Интересно, слишком ли часто «трогала» она Генри? Я сказал:
– Пообедаем вместе.
– Что вы, не беспокойтесь!
– Я любил Сару.
– И я.
Я пошел к Сильвии и сказал:
– Это ее мать. Я должен покормить ее. Простите. Можно" я вам позвоню?
– Конечно.
– В книжке вы есть?
– Он есть,– мрачно ответила она.
– Ну, на той неделе.
– Очень буду рада,– она протянула руку.– До свидания.
Я видел, что она знает: время упущено. Слава Богу, это еще ничего не значило – пожалеет немного в метро, невпопад ответит своему Питеру сквозь музыку Бартока. Оборачиваясь к миссис Бертрам, я снова сказал Саре: «Видишь, я тебя люблю». Но любовь, наверное, труднее расслышать, чем ненависть.
Когда мы подходили к воротам, я заметил, что Паркие исчез. Видимо, решил, что он мне больше не нужен.
Мы с миссис Бертрам отправились в «Изола Белла». Я не хотел идти туда, где мы бывали с Сарой, а сейчас, конечно, стал сравнивать этот ресторан с теми. Ни Сара. ни я нигде не пили кьянти, теперь я пил его и об этом думал. Мог бы я заказать и наше любимое бордо, но я и так непрерывно о ней помнил. Пустота была заполнена ею.
– Мне не понравились похороны,– сказала миссис Бертрам.
– Простите?
– Они бесчеловечные. Как конвейер.
– Нет, ничего. В конце концов, помолились.
– Этот священник, он священник?
– Я его не видел.
– Он говорил, что мы сольемся в Великом Духе. Я долго не могла понять. Думала, в великом ухе.– Слезы закапали в суп.– Я чуть не засмеялась, а Генри заметил. Как же, ведь это я!
– Вы с ним не ладите?
– Он очень плохой человек,– она смахнула слезы салфеткой и яростно принялась есть, вздымая вермишель.– Как-то я заняла у него десять фунтов, забыла сумку. С каждым может случиться.
– Конечно.
– Я горжусь, что никому на свете не должна.
Речь ее походила на метро, она шла кругами и петлями. Когда я пил кофе, я стал различать узловые станции: Генри плохой, она – очень честная, она любит Сару, ей не нравятся похороны. Великий Дух – и снова Генри.
– Так было смешно,– сказала она.– Я не хотела смеяться. Никто не любил Сару, как я.– Все мы всегда это думаем и сердимся, когда говорит кто-то другой.– Но Генри этого не понять. Он очень холодный человек.
– Какие же еще могли быть похороны? – сказал я, пытаясь перевести стрелку.
– Сара католичка,– сказала миссис Бертрам, взяла бокал вина и залпом выпила половину.
– Ерунда,– сказал я.
– Она сама не знала.
Тут я испугался, словно совершил продуманнейшее преступление и вдруг увидел трещину в своих замыслах. Глубокая она? Подвластна ли она времени?
– Ничего не понимаю!
– Она вам не говорила, что я была католичкой?
– Нет.
– Так, недолго. Понимаете, мой муж был против. Я его третья жена, и когда у нас все не ладилось, я говорила, что мы, собственно, не женаты. Он очень плохой человек,– прибавила она.
– Это вы католичка, а не Сара. Она опять хлебнула вина.
– Я никогда никому не говорила. Наверное, я напилась. Напилась я, мистер Бендрикс?
– Ну, что вы! Выпейте еще.
Пока мы ждали вино, она пыталась вернуться на другие станции, но я не дал.
– В каком смысле она католичка?
– Только не говорите Генри!
– Не скажу.
– Мы жили в Нормандии. Сара была маленькая, два года. Муж вечно ездил в Довиль. Это он так говорил, а я знала, что он ездит к первой жене. Я очень сердилась. Мы с Сарой пошли к морю. Она все хотела присесть, но я вела ее дальше. Я ей сказала: «Сара, у нас с тобой тайна». Она уже тогда умела хранить тайны… если хотела. Да, я боялась, но ведь какая месть!
– Месть? Я не совсем понимаю, миссис Бертрам.
