Мы свернули вниз на дорожку и через минуту остановились перед входом, таким же внушительным, как и сам дом. Двойные двери в высоту доходили до самого балконного выступа. Открывались они, однако, не труднее, чем обычные. Я так никогда и не привыкла к этому и неизменно приготавливалась приложить много сил, чтобы отворить массивную дверь.
Когда меня в первый раз впускали в дом, дверь открыла Одетта, экономка. Ее возраст невозможно было определить, хотя я всегда думала, что ей не меньше шестидесяти пяти. Она была низкого роста, худая, лицо покрыто морщинами, как горные скалы. Светло-коричневая блузка с длинным рукавом, темно-коричневая юбка, поверх которой она повязывала белый передник. Мне ни разу не довелось видеть ни на одном переднике ни малейшего пятнышка, и я рассудила, что она, должно быть, меняет их по нескольку раз на день.
– Это, – сказал мистер Дункан, – дочь моего кузена Роберта, он вместе с женой утонул на пакетботе. Мисс Джена Стюарт будет у нас жить. Потом, когда узнаем, что она умеет делать, ей будет поручена работа. Пока же отведите ее в одну из свободных комнат.
– В комнаты для гостей, сэр, или в квартиры для прислуги?
– Пока по крайней мере для гостей. На мой взгляд, у мисс Стюарт размеры приблизительно как у Мари. Как вы думаете, Одетта?
– Может быть она похудее. – Холодные глаза Одетты критически окинули меня.
– Передайте ей всю одежду, которую оставила Мари. Всю, без исключения.
– Когда отдохнете, – обратился он ко мне, – моя жена захочет увидеть вас. Это все.
– Идемте, – бросила Одетта.
Я последовала за нею по широкой изогнутой лестнице, и в моей голове мелькнула догадка, на что похож этот особняк. Входной вестибюль был широким и длинным, он освещался пятью большими канделябрами, на которых играли лучи предвечернего солнца, проникавшие через большое окно, расположенное на середине лестничного марша, где лестница изящно изгибалась.
Стены были оклеены обоями с изображениями охотничьих сцен. Ступени были покрыты толстым ковром. Площадка второго этажа, казалось, тянулась на всю длину главного корпуса, а спальни располагались в обоих флигелях. Меня провели вдоль одного из них, правого, через весь коридор до последней комнаты.
Она оказалась маленькой, ненамного больше такой, на какую могла бы рассчитывать прислуга. Меблировку составляли железная, окрашенная в белый цвет кровать, простой туалетный столик из неотбеленного дерева и несколько волнистое зеркало над ним, а также единственный стул с обивкой. Была, правда, отдельная ванная.
Меня мало занимал комфорт. Я подождала, пока Одетта закроет за мной дверь, и повалилась поперек кровати. Слезы, которые удавалось сдерживать весь день, обильно полились из глаз.
Я не стыдилась их.
III
Должно быть, я в конце концов задремала – когда сильный стук в дверь заставил меня сесть, я не сразу поняла, где нахожусь. Печальные воспоминания безжалостно обрушились на меня. Я чувствовала, что мое лицо распухло, а глаза, наверно, покраснели, но тому, кто ломился в дверь, невозможно было запретить войти.
Дверь вдруг широко распахнулась, и высокий, мускулистого сложения человек крупным шагом властно вошел в комнату. На нем были твидовый легкий пиджак; бриджи, засунутые в сапоги коричневой кожи; рубашка со складками и гладкий черный галстук. Он не был красив, но обладал запоминающейся внешностью. Его густые черные волосы были длинными, тяжелые баки украшали виски. Черты лица были твердыми, за исключением глаз. Бледно-голубые, они смотрели на меня ледяным взором. Я знала, что это должен быть Уолтер Дункан.
– Плакать, – равнодушно сказал он, – занятие для детей. Папа сказал, что вы очаровательны. Полагаю, так оно и есть, пока вы не порыдали. Идемте вниз. Мама хочет сию минуту видеть вас.
– Как только смогу, – сказала я.
– Не заставляйте ее ждать. Она этого терпеть не может. Но я посоветовал бы вам прежде умыться. Мама не выносит рыдающих женщин, как и я. Давайте же, девочка, не задерживайтесь. – У двери он оглянулся и добавил: – Я – Уолтер.
Я помчалась в ванную и щедро поплескала водой на лицо. Вытерла его и постаралась привести в сколько-нибудь приличный вид свою далеко не элегантную одежду. Я попробовала причесаться, но у меня не было ни гребня, ни щетки, и результат оказался неважным. Когда я вошла в спальню, Уолтера уже не было, но на его месте стояла женщина. Она с улыбкой протянула ко мне обе руки. Это, решила я, не может быть миссис Дункан, стало быть, скорее ее сестра.
– Мое дорогое дитя, как вы очаровательны. Скорблю с вами о потере ваших родителей. Я знаю, они, конечно, были замечательными людьми.
– Благодарю вас, – сказала я.
– О, я не сказала, кто я такая. Меня зовут Аугуста Флорес. Я сестра миссис Дункан.
