чем откроется его прошлое.
– У меня есть много влиятельных друзей в Соединенных Штатах, – сказал он, – и они делают для меня все, что только в их силах.
Я сказала ему, что мои родственники и друзья в Штатах тоже делали все, что могли, но, по всей видимости, не так уж много можно сделать с помощью официальных каналов.
Возможность пользоваться телефоном Хамида очень помогала. Хотя информация из посольства была невеселой, она оставалась единственной связью с домом. Дружелюбие Хамида имело еще и другое значение. Он первый показал мне, что многие иранцы по-прежнему ценят западный образ жизни и возмущены презрительным отношением нынешнего руководства к Соединенным Штатам.
Со временем я убедилась, что Муди не был таким всесильным, как он себе это представлял. Ему почти ничего не удалось сделать, чтобы получить разрешение на врачебную практику в Иране. Американские дипломы во многих случаях обеспечивали ему престиж, но в государственных учреждениях аятоллы он встретился с определенными преградами.
Не занимал он высокой позиции и в сложной родовой иерархии. Ему приходилось подчиняться родственникам старше его так же, как ему подчинялись младшие. Он не мог проигнорировать свои обязанности в семье, что начало действовать в мою пользу. Родственники заинтересовались, что случилось с Махтаб и со мной. За первые две недели нашего пребывания в Иране он представил свою жену и дочь всем до единого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47