Они – да, могут поломать мою видимую защиту. Но ту, подспудную, закрытую от любого глаза, которая непосредственно защищает самую Светкину жизнь и физическое здоровье – ни фига! Тут уж я вогнал такое – мама не горюй! Просто мне Светка очень понравилась, без какой бы то ни было любови и корысти. Не бывать ей мамой моего сына, не бывать и долгосрочной возлюбленной, и в шахматах она мне не конкурент, и в физике «не волокет», и по жизни мы изрядно разные… Но – чем-то прищемила она мне мое человеческое сердце и в обиду я ее не дам. Добро бы хоть очень умная была… Восемь против одного, что и в так называемой плотской любви ничего нового и особенного я от нее не увижу. Что? Да ну, не смешите меня: какая может быть влюбленность в моем положении, даже при всем моем пристрастии к человеческому образу жизни и мыслей… Нет, конечно, безусловно – нет. Однако: она под моей защитой, и горе любому, кто посмеет отнять у меня игрушку, которая мне еще не прискучила!
– Бергамот, чаю! Сделай-ка с лимоном, дорогой, специально прошу.
– Боливар! Материализуйся. Иму Сумак нашел? И все? Ладно, приготовь к прослушке обе, если забуду – напоминай раз в сутки. Пшел. Боливар! А разве на этот раз, на второй раз я велел тебе материализоваться? А? Ладно, виси смирно предо мной как есть. Я тебя вернул сейчас, чтобы поблагодарить за найденное файло. Молодец. И то, что ты запомнил предыдущее пожелание и действовал в соответствии с ним – тоже правильно. Иди, дружище. Но не зазнавайся перед другими джиннами!
Да, надо будет обуютить дом: сделаю их постоянно материальными, награжу характерами, личностями, назначу старшего… Хотя он у меня и так уже есть.
– Бруталин!
– Да, сагиб.
– Назначаю тебя старшим по дому и наделяю тебя свободой воли в известных пределах, не выходящих за рамки безусловной преданности мне и моим интересам. Вернусь из Пустого – сформулируем вместе и почетче. Под твое начало отдаю остальную домашнюю орду.
– Бергамот! Боливар! Баролон! Баромой! Брюша! Все, что ли?… А! Бельведор! – Это я чуть не забыл балконного джинна. Бельведор занимается панорамой, пейзажами, что открываются мне из комнатного окна, точнее – и с балкона-лоджии, и из кухонного окна. У него узкие, но большие полномочия, он может многое: захочет (учуяв мое хотение, разумеется) – и будет мне вид на марсианские камни и синие закаты, захочет – подводный мир побережья Красного моря, во всем своем карнавальном великолепии, станет култыхаться за моим кухонным окном. А с балкона в это же время как обычно – самый излюбленный мой пейзаж: кривая городская улочка будничной сказки Вековековья. Иногда, но очень-очень редко, я позволяю (Бельведор позволяет) пробиваться сквозь окно запахам и звукам, в исключительных случаях – окна как бы совсем убираются – иллюзия полного контакта с заоконьем: можно даже пальцем ткнуть в малахитовую стену соленой воды или высунуть ладонь в разреженную атмосферу марсианской пустыни, или ее же под посадку бабочке, впорхнувшей на миг из опушки июльского леса… Я и высовывал, кстати, да только давно уже утратил вкус к подобным экспериментам. Да ну на фиг! Кисть руки мгновенно лопается во все стороны на ледяные брызги и лохмотья, и Марс за доли секунды успевает высосать через мою искалеченную руку полтора-два литра крови… Встрясочка для мозгов та еще! На Луне эффект вакуумной бомбы несколько сильнее даже, чем на Марсе, но… ожидаемее как бы: Луна бесчеловечна не только по сути, но и на озирающий взгляд, Марс же… Простой смертный мгновенно потерял бы сознание от болевого шока и кровопотери, да и помер бы без следа и покаяния, а мне в таких случаях всегда везет на здоровье и возможности. Бельведор молчит, как ни в чем ни бывало, ждет дальнейших указаний, никакой вины не чувствует за собой – и это правильно, он действует только в рамках своих обязанностей. Прикажу – будет, конечно, причитать да сочувствовать, лысой головой горестно покачивать…
Одно дело – когда по ходу жизни и приключений подобное случается, а совсем другое – дурацкие опробования, от которых, кроме вполне предсказуемых эффектов, ни проку, ни удовольствия. Этак проще взять молоток и день-деньской выстукивать у себя на голове похоронные марши. Но один раз испытать – вполне терпимо, и я не жалею, что попробовал марсианского вакуума, проверил, так сказать, на практике теоретические познания в физике. Помню, что у меня тогда хватило духу и научной смекалки не позволить Бруталину немедленно восстановить мне кровь и руку, а вырастить все это за час. И вот я как дурак сижу в своем кресле, пялюсь на руку, другой кружку с чаем держу – а она потихонечку растет: сначала сплошная сторона кисти показалась, потом разом набухли из торца ее тупые отростки, четыре рядом – пятый чуть в стороне, – пальцы. Потом и до ногтей очередь дошла; я, грешным делом, не мог предугадать – стриженые ногти будут, нестриженые, или не совсем такие, как были в последний миг? Стриженые