Они медленно пошли по улице, завернули за угол и увидели человека, который быстрым шагом шел им навстречу. Они не обратили на него особого внимания, но прохожий, поравнявшись с ними, вдруг остановился и воскликнул:
– Аврам! Ты?!
Рудаки пригляделся и с некоторым удивлением узнал капитана Нему, но уже без экзотической формы и автомата, а в кожаной куртке и джинсах – в том же, в чем он был, как помнил Рудаки, в последний раз, когда они договаривались! в городе о встрече в Голосеевском лесу.
– А… Нема… – сказал Рудаки без особой радости в голосе. – Что же ты спектакли устраиваешь, водевили с переодеванием?
– Какие спектакли? – удивился Нема. – Я к вам на встречу иду, еле добрался – патрули везде, а вы меня не подождали, хорошо, что встретились, а то и разминуться могли.
– Постой. Что значит «только на встречу иду»? Ты же уже подходил к нашему костру. Мы вот с Володей с тобой разговаривали. Ты еще нас в Советскую армию вербовал с фашистами сражаться, – сказал Рудаки и сразу же почувствовал, что что-то тут было не так, не тот это был Нема, точнее, тот у костра был не этот – голос у того был какой-то скрипучий и, вообще, вел тот себя совершенно иначе, неестественно как-то.
– Ну, ты даешь, профессор! К какому костру? Куда я вас вербовал? Ты что перебрал? Я вот только сейчас к вам смог выбраться и товарищей твоих в первый раз вижу, – возмутился Нема номер два или скорее номер один.
Рудаки уже понял, что это был настоящий Нема (а кто ж тот тогда был?), и сказал:
– Извини, брат, тогда, выходит, тут у тебя двойник объявился. Впрочем, не переживай – у меня тоже двойник есть.
Он представил настоящему Неме Иванова и Штельвельда, и они пошли в город все вместе. По пути Рудаки стал рассказывать про лже-Нему и взрыв и про то, как ждали они его прошлой ночью и как их захватили Аборигенки.
– Н-да… – глубокомысленно промычал Нема и этим неопределенным междометием и ограничился. Зато Штельвельд спросил его бодрым голосом:
– А как насчет Бетельгейзе? Когда стартуем?
Нема замялся:
– Тут такое дело – похоже, посредники подвели. Я ведь не прямо был связан с Космическим советом по переселению, а через московских посредников. Так вот, эти посредники вдруг куда-то исчезли, испарились, так сказать. Уже неделю их разыскиваю, потому и к вам на встречу не пришел вчера или, точнее, уже позавчера…
– Вы что, Нема, действительно в эти сказки верите? – прервал его Иванов. – В этот Космический совет и прочую белиберду? Или у вас тут какой-то свой интерес есть? Извините за откровенный вопрос, но, сами понимаете, время такое…
– Интереса у меня никакого нет, – сказал Нема, и в его голосе прозвучала обида. – Личного то есть. Аврам мой приятель, знаю его давно – хотелось помочь. А что до того, сказки это или нет, не знаю. Судите сами. Я Авраму рассказывал. Есть в России такой Космический совет по переселению. Они будто бы организуют переселение выдающихся личностей на другие планеты, где можно жить, атмосфера подходящая и так далее. Вот я и решил, что Аврам вполне под эту категорию подходит: доктор там, профессор. Если подать, как следует, может пройти. А он мне про своих друзей рассказал, про вас то есть, тоже – сплошные доктора и таланты. Вот я и связался с вербовщиками, я их знаю еще с армии – хорошие ребята, – Нема помолчал немного, а потом добавил: – Есть еще одна категория – племенные пары, для развода, так сказать, но вы под эту категорию не подходите.
– Это почему же не подходим?! – возмутился Штельвельд, и все засмеялись.
– А как же Бетельгейзе? – поинтересовался Рудаки. – Ты ведь говоришь, что на планеты переселяют.
– Да я и сам не знаю, при чем тут Бетельгейзе, – развел руками «капитан». – Посредники так говорили. Может быть, пароль такой или переселяют на планету в системе этой звезды, хотя вряд ли. Короче говоря, не знаю. За что купил, как говорится…
Некоторое время они шли молча, думая о том, что рассказал «капитан».
«С самого начала было ясно, что ничего из этого не выйдет, – думал Рудаки, – и все же жаль, что так скоро все закончилось: не будет больше ночных бдений у костра, разговоров на эту тему, общих сборов в подвале, пойдут будни, ничем не заполненные, – ничего впереди, одна борьба за выживание». Тут он вспомнил про немцев и спросил у Немы:
– Слышь, Нема, ты тут про патрули говорил. Что за патрули? Немцы что ли?
– По форме судя, немцы. Как из исторического фильма про войну, и с ними наши местные, на рукавах повязки с надписью «Полицай» по-немецки. Меня два раза останавливали, возле вокзала и на Жилянской. Евреев ловят и комиссаров. Так мне один и сказал «Juden und Komissaren».
