эксклюзивная мебель для ванной комнаты
Именно ему принадлежала заслуга в том, что грекам удалось устоять под натиском троянцев. Диомед был вездесущ: едва заметив, что перевес сил на стороне противника, он тотчас вмешивался в битву и восстанавливал равновесие. Диомед
«Реял по бранному полю, подобный реке наводненной,
Бурному в осень разливу, который мосты рассыпает».
Злые языки утверждают, будто энтузиазм Диомеда объяснялся тем, что он влюбился в Елену, влюбился с первого взгляда и потому воспринял ее похищение как личное горе.
Подстрекаемый Афиной, Диомед бурей налетал то на Пандара, то на Энея. Первого он убил очень эффектно, поразив стрелой в рот и нажимая древко до тех пор, пока наконечник стрелы не вышел у несчастного под подбородком; второго он ранил поднятым с земли огромным камнем. Диомед чуть было не прикончил поверженного Энея ударом меча, но Афродита спасла раненого, укутав своим волшебным плащом. В сумятице боя сама богиня была ранена, и Диомед при виде обливающейся кровью (к великому удовольствию Афины) Афродиты воспользовался случаем и стал осыпать ее оскорблениями:
– Ты и здесь приносишь всем одни только беды, о дочь Зевса! Мало тебе сбивать женщин с праведного пути!
У Афродиты имелось достаточно оснований действовать в пользу троянцев: она ведь была не только покровительницей Париса, но и нежной матерью Энея. Рассказывают, что лет за тридцать до описываемых событий Зевс за то, что Афродита отвергла его ухаживания, вынес ей приговор – влюбиться в смертного. И надо же, чтобы выбор его пал именно на троянца – некоего Анхиса, царя дарданцев, волопаса по профессии. Эта парочка спозналась, скажем так, в жалкой хижине, затерявшейся в горах Троады. Афродита куталась в красный плащ, а на Анхисе не было ничего, ибо, когда богиня вошла к нему в хижину, он преспокойно спал, укрывшись козьей шкурой. После мимолетной близости прекрасная богиня выскользнула из хижины так же бесшумно, как и вошла, но прежде, чем исчезнуть, сказала:
– Прощай, любовь моя! Это было прекрасно. Но, прошу тебя, никому ничего не рассказывай.
Анхис поклялся своей честью не раскрывать секрета, но на следующий же день, услышав в кабачке, как один пьянчуга расписывает прелести какой-то местной девчонки: «Иппаса у нас первая красавица, а в постели что твоя Афродита!» – возмутился:
– Не говори глупостей! Я спал и с той, и с другой и могу заверить: никакого сравнения!
Лучше бы Анхису промолчать. Услышав его похвальбу, Зевс света не взвидел от ярости (и от зависти тоже) и в наказание ударил в него молнией. Анхис остался жив только благодаря Афродите – покровительнице своих любовников: она умела отводить от них удары молний. Но, несмотря на помощь богини, бедняга от испуга согнулся в пояснице – да так и остался на всю жизнь согнутым. После этого союза как раз и родился Эней.
Но вернемся на поле брани. В тот день и боги, и смертные передрались не на шутку: даже Зевс не выдержал и на несколько мгновений сам ввязался в схватку, когда увидел, что опасность угрожает одному из его смертных сыновей, а именно – ликийцу Сарпедону.
На помощь Энею, которого чуть было не прикончил Диомед, бросились Аполлон и Арес. Аполлон, услышав вопли Афродиты, первым делом подменил героя его двойником, сделанным из облака, затем, взвалив настоящего Энея на плечи, вынес его с поля боя. Арес же привел с собой свою семью в полном составе: сестру Эриду – богиню раздоров, сыновей, звавшихся Ужасом и Страхом, а также дочь Энио в пропитанном кровью плаще.
Этот «меднобронный» бог Арес был, я бы сказал, древнейшим культуристом, этаким клубком мышц, грубой силы и жестокости. Кровь на Ареса действовала как наркотик: при одном ее виде в глазах бога появлялся жадный блеск. Делая все, чтобы не прекращалось сражение, он мог даже помочь врагу – вдохнуть жизнь в погибшего, привести в чувство, заставить вновь взяться за оружие – только для того, чтобы тут же убить его снова.