– Ну, мужу. Это не только из-за первой жены. Я же вам говорила, да, что он не любил всего этого? Он так орал, когда я ходила к мессе! Вот я и подумала, Сара будет католичка, а он ничего не узнает, если я уж совсем не рассержусь.
– Вы не рассердились?
– Он меня через год бросил.
– Значит, вы смогли спокойно ходить к мессе?
– Ну, понимаете, я ведь не так уж верю! И потом, я вышла замуж за еврея, он тоже… Все говорят, евреи добрые. Не верьте, мистер Бендрикс. Он очень плохой человек.
– Что случилось у моря?
– Не то чтоб у моря. Мы просто пошли по берегу. Ее я оставила у дверей, сама нашла священника. Пришлось ему солгать – так, немножко. Конечно, я все свалила на мужа. Я сказала, что он обещал перед свадьбой, а потом отказался. Я плохо говорю по-французски, это очень помогло. Когда ищешь слово, получается так искренне. В общем, он все сделал, обратно мы ехали в автобусе.
– Что он сделал?
– Крестил ее.
– И все? – с облегчением спросил я.
– Ну, это таинство…
– Я уж было подумал, что Сара настоящая католичка.
– Так и есть, только она не знала. Ах, жаль, что Генри не похоронил ее как следует! – И слезы снова закапали.
– Он не виноват, ведь даже Сара не знала.
– Я все надеялась, что это привьется. Как вакцина.
– У вас что-то не очень привилось,– все-таки сказал я, но она не обиделась.
– Ах,– сказала она,– у меня было столько искушений! Наверное, к концу все уладится. Сара была со мной очень терпелива. Такая хорошая девочка… Никто так не ценил ее, как я.– Она отхлебнула вина.– Если бы я не выходила за плохих людей, если б я ее толком воспитывала, она была бы святая, вы поверьте.
– Так не привилось же,– злобно сказал я и велел подать счет. По спине у меня прошел холодок – то ли простудился, то ли испугался. «Хорошо бы,-подумал я,– простудиться насмерть, как Сара».
По дороге домой в метро я твердил: «Не привилось». Миссис Бертрам я высадил у Марилебона, одолжив ей еще три фунта, потому что «завтра среда, нельзя выйти, приходит уборщица». Бедная Сара, привилась только эта череда мужей и отчимов. Мать успешно внушила ей, что одного мужчины на жизнь мало, а она уж сама поняла, что незачем притворяться, будто это мужья. За Генри она вышла на всю жизнь, кому ж и знать, как не мне.
Но все эти мудрые мысли ничем не были связаны с нечестным делом у моря. «Это не Ты привился,– сказал я Тому, в Кого не верил, выдуманному Богу, Который будто бы – так думала Сара – спас мне жизнь (зачем?) и разрушил, хоть Его и нет, мое единственное счастье.– Нет, не Ты, ведь тогда это просто магия, а в магию я верю еще меньше, чем в Тебя. Все магия – Твой Крест, Твое Воскресение, Твоя Святая католическая церковь, Твое общение святых».
Я лежал на спине и смотрел, как по потолку плывут тени деревьев. «Это совпадение,– думал я,– мерзкое совпадение чуть не вернуло ее к Тебе. Нельзя отметить двухлетнего ребенка на всю жизнь, вода и молитва – не клеймо. Если я поверю в это, я поверю и в Тело, и в Кровь. Все эти годы она была не Твоя, а моя. В конце концов Ты победил, можешь не напоминать мне, но она меня с Тобой не обманывала, здесь, на этой кровати, с этой подушкой под спиной. Я входил к ней, не Ты».
Свет ушел, кругом была тьма, и мне снилось, что я хожу по ярмарке с ружьем. Я стрелял в бутылки, вроде бы – стеклянные, но пули отскакивали, словно это сталь. Стрелял и стрелял, ни одна бутылка не треснула, и в пять часов утра проснулся, думая все то же: «Все эти годы ты была со мной, не с Ним».
