СВЯТОСЛАВ ЛОГИНОВ
МНОГОРУКИЙ БОГ ДАЛАЙНА
Настырному Андрею Николаеву, который заставил меня написать это.
Прежде начала времен в мире не было ничего, лишь посреди пространства
стоял алдан-тэсэг, а на нем сидел старик Тэнгэр, который уже тогда был
стар. Тэнгэр сидел на алдан-тэсэге и думал о вечном. И чем больше он думал,
тем яснее ему становилось, что вечность длится долго, и конца ей не видно.
Тогда Тэнгэр сказал:
- Это правильно, что у вечности нет конца, а я - бессмертен, потому
что для мыслей о вечном нужна вечность. В этом есть смысл, и мир всегда
будет таким.
И тут он услышал голос:
- Ты ошибаешься, мудрый Тэнгэр!
Тэнгэр глянул вниз и увидел, как из темной дыры в подножии
алдан-тэсэга выползло существо скверного вида.
- Я Ероол-Гуй - обитатель бездны, - сказало существо. - Я родился из
твоих отбросов и за это ненавижу тебя. Теперь я буду сидеть на твоем месте
и думать о вечном, а ты пойдешь вниз.
Тэнгэр, разгневанный такими словами, встал и схватил существо, чтобы
запихать его обратно в дыру, из которой оно выползло, но Ероол-Гуй обхватил
Тэнгэра бесчисленными дюжинами цепких рук и начал биться с ним за право
сидеть на тэсэге. Тэнгэр был сильнее, но Ероол-Гуй прильнул к нему дюжиной
дюжин жадных ртов и пил его кровь, поэтому Тэнгэр не мог сокрушить врага, а
тэсэг стоял пустой, и в мире не было порядка. Битва продолжалась долго, и
когда у вечности кончились древние века, Тэнгэр сказал:
- Ты видишь, что никто из нас не может победить, ибо мы оба
бессмертны. Скажи, что хочешь ты теперь? Обещаю исполнить это
ради тишины и моего спокойствия.
- Я хочу иметь место, где я мог бы жить, - ответил Ероол-гуй.
- Хорошо, я построю для тебя четырехугольный далайн - обширный и не
имеющий дна, я наполню его водой, чтобы ты мог плавать, населю всякими
тварями, мерзкими и отвратительными на вид, а ты будешь владычествовать над
ними.
- Еще я хочу, чтобы там тоже был тэсэг, потому что и я люблю думать о
вечном, - сказал Ероол-Гуй.
- Пусть будет так, - согласился Тэнгэр. - Я поставлю в далайне
квадратный остров - оройхон. Он будет опираться на восемь столбов, и на
верхушке каждого из них встанет суурь-тэсэг, что значит: место, откуда
далеко видно.
- Но пусть и на оройхоне водятся твари, годные мне в пищу: я буду их
убивать, потому что ненавижу всех, умеющих ходить.
- Ты хочешь многого, - сказал Тэнгэр, - хотя я согласен и на это. Но
тогда я построю не один, а пять оройхонов, чтобы ты не мог убить всех
разом, потому что ты умеешь лишь ползать, и те, кто успеют убежать от тебя
на соседний оройхон - будут в безопасности. Надеюсь, теперь ты доволен?
- Нет, - сказал Ероол-Гуй. - Мне надо, чтобы среди этих тварей была
одна похожая на тебя как схожи капли воды, чтобы у нее были две руки и две
ноги, чтобы она умела разговаривать и думать о вечном. Я буду убивать эту
тварь в память о нашей битве и смеяться над тобой.
Нахмурился Тэнгэр.
- Ты зря просишь это, - сказал он, - но раз я обещал, то я создам для
тебя человека. Только знай, что раз в поколение - а люди по твоей просьбе
будут смертны - среди них станет рождаться илбэч - строитель оройхона. Он
начнет делать новые острова для себя и своих детей, островов будет
становиться все больше, вскоре появятся и такие, до которых ты не сможешь
дотянуться, поскольку их со всех сторон закроют соседние острова, а твой
путь - лишь один оройхон. И я не знаю, кто над кем будет смеяться в конце
концов.
- Я проклинаю твоего илбэча! - вскричал Ероол-Гуй. - Он нигде не
найдет покоя и не встретит счастья. У него не будет друзей, и даже родня
станет издеваться над ним. А если он хоть кому-нибудь скажет о своем даре,
то проживет не больше дня. Я буду охотиться за ним неутомимо, он не уйдет
от моей мести, даже если выстроит оройхон на краю мира. Граница встретит
его жаром и пламенем, и он не сможет ни жить там, ни убежать из далайна.
Так я сказал!
- Ты сказал все? - спросил Тэнгэр.
- Нет, но мое последнее слово я скажу потом.
Промолвив так, Ероол-Гуй уполз в темную дыру, а Тэнгэр пошел строить
далайн. Алдан-тэсэг остался пустым, и никто не думал о вечном.
Долго продолжалась работа, лишь на исходе срединных веков вернулся
Тэнгэр, ударил по основанию алдан-тэсэга и, когда Ероол-Гуй выполз, сказал
ему:
- Я все сделал по твоему слову.
Они вместе отправились к далайну, и Ероол-Гуй, увидав, что все
исполнено, усмехнулся и произнес:
- Я отравлю воду далайна своим ядом, так что это уже будет не вода, и
когда-нибудь яд разъест стены далайна и растечется по всему пространству, и
нигде не останется места для глупого Тэнгэра.