В лагере противника яростно бились на стороне ахейского воинства – обе до крайности распаленные – Афина и Гера. Гера, мчащаяся на серебряной колеснице, запряженной парой вороных коней, чем-то напоминает мне одну из вагнеровских героинь. Она орала, как одержимая, охаживала коней золотым кнутом и размахивала серебряным копьем с огромным, сплошь усыпанным алмазами наконечником. Более практичная Афина одолжила у Аида его знаменитый шлем-невидимку и все сметала на своем пути, не показываясь противнику.
Диомед же, не довольствуясь тем, что уже скрестил оружие с Афродитой и Аполлоном, решил схватиться с самим Аресом и, к своему великому удивлению, после нескольких выпадов ухитрился ранить его в пах. По словам Гомера, Арес от боли взревел так, как могли бы взреветь одновременно девять или десять тысяч воинов.
Чем мне нравятся греческие боги, так это своей приземленностью. Они не только всесильны и всеведущи, как боги других религий, но еще и страдают, радуются, орут и сердятся, как участники общего собрания жильцов многоквартирного дома. В известном смысле боги классической мифологии мало чем отличаются от святых моего детства, к которым я обращался с молитвами, когда жил в Неаполе – хотя бы от того же св. Януария, однажды вдруг закапризничавшего в день, когда ему полагалось явить чудо, и потому наслушавшегося немало упреков от верующих; или от св. Антония, который всыпал розог св. Януарию только за то, что чудо он явил в другой, а не в назначенный день – и тот, и другой, можно сказать, прямые потомки гомеровских богов – вспыльчивых, но отходчивых, яростных и в то же время человечных. Даже каноническое христианство с его Адом, Чистилищем и Раем в значительной мере унаследовало наивность и антропоморфизм греческих мифов. В Неаполе и по сей день главные святые подразделяются на категории в зависимости от их компетенции, и если нужно испросить у них помощи, то с молитвой обращаются к тому святому, который особо отличился именно в интересующей вас области: св. Лючия помогает страждущим болезнями глаз, св. Антоний исцеляет больных животных, св. Христофор покровительствует путешественникам, св. Паскуале скрепляет помолвки и так далее, вплоть до св. Кира, «ведающего» внутренними болезнями и вообще всякими недомоганиями.
Второй день битвы оказался для Леонтия более удачным, чем первый: он никого не убил, но и сам не был даже ранен, а главное – его не рвало при виде крови. И вечером, у костра, он рассказал по меньшей мере десять раз кряду, как ему удалось отразить нападение гиганта-троянца ростом не меньше метра и восьмидесяти сантиметров.
– Я уже собрался прикончить его, просунул даже меч ему под щит, но пущенная кем-то стрела поразила его на мгновение раньше! Вот жалость! Еще секунда, и я убил бы своего первого троянца!
– Да, он вел себя молодцом, – подтвердил Гемонид, на чьей совести и была, между прочим, та самая таинственная стрела.
– Агамемнон объявил, – продолжал Леонтий, – что по соглашению с противником два дня и две ночи сражений не будет, надо предать земле погибших. Мы можем воспользоваться этим и сходить к оракулу Аполлона Фимбрского.
Решение проконсультироваться у оракула они приняли после разговора с неким Артинеем, их соседом по палатке, производившим впечатление человека себе на уме и не любящего болтать лишнего.
– В последний раз я видел твоего отца, – сказал Артиней, – когда он уходил на разведку вместе с царем Маталаса Эванием. Вдвоем, без эскорта они решили добраться до вершины Ретейского мыса, чтобы разработать новый план наступления на Илион. Все это не заслуживало бы особого внимания, если бы один карийский торговец – имя его я запамятовал – не сказал мне, что Эвания и твоего дядю Антифиния связывают узы тесной дружбы.
– Что ты хочешь этим сказать? – сразу же встревожился Гемонид.
– Только то, что сказал: Эваний – друг Антифиния.
– Говори же, Артиней! – не отставал от него Гемонид. – Поясни нам свою мысль! Может, ты намекаешь на то, что благородный Неопул пал не от руки троянца, а был убит человеком, считавшимся его другом?
