Мы уже говорили вам, что она должна заменить вам мать и смотреть за
вами... Ну... чтобы вы мыли шею и уши...
- И чтобы я по субботам брал ванну, - с глубочайшей кротостью докон-
чил Дик.
- Вот именно.
- Сколько же вы... то есть я буду платить этой даме за ее услуги? -
продолжал расспрашивать Дик с той раздражающей непоследовательностью,
которая уже входила у него в привычку и выводила из себя учителей и то-
варищей.
Впервые мистер Крокетт ответил не сразу и сначала откашлялся.
- Ведь это же я плачу ей, не правда ли? - настаивал Дик. - Из моих
двадцати миллионов? Верно?
"Вылитый отец", - заметил про себя мистер Слокум.
- Миссис Соммерстон - "эта дама", как вам угодно было выразиться, -
будет получать полтораста долларов в месяц, что составит в год ровно ты-
сячу восемьсот долларов, - пояснил мистер Крокетт.
- Выброшенные деньги, - заявил со вздохом Дик. - Да еще считайте стол
и квартиру!
Дик поднялся - тринадцатилетний аристократ не по рождению, но потому,
что он вырос во дворце на Ноб-Хилле, - и стоял перед опекунами так гор-
до, что все трое тоже невольно поднялись со своих кожаных кресел. Но он
стоял перед ними не так, как стоял, быть может, некогда маленький лорд
Фаунтлерой [2], ибо в Дике жили две стихии. Он знал, что человеческая
жизнь многолика и многогранна: недаром Мона Сангвинетти оказалась
сильнее его в орфографии и недаром он дрался с Тимом Хэгэном, а потом
дружил с ним, деля власть над товарищами.
Он был сыном человека, пережившего золотую лихорадку сорок девятого
года. Дома он рос аристократом, а школа воспитала в нем демократа. И его
преждевременно развившийся, но еще незрелый ум уже улавливал разницу
между привилегированными сословиями и народными массами. Помимо того, в
нем жили твердая воля и спокойная уверенность в себе, совершенно непо-
нятная тем трем пожилым джентльменам, в руки которых была отдана его
судьба и которые взяли на себя обязанность приумножать его миллионы и
сделать из него человека сообразно их собственному идеалу.
- Благодарю вас за вашу любезность, - обратился Дик ко всем трем. -
Надеюсь, мы поладим. Конечно, эти двадцать миллионов принадлежат мне, и,
конечно, вы должны сохранить их для меня, ведь я в делах ничего не смыс-
лю...
- И поверьте, мой мальчик, что мы ваши миллионы приумножим, бесспорно
приумножим, и притом самыми безопасными и испытанными способами, - зая-
вил мистер Слокум.
- Только, пожалуйста, без спекуляций, - предупредил их Дик. - Папе
везло, но я часто слышал от него, что теперь другие времена и уже нельзя
рисковать так, как прежде рисковали все.
На основании всего этого можно было, пожалуй, решить, что у Дика ме-
лочная и корыстная душонка. Нет! Именно в этим минуты он меньше всего
думал о своих двадцати миллионах. Его занимали мечты и планы, столь да-
лекие от всякой корысти и стяжательства, что они скорее роднили его с
любым пьяным матросом, который расшвыривает на берегу свое жалованье,
заработанное за три года.
- Правда, я только мальчик, - продолжал Дик, - но вы меня еще не
очень хорошо знаете. Со временем мы познакомимся ближе, а пока - еще раз
спасибо...
Он смолк и отвесил легкий поклон, полный достоинства: к таким покло-
нам привыкают очень рано все лорды во всех дворцах на Ноб-Хилле. Его
молчание говорило о том, что аудиенция кончена. Опекуны это поняли, и
они, товарищи его отца, с которыми тот вел крупнейшие дела, удалились
сконфуженные и озадаченные.