оказались, подпиленные даже. А вот если бы я туда не руку, а голову выставил? Тогда что? Ответ прост и ожидаем: ничего особенного. Эффект был бы даже скромнее, чем когда я сунул руку. Ничто человеческое мне как бы не чуждо, но именно «как бы». Если воздействие на мой организм сравнимо с тем, что испытывают в повседневности и в экстремальных ситуациях обычные люди, то и реакция на них… хочет… пытается… старается… Точно: реакция на них старается не отличаться от людской и я могу испытывать приступы морской болезни, дрожать от холода, потеть, испытывать горечь, жажду и вожделение. Но стоит лишь обстоятельствам перейти некую грань – меняются и мои реакции на них. Рука – почти по локоть взорвалась и отлетела клочьями, а голова… Не знаю даже. Скорее всего, глаза вытекли бы, ослепив меня на минуту. А может быть и этого не было. Вот когда я вышел на этот самый Марс в одних трусах и тапочках – не то что бы треснуло-лопнуло во мне чего-то там – кроме эффекта гусиной кожи ничего не случилось! Холодно, пасмурно (на экваторе в полдень!), разреженно (ха-ха!), звуки ни к черту, но и только. Тапочки и трусы, правда, моментально пришли в негодность и слетели с меня, оставив с голой ж… скакать среди камней по Марсу в поисках Аэлиты. Шутка. Вот будет хохма, кстати, если очередной «Маринер» их найдет, фрагменты трусов моих. «Маринер» вроде, а? Надо бы уточнить, какая там нынче программа полетов.
Если бы в меня ударил метеорит, весом в тонну и со скоростью шестьдесят километров в секунду – плохо бы пришлось метеориту, а не мне; если бы это была глыба, размером с Венеру, то это значит, что не она в меня – а я на нее попал бы небольшим кратерообразующим метеоритом, также без малейшего взаимного вреда, ну и так далее. Причем заноза под ноготь входит легко и просто, сволочь болючая, если я прямо не запрещаю ей этого.
Да. Но и другие шоковые – которые непредвиденные – случаи бывали со мною, и я ими дорожу: они, словно корабельные канаты, удерживают меня в рамках человеческого, не позволяют мне превращаться в этакого пресыщенного развлечениями и скукою болвана.
Помню чумовой, странный, но, за давностью времени, даже и забавный эпизод.
Устроил я себе прямо на квартире, а это редкость до уникальности, небольшую оргию с умеренными безумствами, отдохнул, что называется, по-человечески, девок выгнал и решил перед сном прошвырнуться по Пустому Питеру. Стою, такой, перед соответствующей Витринцей, Входом=Выходом, и вдруг как что под руку меня дернуло: взял да и вышел в соседнюю, наобум. Открываю, такой, дверь в неизвестно куда… Хрясь, мясь, дрызг, мызг! Вау, мать и перемать! Кых-кых-кых! Больно – о-ё-ё! А-а! Вот это был шок – всем шокам шок, я такие только в Древнем Мире кушивал, да и то не припомню, сколько миллионов лет тому назад.
Короче, как я позже себе, своею «большой» памятью, позволил восстановить события, вышел я в глубокое подземелье, в какие-то лабиринты, хрен знает чего. Похоже, что это были подземелья какого-то мегаполиса, где все перепутано: метро, катакомбы, коллекторные стоки, древние рукотворные пещеры… И вот только я открыл туда дверь, как передо мной невесть откуда очутился какой-то мужик, плечистый, в темном свитере, с небольшим ломиком (это я уже позже, на хорошем свету, в деталях рассмотрел сей странный, однако же вполне знакомый мне по прошлым жизням инструмент: один конец остро заточен, другой по типу гвоздодера) в правой руке, с фонариком в левой. Да такой, прям на удивление, проворный и реактивный оказался типус: я и глазом не моргнуть – как в нем, в глазике моем, уже ломик сидит, из затылка на пол-аршина выглядывает. Я и ролики набок! И в моем великолепном, суперчеловеческой красоты и изящества торсе (и даже в паху, чего там скрывать) сидит девять пуль приличного девятимиллиметрового калибра! Сам я валяюсь – уже в своей прихожей, истекаю… Дверь наружу закрыта. Тут уж я сразу себя починил, не стал выкаблучиваться постепенным возрождением и презрением к боли. Сижу на полу, в полной горсти пули гремят, что из меня выпали, думаю о чем-то, нервный отходняк перевариваю. И смех разбирает и, одновременно, жажда прыгнуть туда, на место происшествия, и разделаться с этим агрессивным сукиным сыном! Что я ему сделал, за что он меня так? Кто таков?… Но поразмыслил и удержался. Пусть одной тайной в моем багаже будет больше. Тайны надо экономить, и до этой очередь дойдет. По-моему, это был мир, под названием… Или… Черт его теперь вспомнит, я отдышался да и махнул, все-таки, в Пустой Питер, чего-то мне там все-таки нужно было… Но мы вспомним, если понадобится и найдем, когда захотим. Я – это мы. Мы – это я, других нет. Именно в тот раз пришла мне впервые далекая мыслишка сделать моих джиннов более натуральными – Баролон-то мой, вроде успел туда, в дверь, когтями махнуть, по собственной инициативе защитить господина. Пришла и ушла, а через столько лет вернулась…
– Баролон!