– Все возможно, о честный Гемонид, но, уверяю тебя, ничего определенного я не знаю, – ответил Артиней, быстро меняя тему разговора. – Знаешь ведь, как бывает, когда стоишь на часах: чтобы убить время, люди слушают и рассказывают не одну только правду… Но ты человек мудрый, ты не станешь верить россказням ночных дозорных.
Кому непременно надо было узнать, что же все-таки «рассказывают люди», а может, кое-что еще, следовало лишь обратиться к Терситу – официальному сплетнику ахейского воинства. И потому Леонтий и Гемонид направились в лавчонку Телония, где и нашли Терсита. Он, как обычно, с кем-то ссорился. На этот раз – с подтрунивавшими над ним аркадцами.
– О друг наш Терсит, – обратился к нему Гемонид, – ты, не ведающий лжи, ты, у кого на языке только то, что на уме, скажи, не известен ли тебе человек по имени Званий?
– Какого Звания ты имеешь в виду, друг? Здесь, в Трое, есть два Звания, – ответил Терсит, как всегда, обнаруживая поразительную осведомленность. – Один – уроженец Фтии, конокрад, а другой – из Маталаса. Этот, чтобы стать царем, убил своего брата Эваста.
– Боюсь, что нам нужен именно второй, – заметил Гемонид. – И еще скажи нам, Терсит, каким образом Эваний убил своего брата?
– Он его отравил. Напоил речной водой.
– Речной водой? – удивленно воскликнул Леонтий. – Кто же мог отравить воду в целой реке?
– Яд был не в реке, – пояснил Терсит, прямо-таки наслаждаясь наивностью юноши, – он был в плошке, которую Антифиний поднес Эвасту.
– Выходит, отравитель – Антифиний, а не Эваний? – снова спросил Леонтий.
– Да, но в выигрыше остался Званий.
С того дня подозрение, павшее на Антифиния и Звания, лишило Леонтия сна. Необходимо было произвести тщательное расследование среди критского воинства. С кого начать? Как раздобыть нужные сведения? Кого спросить? Кто-то посоветовал Гемониду обратиться к оракулу:
– Купи перворожденного ягненка и принеси его в жертву Аполлону: как знать, может бог устами прорицателя Калханта укажет тебе верный путь.
Мир Гомера без оракулов немыслим: рождения, путешествия, войны, отъезды, женитьбы, выбор места для закладки новых городов – в истории всех этих событий первым шагом была консультация с оракулом. В Беотии, например, профессия прорицателя (mantica, как их называли в те времена) была самой распространенной после землепашца.
Греческое слово mainesthai обозначает все, что «вне нас», или что еще только должно произойти – в отличие от того, что хранит наша память и что уже «внутри нас», иными словами, от всего, уже происшедшего. Если память – это осознание прошлого, то mainesthai – предвидение будущего, но уже предрешенного Фатумом, чего-то такого, что даже сам Зевс изменить не в силах, но может предсказать оракул.
Толкователями предсказаний были в основном мужчины, но в исключительных случаях эту роль выполняли и женщины – например, Пифия в Дельфах или Плеяды – жрицы храма в Додоне. Жрецы стояли, можно сказать, «над партиями»: у них не было ни родины, ни семьи, ни пристрастий, они не могли влиять на Фатум и ограничивались тем, что с некоторым опережением сообщали о его намерениях. Калхант, сам троянец, служил ахейцам, но не считался предателем. От него требовалось лишь, истолковывая намерения Фатума, «попасть в точку», и больше ничего. Предания гласят, будто он умер в тот день, когда встретил более сведущего прорицателя – Мопса. Обоих попросили предсказать, сколько поросят принесет свинья и сколько плодов даст фиговое дерево. Ответ Мопса из Колофона оказался абсолютно точным, тогда как у Калханта получилось на одного поросенка больше и на один плод меньше. В результате Калхант от стыда наложил на себя руки.
Самым лучшим считался оракул в Фимбрском храме Аполлона – на вершине холма, в деревушке, расположенной немного южнее Трои. Чтобы добраться туда, нужно было пройти берегом вверх по течению Скамандра больше десяти километров.