Спускаясь по широкой каменной лестнице к ожидавшему их экипажу, мис-
тер Дэвидсон и Слокум были готовы дать волю своему гневу, но Крокетт,
только что возражавший мальчику так сердито и резко, пробормотал с вос-
хищением:
- Ах, стервец! Ну и стервец!
Экипаж отвез их в старый Тихоокеанский клуб, где они еще с час озабо-
ченно обсуждали будущность Дика Форреста и жаловались на ту трудную за-
дачу, которую на них взвалил "Счастливчик" Ричард Форрест.
А в это время Дик торопливо спускался с горы по слишком крутым для
лошадей и экипажей, заросшим травой мощеным улицам. Едва он оставил за
собой живописные холмы, виллы и пышные сады миллионеров и спустился
вниз, как тут же попал в узкие улички с деревянными лачугами, где жил
рабочий люд. В 1887 году Сан-Франциско еще представлял собой такую же
беспорядочную смесь дворцов и трущоб, как и любой старый европейский го-
род; и Ноб-Хилл, подобно средневековому замку, вырастал из нищеты и гря-
зи обыденной жизни, которая ютилась у его подножия.
Дик наконец остановился на углу, возле бакалейной лавки, над которой
жил Тимоти Хэгэн-старший; Тимоти мог позволить себе эту роскошь - жить
над головой своих сограждан, содержавших семью на сорок - пятьдесят дол-
ларов в месяц, так как служил в полиции и получал сто.
Но тщетно Дик свистел под открытыми, не защищенными от солнца окнами:
Тима Хэгэна-младшего не было дома. Наконец Дик смолк и принялся переби-
рать в уме все те места неподалеку, где мог находиться его приятель; но
в это время тот и сам появился из-за угла, бережно неся жестянку из-под
лярда, полную пенящегося пива. Он пробурчал какое-то приветствие, и Дик
также грубо буркнул ему что-то в ответ, точно всего час назад не он так
смело и надменно отпустил трех некоронованных королей огромного города"
Он говорил, как обычный мальчишка, и ничто в его тоне не показывало, что
он - будущий владелец двадцати миллионов, а со временем и большего бо-
гатства.
- Я не видел тебя после смерти твоего старика, - заметил, поравняв-
шись с ним, Тим Хэгэн.
- Зато видишь теперь. Верно? - отозвался Дик. - Знаешь, Тим, я к тебе
по делу.
- Ладно, подожди, сначала отдам пиво моему старику, - сказал Тим,
следя опытным глазом за вздымающейся у краев жестянки пеной. - Раскри-
чится, если подашь без пены.
- А ты встряхни жестянку, вот и будет пена, - посоветовал Дик. - Мне
только на минутку. Дело в том, что я нынче ночью удираю. Хочешь со мной?
Голубые ирландские глазки Тима загорелись любопытством.
- А куда? - спросил он.
- Не знаю. Так хочешь? Если да, можно будет обсудить потом, когда бу-
дем уже в пути. Ты знаешь все лучше меня. Ну как? Согласен?
- Старик-то с меня шкуру спустит, - пробормотал Тим.
- Да ведь он колотил тебя и раньше, а твоя шкура, кажется, еще цела,
- последовал бессердечный ответ. - Только скажи "да", и мы встретимся
сегодня вечером в девять часов у перевоза. Ну как? Идет? Словом, в де-
вять я там буду.
- А если я не явлюсь? - спросил Тим.
- Все равно, уеду один. - И Дик отвернулся, делая вид, что собирается
уходить; потом приостановился и бросил небрежно: - Лучше, если бы вмес-
те...
Тим встряхнул жестянку с пивом и отвечал так же небрежно:
- Да уж ладно. Приду.
Расставшись с Тимом, Дик принялся разыскивать некоего Марковича, сло-
венца, тоже бывшего школьного товарища; его отец содержал дешевый ресто-
ран, где можно было за двадцать центов получить очень приличный обед.