Я от изумления не могла вымолвить ни слова.
– Миссис Дункан послала за мной. Я должна идти…
– Вздор! Подождет. Скажите ей – я настояла, чтобы сначала вы поговорили со мной. Она меня боится.
– Вы уверены в этом? – спросила я, стараясь попасть в ее легкий тон, так как он мне нравился.
– Само собой, боится. Видите ли, я моложе ее, и она боится, что я выдам этот секрет, рассказав, сколько ей на самом деле лет. Она тщеславна и эгоистична и не вынесет, если станет известен ее истинный возраст. В этом моя власть над нею.
Я еще не видела миссис Дункан, но Аугуста Флорес была совершенно седой, ее кожа была в каких-то пятнах и морщинах, хотя она и не выглядела старой, да вовсе и не держалась так.
– Все же, полагаю, мне лучше спуститься.
– Да, я тоже так считаю. Маленькое предупреждение. Не относительно нее. Конечно, вы научитесь правильно вести себя с моей обожаемой сестрой. Я хочу предостеречь вас относительно Уолтера. Он красив, обаятелен и насквозь испорчен. Вы более, чем милы, а значит, он будет за вами волочиться.
– Спасибо за предупреждение, – сказала я. – Теперь извините меня, пожалуйста.
Я поспешила вниз. Я не знала точно, куда надо идти, но предполагала, что в гостиную. Там я прежде не была и когда вошла, замерла в полном восхищении.
Гостиная занимала две трети главного корпуса. Ее потолок был высок, а размеры позволяли удобно танцевать сотне пар. Высокие окна были занавешены и задрапированы тканью цвета темного бургундского – того же цвета, какой имели пять ковров, точно уложенных один к одному, чтобы закрыть большую часть пола. Мебель была разрозненной, но наилучшего качества. Подозреваю, в большинстве своем она была привезена из-за границы. Преобладающим цветом был золотой. Стены были оклеены обоями этого богатого оттенка и хорошо гармонировали с драпировкой и коврами. Мебель была массивной, она почти вся состояла из кресел и диванов с мягкой обивкой. В отличие от большинства гостиных, эта не была загромождена антикварными безделушками, предметы были простыми, с незначительными украшениями. Если убранство этого дома – дело рук миссис Дункан, я восхищалась ее тонким вкусом.
Однако мое внимание было обращено на нее, а не на обстановку. Она сидела на стуле с высокой спинкой, руки легко покоились на подлокотниках. Она была одета в бледно-голубое платье из китайского шелка, сшитое по последнему слову моды – гладкое на бедрах, с длинной юбкой колоколом. Не очень низкий вырез был с большим бантом из тюля.
Приблизившись, я поняла, почему она будто бы не хочет, чтобы ее сестра выдала секрет, что она старше, ибо миссис Дункан выглядела на пятнадцать лет моложе Аугусты Флорес. На коже отсутствовали морщины, и сама миссис Дункан обладала высокомерной красотой. Волосы у нее были льняные, и этим цветом, по моему подозрению, были обязаны краске. Не выгляди она так строго и сурово, она была бы незабываемо прекрасной женщиной.
Пока я приближалась, идя через всю длинную комнату, она не шелохнулась и не произнесла ни слова. Она просто совсем небрежно смотрела на меня, пока я не почувствовала, что она едва ли станет протестовать, если я упаду перед нею на колени и, возможно, поцелую край ее платья.
– Вы можете быть моей секретаршей? – спросила она. Не прозвучало ни единого приветственного слова или соболезнования по поводу моей утраты.
– Надеюсь, смогла бы, мадам.
– Если вы учились, то чему?
– В этом году я окончила пансион Фолкера.
– Ах, да. Вы говорите по-французски?
– Oui, Madam, хотя не бегло.
– Вам, знаете, следовало бы.
– Я говорю также по-итальянски и по-испански и читаю, пишу и говорю по-немецки.
– Отлично. Почерк у вас разборчивый?
– Да, очень разборчивый. По каллиграфии я получала высшие оценки.
– Это, по крайней мере, уже достоинство. Что вас задержало?
– Со мной познакомилась ваша сестра. Я не могла обидеть ее уходом.
– Отныне будете. Она назойлива. Завтрак в восемь, обед в час, ужин в семь. Погодите-ка, вы, разумеется не станете обедать с прислугой, поскольку вы кровная родственница. Но и не настолько близкая, чтобы быть допущенной к семейному столу. Вам будут посылать поднос, и вы можете обедать в своей комнате. До поры до времени.
– Благодарю вас, миссис Дункан, – сказала я со всей любезностью, на какую была способна.
– Завтра явитесь ко мне. Посмотрю, насколько вы годитесь для секретарской работы. Вы ездите верхом?
– Да, мадам.
– Будете иногда сопровождать моего сына в утренних верховых прогулках. Никому из нас не хочется, а он любит компанию. Вы можете взять себе всю одежду его жены. Я уверена, что она, к счастью, вам подойдет.
– А если жена вернется?