– Я уже был там однажды, – сказал Терсит, – и вообще хорошо знаю Калханта. Если хотите, могу проводить вас к нему.
Поскольку путь был неблизким, наша троица решила нанять у ликийца Телония ослов и повозку.
– Ослы лучше, чем лошади! – сказал Терсит. – Ослы передвигаются медленнее, зато не так быстро устают, так что к назначенному месту всегда приходят первыми. Главное – с самого начала хорошенько бить их кнутом, чтобы они сразу поняли, с кем имеют дело.
Надо заметить, что микенские лошади ничего особенного собой не представляли: они были чуть покрупнее пони, и в повозку, как и в самую легкую боевую колесницу, их приходилось запрягать парами.
Леонтий и его друзья отправились в путь ранним утром, чтобы успеть вернуться засветло, а если не выйдет, то пораньше на следующий день. Они прихватили с собой перворожденного ягненка, приличный запас винных ягод, оливок, меда и по хорошей пшеничной лепешке на брата.
– Это верно, что нам придется пройти очень близко от стен Трои? – спросил Леонтий.
– Нет, – ответил Терсит, – мы свернем к югу – путь будет подлиннее, зато и поспокойнее.
– А правда, что на Фимбрских холмах стоят лагерем свирепые мисийцы? – снова спросил Леонтий, который, между нами говоря, не отличался особой храбростью.
– Да, но мы же идем к оракулу, так что опасаться нам, собственно, нечего.
– Ты полагаешь, что достаточно будет сказать мисийцам: «Мы идем к святилищу Аполлона», – чтобы они отнеслись к нам уважительно? – спросил несколько озадаченный Гемонид. – Не очень-то похоже, чтобы эти люди строго соблюдали правила приличия!
– Естественно, они не всегда последовательны, и лучше бы нам с ними не встречаться, – ответил Терсит. – Но такой противник, как Аполлон, им тоже вряд ли нужен, они же это хорошо понимают.
– Возможно, ты прав, – согласился Гемонид, хотя объяснение это показалось ему недостаточно убедительным. – И все же нам лучше держаться подальше от хоженых троп.
Но Терсит не ошибался: намерение посетить храм служило своего рода охранной грамотой, поскольку Аполлон, безусловно, стяжал себе славу самого мстительного бога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
«Реял по бранному полю, подобный реке наводненной,
Бурному в осень разливу, который мосты рассыпает».
Злые языки утверждают, будто энтузиазм Диомеда объяснялся тем, что он влюбился в Елену, влюбился с первого взгляда и потому воспринял ее похищение как личное горе.
Подстрекаемый Афиной, Диомед бурей налетал то на Пандара, то на Энея. Первого он убил очень эффектно, поразив стрелой в рот и нажимая древко до тех пор, пока наконечник стрелы не вышел у несчастного под подбородком; второго он ранил поднятым с земли огромным камнем. Диомед чуть было не прикончил поверженного Энея ударом меча, но Афродита спасла раненого, укутав своим волшебным плащом. В сумятице боя сама богиня была ранена, и Диомед при виде обливающейся кровью (к великому удовольствию Афины) Афродиты воспользовался случаем и стал осыпать ее оскорблениями:
– Ты и здесь приносишь всем одни только беды, о дочь Зевса! Мало тебе сбивать женщин с праведного пути!
У Афродиты имелось достаточно оснований действовать в пользу троянцев: она ведь была не только покровительницей Париса, но и нежной матерью Энея. Рассказывают, что лет за тридцать до описываемых событий Зевс за то, что Афродита отвергла его ухаживания, вынес ей приговор – влюбиться в смертного. И надо же, чтобы выбор его пал именно на троянца – некоего Анхиса, царя дарданцев, волопаса по профессии. Эта парочка спозналась, скажем так, в жалкой хижине, затерявшейся в горах Троады. Афродита куталась в красный плащ, а на Анхисе не было ничего, ибо, когда богиня вошла к нему в хижину, он преспокойно спал, укрывшись козьей шкурой. После мимолетной близости прекрасная богиня выскользнула из хижины так же бесшумно, как и вошла, но прежде, чем исчезнуть, сказала:
– Прощай, любовь моя! Это было прекрасно. Но, прошу тебя, никому ничего не рассказывай.