Молодой Маркович взял как-то у Дика в долг два доллара, но Дик поладил с
ним на одном долларе сорока центах, остальную же часть долга простил
Марковичу.
Затем Дик не без робости и волнения прошелся по Монтгомери-стрит, ми-
мо украшавших эту оживленную улицу многочисленных ломбардов и ссудных
касс. С отчаянной решимостью он наконец выбрал одну из них и обменял там
на восемь долларов и квитанцию часы, стоившие, как он знал, по меньшей
мере пятьдесят.
Обед во дворце на Ноб-Хилле подавался в половине седьмого. Дик явился
домой без четверти семь и сразу налетел на миссис Соммерстон. Это была
полная пожилая дама, из некогда знаменитой, а теперь обедневшей семьи
Портер-Рингтон, финансовый крах которой потряс в семидесятых годах все
Тихоокеанское побережье. Несмотря на свой полноту, она страдала, по ее
словам, "расстройством нервов".
- Нет, нет, это невозможно, Ричард, - возмущенно изрекла она. - Обед
ждет уже целых четверть часа, а вы еще не вымыли лицо и руки.
- Простите, миссис Соммерстон, - извинился Дик. - Я больше никогда не
буду опаздывать. Да и вообще не причиню вам впредь никакого беспо-
койства.
Они обедали вдвоем в огромной столовой, и Дик старался занимать свою
воспитательницу, ибо, хотя он и платил ей жалованье, она все-таки была
для него гостьей.
- Когда вы устроитесь, вам будет здесь очень хорошо. Это уютный ста-
рый дом, да и слуги живут здесь уже много лет.
- Но, Ричард, - возразила она с улыбкой, - ведь не от слуг зависит
то, как я буду чувствовать себя здесь, а от вас.
- Я сделаю все, что могу, - любезно ответил он, - и даже сверх того.
Я очень сожалею, что сегодня опоздал. Пройдут многие-многие годы, и я ни
разу не опоздаю. Я решил совсем не беспокоить вас. Вот увидите. Будет
так, словно меня и нет в доме.
Затем он пожелал ей спокойной ночи и, уходя, прибавил, как бы что-то
вспомнив:
- Насчет одного я должен вас предупредить: это касается повара, его
зовут О-Чай. Он у нас в доме очень давно, я даже не помню, сколько лет,
- может быть, двадцать пять, а то и тридцать; он готовил отцу, когда ме-
ня еще не было на свете и когда не было этого дома. Он у нас на особом
положении и так привык все делать по-своему, что вам придется с ним об-
ращаться довольно осторожно. Но если он вас полюбит, то себя не пожале-
ет, чтобы вам угодить. Меня он очень любит. Сделайте так, чтобы он и вас
полюбил, и вам будет здесь очень хорошо. А я, право же, не причиню вам
больше никакого беспокойства. Я сделаю так, будто меня нет в доме.


ГЛАВА ПЯТАЯ

В девять часов, минута в минуту. Дик, одетый в свое самое старое
платье, встретился с Тимом Хэгэном у перевоза.
- На север идти не стоит, - сказал Тим, - Скоро зима, и спать будет
холодно. Хочешь, пойдем на восток, в сторону Невады и пустыни?
- А еще куда можно? - спросил Дик. - Что, если мы выберем юг и пойдем
на Лос-Анджелес, Аризону, Новую Мексику и Техас? - предложил он.
- Сколько ты раздобыл денег? - спросил Тим.
- А тебе зачем? - возразил Дик.
- Важно уйти из этих мест как можно скорее, а чтобы двигаться быстро,
надо платить. Мне-то наплевать. Вот ты - другое дело. Твои опекуны сей-
час же поднимут шум, наймут ораву сыщиков; а те как пойдут по следу - не
отвяжешься. Надо скорее смыться.