– И как же ты – ты ведь еврей, насколько мне известно? – спросил Рудаки, не без тревоги подумав при этом про свой нос и фамилию.
– А мне повезло, считай. Меня оба раза одни немцы остановили, без полицаев. Спрашивают: «Jude?» – «Nein», – говорю, «Komissar?» – «Nein», взяли под козырек и отпустили, – ответил Нема и добавил: – Нам бы надо осторожней идти – город уже, патрули могут ездить, хотя и ночь.
Они вышли уже на Красноармейскую – широкая улица хорошо просматривалась: далеко впереди на протяжении нескольких кварталов не было никого, лишь ветер гонял по мостовой опавшие листья. Было тихо вокруг, только в той стороне, откуда они пришли, слышалось глухое ворчание орудийной канонады. Они остановились на перекрестке и закурили.
– Тихо как, – сказал Штельвельд, – спят оккупанты…
И тут, как бы опровергая его слова, на улице, уходящей в гору, на Печерск, раздался рев мощного двигателя, и через минуту их ослепили яркие фары машины, выскочившей на перекресток. Они прижались к стене. Машина подъехала по тротуару прямо к ним, остановилась в нескольких метрах, и из кабины вышел человек с автоматом.
– Ну, профессор, – сказал он, – видно судьба нам с вами часто встречаться.
Рудаки присмотрелся и узнал своего старого знакомого «славянина» из Еврейской самообороны. Погасли фары, и на кабине грузовика стал отчетливо виден золотой ловчий сокол на перчатке – герб Печерского майората, а в кузове торчали французские кепи Черных гусар Гувернер-Майора.
– Садитесь в кузов, профессор, – сказал «славянин», – все садитесь. На улицах сейчас опасно. Война.
– Спасибо, – сказал Рудаки, забираясь в кузов к гусарам.
– Сухое спасибо… – ответил с подножки «славянин» и засмеялся.
14. Кино и немцы
Гувернер-Майор поправил на носу очки в тонкой металлической оправе, сердито посмотрел на страницу и захлопнул книгу. «История Великой Отечественной войны» (Раздел «Днепровские операции 1941 и 1943 гг.») ничем ему не помогла, зря он специально посылал за ней людей в Библиотеку Академии наук на Демеевке, захваченной сейчас немцами, хорошо еще, что никто не погиб – было только несколько раненых в отряде.
«История, – грустно подумал он, – история с географией. Это все равно, как если бы в Ледовое побоище вдруг вмешались современные боевые вертолеты. Хотя, – поправил он себя, – хотя тут еще больше путаницы: с одной стороны, у меня техника опережает их боевую технику почти на столетие, но с другой – у них артиллерия и численный перевес, а с третьей стороны, пули их не берут и, вообще, они со мной не воюют. Главное – людей сохранить, перевести как можно больше в Майорат», – он взял трубку телефона внутренней связи и сказал:
– Сунчицу найдите. Пусть зайдет.
Когда командир Черных гусар, полковник Сунчица Милетич вошел в кабинет, Гувернер-Майор стоял у огромного окна и смотрел на дворцовый парк – за окном шел дождь, мокрые каштаны мотались на ветру, а оконные стекла мелко дрожали от далеких орудийных залпов. Свою резиденцию Гувернер-Майор устроил в бывшем царском дворце, в котором, правда, цари никогда не жили, зато тешили свою холопскую душу разные «секретари» и «президенты» из новейшей истории города. Майор Ржевский во дворцах жить не стремился, но жил, так как полагал это необходимым для поддержания престижа Майората.
«В Святошине, а может быть, уже и ближе, на Посту», – подумал Гувернер-Майор, прислушиваясь к отдаленной канонаде. Он услышал, как открылась входная дверь, и спросил, не оборачиваясь:
– Ну, что с евреями?
Полковник Милетич, маленький седой серб, участник войны с хорватами, сбежавший в свое время в город от приставов Гаагского трибунала, внушительно откашлялся и ответил:
– Переехали всех, кроме ортодоксов. Ортодоксы остались синагогу боронить.
– Боронить, боронить, – проворчал Гувернер-Майор и обернулся к Милетичу. – Не оборонят они ее и не надо! Впрочем, это я так, полковник, не обращайте внимания, – поправился он. – Пусть защищают, может быть, и удастся им ее сохранить. По крайней мере, в Истории, – он кивнул на лежащий на столе внушительный том, – о разрушении синагоги ничего не говорится. Но главное, конечно, сохранить людей. Я для этого вас и пригласил. Садитесь, полковник.
Милетич кивком поблагодарил Гувернер-Майора и осторожно сел на один из гнутых венских стульев, стоявших у стены. Гувернер-Майор подошел к нему, постоял молча, разглядывая маленького серба с высоты своего немалого роста, дернул плечом и щекой и спросил, вдруг понизив голос:
– Что происходит, Сунчица? Ты старый солдат, ты что-нибудь понимаешь?
– Это не люди, майор, – спокойно ответил серб, – это примары – пули их не бьют. А ихние пули наших бьют – у нас уже двое убитых.