Анхис поклялся своей честью не раскрывать секрета, но на следующий же день, услышав в кабачке, как один пьянчуга расписывает прелести какой-то местной девчонки: «Иппаса у нас первая красавица, а в постели что твоя Афродита!» – возмутился:
– Не говори глупостей! Я спал и с той, и с другой и могу заверить: никакого сравнения!
Лучше бы Анхису промолчать. Услышав его похвальбу, Зевс света не взвидел от ярости (и от зависти тоже) и в наказание ударил в него молнией. Анхис остался жив только благодаря Афродите – покровительнице своих любовников: она умела отводить от них удары молний. Но, несмотря на помощь богини, бедняга от испуга согнулся в пояснице – да так и остался на всю жизнь согнутым. После этого союза как раз и родился Эней.
Но вернемся на поле брани. В тот день и боги, и смертные передрались не на шутку: даже Зевс не выдержал и на несколько мгновений сам ввязался в схватку, когда увидел, что опасность угрожает одному из его смертных сыновей, а именно – ликийцу Сарпедону.
На помощь Энею, которого чуть было не прикончил Диомед, бросились Аполлон и Арес. Аполлон, услышав вопли Афродиты, первым делом подменил героя его двойником, сделанным из облака, затем, взвалив настоящего Энея на плечи, вынес его с поля боя. Арес же привел с собой свою семью в полном составе: сестру Эриду – богиню раздоров, сыновей, звавшихся Ужасом и Страхом, а также дочь Энио в пропитанном кровью плаще.
Этот «меднобронный» бог Арес был, я бы сказал, древнейшим культуристом, этаким клубком мышц, грубой силы и жестокости. Кровь на Ареса действовала как наркотик: при одном ее виде в глазах бога появлялся жадный блеск. Делая все, чтобы не прекращалось сражение, он мог даже помочь врагу – вдохнуть жизнь в погибшего, привести в чувство, заставить вновь взяться за оружие – только для того, чтобы тут же убить его снова.
В лагере противника яростно бились на стороне ахейского воинства – обе до крайности распаленные – Афина и Гера. Гера, мчащаяся на серебряной колеснице, запряженной парой вороных коней, чем-то напоминает мне одну из вагнеровских героинь. Она орала, как одержимая, охаживала коней золотым кнутом и размахивала серебряным копьем с огромным, сплошь усыпанным алмазами наконечником. Более практичная Афина одолжила у Аида его знаменитый шлем-невидимку и все сметала на своем пути, не показываясь противнику.
Диомед же, не довольствуясь тем, что уже скрестил оружие с Афродитой и Аполлоном, решил схватиться с самим Аресом и, к своему великому удивлению, после нескольких выпадов ухитрился ранить его в пах. По словам Гомера, Арес от боли взревел так, как могли бы взреветь одновременно девять или десять тысяч воинов.
Чем мне нравятся греческие боги, так это своей приземленностью. Они не только всесильны и всеведущи, как боги других религий, но еще и страдают, радуются, орут и сердятся, как участники общего собрания жильцов многоквартирного дома. В известном смысле боги классической мифологии мало чем отличаются от святых моего детства, к которым я обращался с молитвами, когда жил в Неаполе – хотя бы от того же св. Януария, однажды вдруг закапризничавшего в день, когда ему полагалось явить чудо, и потому наслушавшегося немало упреков от верующих; или от св. Антония, который всыпал розог св. Януарию только за то, что чудо он явил в другой, а не в назначенный день – и тот, и другой, можно сказать, прямые потомки гомеровских богов – вспыльчивых, но отходчивых, яростных и в то же время человечных. Даже каноническое христианство с его Адом, Чистилищем и Раем в значительной мере унаследовало наивность и антропоморфизм греческих мифов. В Неаполе и по сей день главные святые подразделяются на категории в зависимости от их компетенции, и если нужно испросить у них помощи, то с молитвой обращаются к тому святому, который особо отличился именно в интересующей вас области: св. Лючия помогает страждущим болезнями глаз, св. Антоний исцеляет больных животных, св. Христофор покровительствует путешественникам, св. Паскуале скрепляет помолвки и так далее, вплоть до св. Кира, «ведающего» внутренними болезнями и вообще всякими недомоганиями.