Я мрачно шутил, когда думал, не предложит ли мне Генри переселиться к нему. На самом деле я этого не ждал и очень удивился. Я удивился даже, что он пришел через неделю после похорон, он никогда у меня не бывал. Не думаю, что он вообще заходил дальше, чем тогда, когда я встретил его под дождем. Внизу зазвонил звонок, я выглянул – я не хотел гостей, я думал, что это Уотербери с Сильвией,– и увидел в свете фонаря его черную шляпу. Тогда я пошел вниз и открыл.
– Проходил мимо,– сказал Генри.
– Прошу.
Он неловко топтался, пока я вынимал бутылки из буфета. Потом сказал:
– Кажется, вы занимаетесь Гордоном.
– Мне заказали биографию.
– Будете писать?
– Наверное, да. Сейчас мне не до работы.
– И мне,– сказал он.
– Королевская комиссия еще заседает?
– Да.
– Значит, вам есть о чем подумать.
– Есть? Да, наверное. Пока мы не идем завтракать.
– Во всяком случае, это важная работа. Вот вам херес.
– Она совершенно никому не нужна.
Сколько же он прошел с той поры, как благополучное фото из «Тэт-лера» так разозлило меня! На столе у меня лежал, лицом вниз, портрет Сары, увеличенный моментальный снимок. Он перевернул его и сказал:
– Помню, как я ее щелкнул.
Она говорила, что снимала подруга,– видимо, щадила мои чувства. На снимке она была моложе, счастливей, но никак не прекрасней, чем в те годы, когда я знал ее. Хотел бы я, чтобы со мной она смотрела вот так, но любовник чаще видит, как горе застывает вокруг лица его любовницы, словно гипс,-такая уж у нас судьба. Генри сказал:
– Я валял дурака, чтобы она засмеялась. Интересный человек Го-рдон?
– Скорее да.
– Дом теперь такой странный. Я стараюсь почаще уходить. Вы не могли бы пообедать со мной в клубе?
– Работы много.
Он оглядел мою комнату и сказал:
– Вам негде разместить книги.
– Да,– сказал я.– Я их держу и под кроватью. Он взял журнал, который прислал Уотербери, чтобы показать перед нашей встречей образец своего творчества, и сказал:
– У меня место найдется. Собственно, вы можете устроиться как бы отдельно.
Я слишком удивился, чтобы ответить. Он быстро продолжал, листая страницы, словно и впрямь занят журналом:
– Подумайте. Не решайте сейчас.
– Спасибо вам. Генри.
– Вы бы оказали мне большую услугу. «А что? – думал я.– Считают, что писатель выше условностей. Неужели я чту условности больше, чем чиновник?»
– Сегодня,– сказал Генри,– я видел всех нас во сне.
– Да?
– Я плохо помню. Мы вместе пили. Мы были счастливы. Когда я проснулся, я вспомнил, что она умерла.
– Я ее во сне не вижу.
– Лучше бы мы не мешали священнику.
– Но это же глупо. Она такая же католичка, как мы с вами.
– Вы верите в жизнь после смерти?
– Отдельного человека? Нет.
– Это нельзя опровергнуть.
– Ничего нельзя опровергнуть. Вот я пишу роман. Как вы докажете, что ничего такого не было? Сегодня я встретил человека о трех ногах.
– Ужас какой!
– Да, и покрыт чешуей.
– Вы шутите.
– Докажите это, Генри. Не можете – а я не могу доказать, что нет Бога. Я просто знаю, что Его нет, как вы про эти ноги.
– Непременно найдутся доводы.
– Я тоже могу их найти. Сошлюсь на Аристотеля. Генри резко сменил тему.
– Вам и дешевле будет, если вы ко мне переедете. Она всегда говорила, ваши книги не слишком раскупают.
– Нет, кое-какой успех есть,– сказал я, припомнив статью Уотер-бери.– Приходит такое время, когда критики просто ладони отбивают, даже заранее. Надо подождать.
Я говорил, потому что не решил, что делать.
– Вы ведь не обижены, правда? – сказал Генри.– Я на вас рассердился тогда, в клубе, но сейчас это неважно.
– Я ошибся. Тот человек – просто глупый болтун, ее занимали теории. Забудьте это, Генри.
– Она была добрая, Бендрикс. Вот сплетничают, а она – хорошая. Она не виновата, что я… ну, не любил ее как надо. Понимаете, я очень осторожный, скучный. Ей нужен был такой, как вы.