– И что делать? – Гувернер-Майор вернулся к столу, взял «Историю Великой Отечественной войны», раскрыл ее, сердито посмотрел на страницу и громко захлопнул. Два месяца! Каждая Днепровская операция длилась около двух месяцев. Ты понимаешь, Сунчица?! Мы потеряем всех людей…
Командир Черных гусар опять откашлялся, посмотрел на деревья в огромном окне за спиной Гувернер-Майора и сказал:
– Стороженко-капрал одного немца морду бил – немец автомат бросил, на землю сел, коленку себе хлопал и пел «Тумба-тумба», и другие немцы тоже сели рядом, и пели «Тумба», и автоматы бросили, а капрал им морду не бил, только одного морду бил… – он помолчал и добавил, – сейчас еще на дворе сидят, холодно, дождь идет, они сидят, но не поют больше.
– Аборигены, – тихо пробормотал Гувернер-Майор, – ясно, что Аборигены. Ну и что? Не морду же бить всей армии, – и спросил Милетича: – Танков наших они боятся?
– Танков боятся, – ответил полковник, – танки их оружия не берут. Танки патрулируют Майорат по границе, и один танк я послал к синагоге.
– Правильно, – одобрил Гувернер-Майор, – продолжайте патрулирование. А люди пусть по домам сидят. И пошлите еще один патруль на танке с бронетранспортером в город, по улицам – пусть людей подбирают.
– Слушаюсь, – полковник встал. – Разрешите идти?
– Идите, полковник, – сказал Гувернер-Майор. – У меня тут сейчас совещание будет с учеными. Может быть, что-нибудь и придумаем. Я сообщу вам, – и добавил: – Людей береги, Сунчица.
Когда полковник Милетич ушел, Гувернер-Майор встал из-за стола, подошел к окну и снова стал вглядываться в парк, как будто надеясь найти там какие-то перемены. Но за окном все так же неслись по небу тучи, мотались на ветру мокрые деревья и так же тонко звенели стекла от далеких залпов. Гувернер-Майор постоял перед окном, слушая канонаду.
– Кино и немцы! – сердито пробормотал он себе под нос и опять сел за стол.
ХРОНИКА КАТАСТРОФЫ
НЕМЕЦКАЯ ОККУПАЦИЯ
Однажды ночью, на третий год катастрофы в город вошли войска фашистской Германии. Сначала на улицах появились немецкие патрули на мотоциклах, а потом через город походным маршем прошла армия. На окраинах завязались бои между немецкими войсками и частями Советской армии, которые тоже внезапно появились в окрестностях, а в самом городе немцы установили оккупационный режим. Был введен комендантский час, и расклеены объявления, требующие от населения выполнения распоряжений оккупационных властей и грозящие расстрелом в случае неповиновения. Евреям предписывалось зарегистрироваться в комендатуре. Испуганное население сидело по домам, а части Еврейской самообороны из Подольского раввината вступили в бой с передовыми частями немцев, но вынуждены были отступить под защиту гусар Майората, потому что немцев их пули не брали (они просто не обращали внимания на выстрелы), а отряды Самообороны несли потери. Уже на второй день оккупации стали выясняться некоторые странные вещи. Выяснилось, что немцы не нападают на воинские подразделения Майората и Раввината, а только отвечают огнем, если их атакуют; выяснилось, что немецкие танки и тяжелые военные машины не оставляют следов на асфальте, что колеса немецких мотоциклов не вращаются и что сквозь немецкие танки, стоящие на улице, при определенном освещении просвечивают дома на другой стороне. Немецкая оккупация продолжалась две недели – потом немцы вдруг исчезли так же внезапно, как появились, исчезли и Советские войска, воевавшие с немцами на окраинах города.
Рудаки на совещание к Гувернер-Майору не взяли, и он очень обиделся. Иванова и Штельвельда пригласили, а его нет. Правда, Рихмана тоже не пригласили, и это немного утешало.
«Надо же, – думал он, – надо же, специальность у меня какая непопулярная – лингвистика. Была бы, скажем, история – и то лучше. А лингвистам никакого уважения со стороны властей не было, нет и не будет».
Особенно огорчало его то, что не пригласили его как раз тогда, когда было у него, что сказать «высокому собранию». Носился он с простенькой, но, как ему казалось, убедительной идеей о том, что все эти спектакли, устраиваемые горожанам Аборигенами и Аборигенками, были не что иное, как своего рода средневековые моралите, что задачей этих спектаклей было наглядно продемонстрировать людям их прошлые и настоящие ошибки и грехи. Он хотел сказать «собранию», что, по его мнению, все эти малоприятные события прекратятся, как только Аборигены поймут, что люди свои ошибки (и самую ужасную среди них – войну) осознали и не будут повторять. Вот тогда и вернется на свою околоземную орбиту прежнее солнце, и вообще, все станет как прежде.
Правда, Иванову его идея не понравилась.
– Ты что же, хочешь, чтобы опять это ворье вернулось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29