Второй день битвы оказался для Леонтия более удачным, чем первый: он никого не убил, но и сам не был даже ранен, а главное – его не рвало при виде крови. И вечером, у костра, он рассказал по меньшей мере десять раз кряду, как ему удалось отразить нападение гиганта-троянца ростом не меньше метра и восьмидесяти сантиметров.
– Я уже собрался прикончить его, просунул даже меч ему под щит, но пущенная кем-то стрела поразила его на мгновение раньше! Вот жалость! Еще секунда, и я убил бы своего первого троянца!
– Да, он вел себя молодцом, – подтвердил Гемонид, на чьей совести и была, между прочим, та самая таинственная стрела.
– Агамемнон объявил, – продолжал Леонтий, – что по соглашению с противником два дня и две ночи сражений не будет, надо предать земле погибших. Мы можем воспользоваться этим и сходить к оракулу Аполлона Фимбрского.
Решение проконсультироваться у оракула они приняли после разговора с неким Артинеем, их соседом по палатке, производившим впечатление человека себе на уме и не любящего болтать лишнего.
– В последний раз я видел твоего отца, – сказал Артиней, – когда он уходил на разведку вместе с царем Маталаса Эванием. Вдвоем, без эскорта они решили добраться до вершины Ретейского мыса, чтобы разработать новый план наступления на Илион. Все это не заслуживало бы особого внимания, если бы один карийский торговец – имя его я запамятовал – не сказал мне, что Эвания и твоего дядю Антифиния связывают узы тесной дружбы.
– Что ты хочешь этим сказать? – сразу же встревожился Гемонид.
– Только то, что сказал: Эваний – друг Антифиния.
– Говори же, Артиней! – не отставал от него Гемонид. – Поясни нам свою мысль! Может, ты намекаешь на то, что благородный Неопул пал не от руки троянца, а был убит человеком, считавшимся его другом?
– Все возможно, о честный Гемонид, но, уверяю тебя, ничего определенного я не знаю, – ответил Артиней, быстро меняя тему разговора. – Знаешь ведь, как бывает, когда стоишь на часах: чтобы убить время, люди слушают и рассказывают не одну только правду… Но ты человек мудрый, ты не станешь верить россказням ночных дозорных.
Кому непременно надо было узнать, что же все-таки «рассказывают люди», а может, кое-что еще, следовало лишь обратиться к Терситу – официальному сплетнику ахейского воинства. И потому Леонтий и Гемонид направились в лавчонку Телония, где и нашли Терсита. Он, как обычно, с кем-то ссорился. На этот раз – с подтрунивавшими над ним аркадцами.
– О друг наш Терсит, – обратился к нему Гемонид, – ты, не ведающий лжи, ты, у кого на языке только то, что на уме, скажи, не известен ли тебе человек по имени Званий?
– Какого Звания ты имеешь в виду, друг? Здесь, в Трое, есть два Звания, – ответил Терсит, как всегда, обнаруживая поразительную осведомленность. – Один – уроженец Фтии, конокрад, а другой – из Маталаса. Этот, чтобы стать царем, убил своего брата Эваста.
– Боюсь, что нам нужен именно второй, – заметил Гемонид. – И еще скажи нам, Терсит, каким образом Эваний убил своего брата?
– Он его отравил. Напоил речной водой.
– Речной водой? – удивленно воскликнул Леонтий. – Кто же мог отравить воду в целой реке?
– Яд был не в реке, – пояснил Терсит, прямо-таки наслаждаясь наивностью юноши, – он был в плошке, которую Антифиний поднес Эвасту.
– Выходит, отравитель – Антифиний, а не Эваний? – снова спросил Леонтий.
– Да, но в выигрыше остался Званий.
С того дня подозрение, павшее на Антифиния и Звания, лишило Леонтия сна. Необходимо было произвести тщательное расследование среди критского воинства. С кого начать? Как раздобыть нужные сведения? Кого спросить? Кто-то посоветовал Гемониду обратиться к оракулу:
– Купи перворожденного ягненка и принеси его в жертву Аполлону: как знать, может бог устами прорицателя Калханта укажет тебе верный путь.