– Она меня бросила, Генри.
– Знаете, она меня уговорила прочитать вашу книгу. Там женщина умерла, и ее дом…
– «Честолюбивый хозяин».
– Да, да. Тогда мне понравилось, но вы все напутали, Бендрикс. Вы пишете, что муж ходит по комнатам, передвигает мебель, чтобы казалось, будто он не один. Наливает вино в два бокала.
– Забыл. Как-то уж очень литературно.
– Это неверно, Бендрикс. То-то и плохо, что дом – не пустой. Раньше, бывало, я вернусь, а ее нету, ушла – наверное, к вам. Вот тогда он был пустой. Я ведь по-своему ее любил. Не застану ее и думаю, что сейчас найду письмо: «Дорогой Генри…» Знаете, как в романе.
– Да.
– -А теперь он не пустой. Не знаю, как это выразить. Ее никогда нет, но ее ведь нет нигде. Она ни с кем не завтракает, не сидит с вами в кино. Ей негде быть, кроме дома.
– Где же ее дом?
– Вы уж простите меня, Бендрикс. Я измотался, устал… сплю плохо. Нельзя говорить с ней, так поговорю хоть о ней, а кроме вас – не с кем.
– У нее масса друзей. Сэр Уильям…
– Не могу я с ним о ней говорить. Лучше уж с этим Паркисом.
– С Паркисом! – вскричал я. Что ж он, навеки пристал к нам?
– Он говорил, он у нас был в гостях. Странных людей она приглашала. Он сказал, вы с ним тоже знакомы.
– Какого черта ему от вас нужно?
– Он говорит, она сделала что-то хорошее его сыну. Бог его знает когда! Сын болеет. Кажется, Паркие хотел что-нибудь взять на память. Я дал ему ее детские книжки. Их у нее много, все исчирканы карандашом. В конце концов надо от них избавиться. Не продавать же их, правда? Вот и отдал, что тут плохого?
– Ничего. Это он за ней следил, от Сэвиджа.
– Господи, если б я знал!.. А как ее любит вроде бы…
– Он человек, не машина. И чувствительный. Я оглядел комнату. Там, у Генри, не больше Сары, чем тут, даже меньше. Там она растворяется.
– Хорошо, я перееду,– сказал я,– только разрешите платить мою часть за жилье.
– Спасибо, Бендрикс! Дом – наш собственный. Вы давайте деньги на расходы.
– Предупредите меня за три месяца, когда соберетесь жениться. Он принял это всерьез.
– Я не женюсь. Мне вообще не следовало жениться. Я причинил ей большой вред, когда женился на ней.
И я переехал на северную сторону. Генри торопил меня, гак что я потерял плату за неделю и еще заплатил пять фунтов шоферу грузовика, надо же было перевезти книги и костюмы. Мне отвели комнату для гостей, под кабинет приспособили кладовую, была и ванная наверху. Генри поселился в гардеробной, а спальню с двумя холодными кроватями отвели для гостей, которых не бывало. Через день-другой я понял, почему теперь дом не пустой. Я работал в Британском музее, пока не закроют, потом работал дома, ждал Генри, мы вместе шли в «Герб» и выпивали. Как-то он уехал на конференцию, и я привел девицу. Толку не было. Я сразу понял, что ничего не выйдет, и чтобы не обижать ее, сказал, что обещал одной женщине никогда ни с кем не спать. Она все поняла, умилилась, проститутки очень почитают чувства. На этот раз я мстить не хотел, я просто опечалился, что навсегда ушло такое приятное занятие. Потом я видел во сне Сару, мы лежали там, у меня, опять ничего не вышло, но я не печалился, нам было и так хорошо.
Через несколько дней я нашел в шкафу детские книжки. Генри отдал не все. Тут были сказки Эндрю Лэнга в пестрых обложках, Беатрис Поттер, «Дети из Нового леса», «Кукла на полюсе» и книги две для подростков – «Последняя экспедиция» капитана Скотта, стихи Томаса Гуда с надписью «Саре Бертрам за успехи в алгебре».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19