- Ну что ж, раз иначе нельзя... - отозвался Дик. - Несколько дней мы
будем петлять, путать их, скрываться и за все платить, пока не доберемся
до Трэйси. А потом платить перестанем и повернем на юг.
Вся эта программа была ими выполнена в точности. Трэйси они проехали
в качестве платных пассажиров; через шесть часов после того, как местный
шериф перестал обыскивать поезда. Дик из осторожности заплатил еще до
станции Модесто, а там платить перестал, и, следуя советам Тима, мальчи-
ки продолжали путь "зайцами" в багажных и товарных вагонах, а также на
тендерах. Дик покупал газеты и пугал Тима, читая ему трагические описа-
ния того, как был похищен юный наследник форрестовских миллионов.
В Сан-Франциско опекуны дали объявление, что нашедшему и доставившему
домой их подопечного будет выплачена премия в тридцать тысяч долларов.
Тим Хэгэн, читавший эти сообщения, когда мальчики отдыхали на траве у
какой-нибудь водокачки, навсегда внушил своему товарищу ту мысль, что
честность и честь не являются достоянием какой-нибудь отдельной касты и
могут обитать не только во дворце на вершине горы, но и в убогой квар-
тирке над бакалейной лавкой.
- Ах черт! - обратился Тим не столько к Дику, сколько к лежавшему пе-
ред ними ландшафту. - Мой старик не стал бы шуметь оттого, что я удрал,
если бы я выдал тебя за тридцать тысяч! Даже подумать страшно!
Раз Тим так открыто об этом заговорил, значит, с этой стороны Дику
опасаться нечего, - сын полисмена не донесет на него.
Только шесть недель спустя, уже в Аризоне, Дик опять коснулся этого
вопроса.
- Понимаешь ли, Тим, - сказал Дик, - я получил кучу денег, и мой ка-
питал все время растет, а я из него не трачу ни одного цента, как ты ви-
дишь сам... хотя миссис Соммерстон и выжимает из меня тысячу восемьсот
долларов в год, да кроме того, - стол, квартиру и экипаж, а мы с тобой
живем, как бродяги, и рады подобрать за каким-нибудь кочегаром его
объедки. И все-таки мой капитал растет! Сколько это выходит - десять
процентов с двадцати миллионов долларов? Сосчитай!
Тим Хэгэн уставился на струи горячего воздуха, волновавшиеся над пус-
тыней, и попытался решить предложенную ему задачу.
- Ну, сколько будет одна десятая от двадцати миллионов? - нетерпеливо
спросил Дик.
- Сколько? Два миллиона, конечно.
- А пять процентов - половина десяти. Сколько же это составит в год,
если считать двадцать миллионов из пяти процентов?
Тим нерешительно молчал.
- Да половину, половину двух миллионов! - крикнул Дик. - Значит, я
каждый год становлюсь на один миллион богаче. Запомни это и слушай
дальше. Когда я соглашусь вернуться домой, - а это будет только через
много-много лет, мы с тобой решим когда, - я тебе скажу, и ты напишешь
отцу. Он нагрянет в условленное место, заберет меня и доставит куда сле-
дует. А потом получит от опекунов обещанные тридцать тысяч, бросит служ-
бу в полиции и откроет пивную.
- Тридцать тысяч, это знаешь, сколько денег? - небрежно проговорил
Тим, выразив таким образом свою благодарность.
- Только не для меня, - заявил Дик, стараясь умалить свою щедрость. -
Тридцать тысяч в миллионе содержится тридцать три раза, а мои деньги за
один год приносят миллион.
Однако Тиму не суждено было дожить до тех времен и увидеть, как его
отец станет владельцем пивной. Два дня спустя после этого разговора не в
меру ретивый кондуктор выставил мальчиков из пустого товарного вагона,
когда поезд стоял на мосту, перекинутом через высохший каменистый овраг.
Дик взглянул вниз: дно оврага лежало на глубине семидесяти футов, - и он
невольно содрогнулся.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7