– Да, сагиб!
– Что значит, сагиб?… А, въехал, это уже Бруталин вам выучку задал… Баролон, ты тогда не испугался? – Баролону не надо разжевывать, что я имел в виду: раз я соизволил вспомнить – и он обязан.
– Нет, сагиб. – Емко ответил. А чего я, собственно, ждал? Или это мне показалось, что он замялся при ответе, Баролончик мой, захотел поделиться своими соображениями и наблюдениями. Мне ведь тоже кое-что почудилось в том эпизоде, в том человечке, в той атмосфере… По-моему, он там был не совсем один… Или мне почудилось? Нет, нет, нет, когда-нибудь потом проверю, у меня полно времении и за спиной, и за пазухой…
Вот это я понимаю, жизнь да веселье! В опасностях и поисках комфорта! И жратвы! И питья! И денег, и баб, и знаний! А… С чего я начал?… Со степени достоверности заоконной панорамы, что мне в быту организует Бельведор, в туалете Брюша, а в ванной – Баромой, со степени ее приближенности к реальности. Вообще говоря – она и есть реальность, но не сущая в мире без моего Я, а мною, моими производными, в лице Бельведора, воспроизведенная. А есть еще воссозданная по описаниям – это одна из епархий Боливара, но об этом отдельно…
Однажды я поселился в домике, к которому я подтянул и расположил миры иначе, чем в нынешней моей квартире. Это был дом изрядных размеров, более чем достаточный для одинокого холостяка без определенных занятий, в два этажа, да плюс мансарда, да плюс подпол…
Дверей наружу было три на первом этаже, да две на втором, да «потайной» выход из подвала. Да с чердака-мансарды, да с веранды… Хотя от кого мне таиться, спрашивается, входы-выходы маскировать? Но – порядок есть порядок: должен быть потайной подвальный лаз – вот он! Если я по нему пойду – выйду на берег Атлантического океана, где-то в тропических широтах. По-моему, это на южном берегу острова Тенерифе, километрах в десяти западнее городка Плайя… Если я выхожу через главный вход – я невысоко в горах, километра два с половиной над уровнем моря, в Андах, страна Эквадор, Земля. Именно там и поныне живет любимейший климат мой: вечное лето средней полосы! Небольшие вольности, что я себе там позволил: это невидимость, которой окружен клочок пространства, километров десять кубических, чтобы не досаждали мне досужие зеваки из местных пеонов. Ну а где невидимость, там и барьерчики, чтобы ростки, споры и организмы другого континента из чужого мира не вываливались, куда не положено, и чтобы незваные гости не забредали. Я ведь сегодня в эквадорском климате рассвет встречу, а завтра в рязанском или ванкуверском захочу, соответственно и флору с фауной меняю, при неизменном климате.
То же самое и других дверей касается: из западного входа-выхода первого этажа я выхожу на улицу Риволи, как раз почти напротив львов, установленных в парижском парке Тюильри. А после чаепития на веранде, пристроенной почему-то ко второму этажу, я ныряю прямиком в прозрачнейшие воды атолла на Туамоту. И в незагаженную Антарктиду у меня прямо из баньки выход есть, но это для прикола и нервы пощекотать, – после парилки в снегу поваляться при шестидесятиградусном морозе: холодно для чресл, я вам скажу!… Да, все это у меня есть, но я уже не был там, и не жил там, в моем домике межмировом, очень и очень давно. Вот если бы я обитал среди множества мне подобных существ, где каждый бы мог оформлять свой дом в подобном стиле, но по собственным прихотям – тогда было бы забавнее, конечно: рождались бы и моды, и зависть, и кумиры, и гении оформления жилищ-измерений, и мещанская безвкусица. А так, на одного – не покатило продолжать. Вернее, мне было хорошо и удобно, и – мелководно. Мой шебутной характер не выносит долгой благости, разве что я ее избываю на спор с самим собой, на выдержку, подобно тому, как некогда жил в горах смиренным цветоводом. Но ведь привык я к вегетарианскому раю и даже удовольствие находил в растительном существовании? Верно, все верно. Однако же пришла пора и вышел я оттуда и больше уж не возвращался, предпочитая войны, баб, мечи и мотоциклы. Выходы в тысячу, а не в десяток, миров у меня есть в моей нынешней однокомнатной, но не в них дело, что я променял большое роскошное обиталище на маленькую аскетическую квартиренку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47