– Не вернется. А если какими-то судьбами и вернется, то не будет допущена в этот дом. Это все.
Я сделала от нее несколько шагов, прежде чем опять повернулась к ней лицом и почтительно сказала:
– Благодарю вас.
– Так-то лучше, – сказала она. Как я и подозревала, она рассчитывала на такое почтение, ждала его. Мне было интересно, как долго я смогу мирно уживаться с этим странным семейством. Сейчас у меня не было выбора, так что надо извлекать из ситуации максимум возможного.
Уже было почти темно, когда прохлада смела зной этого дня середины лета. Войдя в свою комнату, я выглянула в окно. С расстояния я могла видеть нечто, казавшееся маленьким городом, состоявшим из однотипных домов. А возможно, одинаковых, но с такого расстояния нельзя было сказать определенно. Наблюдая так, я увидела первые группы рабочих, возвращавшихся с поля домой. Они маршировали, выстроившись в длинную линию. Все они были черные и, конечно, некогда были рабами. Во всяком случае, многие из них. Я праздно спросила себя, сильно ли изменилась их жизнь. Я знала, что им платили. Этого требовал закон, но они по-прежнему работали много и тяжело. Я подняла раму окна, дабы удостовериться, что они поют. Это было мягко, мелодично и печально. Я быстро опустила раму. Вот уж в чем я сейчас не нуждалась, так это в печальной песне.
Мне было интересно, когда я получу доступ к обноскам, то есть к одежде, оставленной пропавшей женой Уолтера. У меня по крайней мере имелся стенной шкаф, чтобы разместить там костюмы. Я открыла дверцу, желая определить его размеры. Он был большой и забит разной чрезвычайно красивой и дорогой одеждой. Пока я находилась внизу, кто-то перенес в мою комнату гардероб Мари. Этим домом управляют действенно, пусть и неприветливо.
Мне пришлось зажечь керосиновые лампы; их было настолько много для освещения комнаты, насколько мне требовалось. Я вынула некоторую одежду, чтобы изучить ее, и примерила бледно-голубое платье из тонкого шелка. Оно подошло, словно было на меня сшито. Заглянув в ящики комода, я обнаружила, что они заполнены тоже – нижним бельем, двумя корсетами, тонкими чулками. Верхний ящик содержал в себе гребни, щетки, замшу и баночку рисовой пудры. Были еще банки с кремом для кожи – начатые, но свежие. Я обнаружила флаконы с заграничными одеколонами, ленты в огромном разнообразии цветов. Шарфы, шали, плащи – вещей было столько, что я не успела обследовать их все.
Еще сегодня утром я была бедна и лишь в одежде, пропитанной грязной речной водой и порванной в нескольких местах. Теперь вечер, и у меня в избытке изящных платьев и туалетных принадлежностей. Я полагала, что в чем-то мне повезло. Я раздумывала, что сталось с Мари и какова она была. Я одобрила ее вкус в одежде.
Без сомнения, я знала, что мне предстоит рано вставать и быть готовой к любым распоряжениям, какие мне будут отданы. Миновали два самых тяжелых дня в моей жизни, и я была на грани полного изнеможения и новых слез, поэтому перспектива улечься в постель была самой заманчивой.
В ответ на робкий стук я открыла дверь и увидела милую девушку в униформе служанки с подносом в руках. Он казался слишком тяжелым для такой хрупкой девушки, и я быстро освободила ее от подноса.
– Благодарю вас, мэм, – сказала она с сильным ирландским акцентом.
Тогда я этого не знала, но в Новом Орлеане была большая ирландская колония.
– Он чуть не упал, да.
– Входи, – сказала я.
– Но, мэм, это строгий дом, как вы скоро узнаете. Так не делают…
– Насколько понимаю, я, так же, как и ты, буду работать в этом доме. А теперь не стой тут. Входи.
Она почти запрыгнула в комнату и выглядела чрезвычайно довольной приглашением.
– Меня зовут Колин, мэм.
– Я – Джена Стюарт и буду работать секретаршей у миссис Дункан.
– Да помогут вам небеса, мэм, – пылко сказала она.
– Почему ты так говоришь?
– На нее плохо работать, уж такова она. Можно сказать, очень строгая женщина. – Колин глубоко вздохнула. – Ей – Богу, это, пожалуй, верное слово для нее.
Сняв с подноса салфетку, я обнаружила много еды, хорошо приготовленной и хорошо сервированной. Там был пудинг, плавающий в сиропе, который я любила. Но я подумала, что Колин тоже его любит, поэтому отдала его ей. Она, сев на край кровати, со счастливым видом поглощала пудинг, и так мы стали добрыми друзьями. Я подумала, что друг в этом доме мне очень нужен.
– Хозяин, – доверительно сообщила девушка, – человек гордый. Самый большой грубиян из всех, какого я когда-либо видывала, уж не сомневайтесь. Для него фамилия Дункан означает столько же, сколько весь благословенный мир. Никогда не слыхала, чтобы человек так огорчался от того, что жена Уолтера не родила сыновей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22