Мир Гомера без оракулов немыслим: рождения, путешествия, войны, отъезды, женитьбы, выбор места для закладки новых городов – в истории всех этих событий первым шагом была консультация с оракулом. В Беотии, например, профессия прорицателя (mantica, как их называли в те времена) была самой распространенной после землепашца.
Греческое слово mainesthai обозначает все, что «вне нас», или что еще только должно произойти – в отличие от того, что хранит наша память и что уже «внутри нас», иными словами, от всего, уже происшедшего. Если память – это осознание прошлого, то mainesthai – предвидение будущего, но уже предрешенного Фатумом, чего-то такого, что даже сам Зевс изменить не в силах, но может предсказать оракул.
Толкователями предсказаний были в основном мужчины, но в исключительных случаях эту роль выполняли и женщины – например, Пифия в Дельфах или Плеяды – жрицы храма в Додоне. Жрецы стояли, можно сказать, «над партиями»: у них не было ни родины, ни семьи, ни пристрастий, они не могли влиять на Фатум и ограничивались тем, что с некоторым опережением сообщали о его намерениях. Калхант, сам троянец, служил ахейцам, но не считался предателем. От него требовалось лишь, истолковывая намерения Фатума, «попасть в точку», и больше ничего. Предания гласят, будто он умер в тот день, когда встретил более сведущего прорицателя – Мопса. Обоих попросили предсказать, сколько поросят принесет свинья и сколько плодов даст фиговое дерево. Ответ Мопса из Колофона оказался абсолютно точным, тогда как у Калханта получилось на одного поросенка больше и на один плод меньше. В результате Калхант от стыда наложил на себя руки.
Самым лучшим считался оракул в Фимбрском храме Аполлона – на вершине холма, в деревушке, расположенной немного южнее Трои. Чтобы добраться туда, нужно было пройти берегом вверх по течению Скамандра больше десяти километров.
– Я уже был там однажды, – сказал Терсит, – и вообще хорошо знаю Калханта. Если хотите, могу проводить вас к нему.
Поскольку путь был неблизким, наша троица решила нанять у ликийца Телония ослов и повозку.
– Ослы лучше, чем лошади! – сказал Терсит. – Ослы передвигаются медленнее, зато не так быстро устают, так что к назначенному месту всегда приходят первыми. Главное – с самого начала хорошенько бить их кнутом, чтобы они сразу поняли, с кем имеют дело.
Надо заметить, что микенские лошади ничего особенного собой не представляли: они были чуть покрупнее пони, и в повозку, как и в самую легкую боевую колесницу, их приходилось запрягать парами.
Леонтий и его друзья отправились в путь ранним утром, чтобы успеть вернуться засветло, а если не выйдет, то пораньше на следующий день. Они прихватили с собой перворожденного ягненка, приличный запас винных ягод, оливок, меда и по хорошей пшеничной лепешке на брата.
– Это верно, что нам придется пройти очень близко от стен Трои? – спросил Леонтий.
– Нет, – ответил Терсит, – мы свернем к югу – путь будет подлиннее, зато и поспокойнее.
– А правда, что на Фимбрских холмах стоят лагерем свирепые мисийцы? – снова спросил Леонтий, который, между нами говоря, не отличался особой храбростью.
– Да, но мы же идем к оракулу, так что опасаться нам, собственно, нечего.
– Ты полагаешь, что достаточно будет сказать мисийцам: «Мы идем к святилищу Аполлона», – чтобы они отнеслись к нам уважительно? – спросил несколько озадаченный Гемонид. – Не очень-то похоже, чтобы эти люди строго соблюдали правила приличия!
– Естественно, они не всегда последовательны, и лучше бы нам с ними не встречаться, – ответил Терсит. – Но такой противник, как Аполлон, им тоже вряд ли нужен, они же это хорошо понимают.
– Возможно, ты прав, – согласился Гемонид, хотя объяснение это показалось ему недостаточно убедительным. – И все же нам лучше держаться подальше от хоженых троп.
Но Терсит не ошибался: намерение посетить храм служило своего рода охранной грамотой, поскольку Аполлон, безусловно, стяжал себе славу самого мстительного бога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33