- Что ж, - сказал Тэнгэр. - Это было твое последнее слово, и пусть
будет по-твоему. Но берегись, если прежде в далайне не останется места для
тебя!
И поскольку это действительно были последние слова, то Ероол-Гуй молча
канул в глубине далайна, а Тэнгэр вернулся на алдан-тэсэг, думать о
вечности, у которой кончились срединные века и начались новые.
ГЛАВА 1.
Большущая тукка, не прячась, сидела на самом видном месте - на
верхушке суурь-тэсэга. Не заметить ее казалось просто невозможно. То есть,
конечно, тукку всегда можно не заметить, ее шкура сливается со скользким
белесым нойтом, покрывающим в оройхоне каждый камень и каждую пядь. Тукка и
сама похожа на камень, так что не мудрено пройти мимо, едва не наступив на
нее. Рассказывают, что хромой Хулгал однажды, не разобрав, сел на тукку, и
что именно с тех пор он хромает. Этому Шооран не верил - какая же тукка
позволит сесть на себя? Хотя при опасности тукка предпочитает затаиться. Но
на этот раз она пошевелилась, и Шооран заметил ее. Такое случилось с ним
впервые, обычно он лишь наблюдал, как большие мальчишки гоняют тукку,
вздумавшую среди дня высунуться наружу. Чаще всего тукке удавалось
улизнуть, но чем бы ни завершилось дело, венчала его всеобщая драка -
мальчишки делили пойманную добычу или выясняли, кто виноват в неудаче. В
любом случае, Шооран был слишком мал - и чтобы охотиться, и чтобы драться.
Он лишь следил за другими, восхищаясь ими и ненавидя в предвкушении той
минуты, когда сам вмешается в эту жизнь и, разумеется, для начала будет
побит.
Но сейчас рядом никого не было, а тукка была. Шооран проворно снял
старый истрепанный жанч и, пригнувшись, начал подкрадываться к тукке. Он
кинул жанч с пяти шагов и попал. Одежда накрыла тукку с головой, так что
зверек уже ничего не видел и не мог нырнуть в темные пещеры у подножия
суурь-тэсэга. Эти дыры были так велики, что в них мог пройти взрослый
мужчина, но в мокром оройхоне на такое в одиночку не решился бы ни один
безумец. Дыры вели в шавар - подземные пещеры до половины залитые едким
нойтом, кишащие хищной и ядовитой мерзостью. Если бы тукка ушла в шавар,
достать ее оттуда стало бы невозможно. Но ослепшая тукка помчалась вперед,
волоча по слизи полы жанча. Шооран побежал следом. Он забыл об опасности, о
том, что мама запрещала отходить далеко от границы, а видел лишь тукку,
которую надо догнать. Дважды он падал, вымазав в нойте ладони и чуть было
не потеряв из виду беглянку. Потом он догнал тукку и попытался схватить ее,
но тукка ударила иглами, пробившими жанч разом в двадцати местах, и сумела
вырваться. Но все же это была удача, потому что проколотый жанч не мог
слететь с головы зверя, и победа Шоорана становилась лишь вопросом времени.
Об испорченной одежде и саднящих ладонях Шооран не думал - шкура большой
тукки стоит дороже старого жанча, к тому же мама, конечно, сможет прокалить
жанч на огненном аваре, а потом как-нибудь починить его.
Шооран схватил обломок камня и кинул. Делать так не полагалось -
камень мог испортить иглы, но Шооран устал и обозлился. Он и так с утра
забрел чересчур далеко - много дальше, чем дозволялось ему, а теперь еще
бежал вслед за туккой, которая казалось и не думала уставать и, каждый раз,
когда Шооран настигал ее, выпускала все новые иглы, безжалостно калеча кожу
жанча, шипела и металась из стороны в сторону. Камень, впрочем, в тукку не
попал, а ударившись об один из мелких тэсэгов, поднимавшихся повсюду,
разлетелся на хрупкие осколки. Тукка на мгновение остановилась, вертя
замотанной головой и, видимо, ничего уже не соображая от страха, и тут
Шооран схватил ее. Он наступил на край жанча, рукой, пачкаясь в нойте,
ухватил другой край и поднял жанч с запутавшейся в нем туккой на воздух.
Тукка завертелась и зашипела отчаянно, но это не помогло ей. Шооран свел
полы вместе, крепко стянул их рукавами, и тукка оказалась упакованной в
узел. Она могла шипеть и бить иглами, но освободиться не умела. Правда
нести ее придется на вытянутой руке, чтобы не напороться на иглу.
Шооран гордо распрямился, подняв вверх узел, и вздрогнул, лишь теперь
увидев, куда забежал, увлеченный погоней. Впереди, не было ни одного
тэсэга, оройхон там кончался, а дальше насколько хватало глаз, расстилалась
бледная гладь далайна. Далайн казался живым, он дышал, по липкой тягучей
влаге медленно пробегала дрожь. Временами на поверхности вздувался бугор,
он бесцельно двигался пока не опадал или не ударялся о край оройхона. Тогда
на камне оставалась шевелящаяся груда поделенных на сегменты тел,
извивающихся щупалец, каких-то спутанных волос. Влага растекалась по
сторонам, загустевала, превращаясь в нойт.
Секунду Шооран обалдело смотрел на эту картину, о которой так много
слышал, потом повернулся и бегом бросился назад. Он, никогда прежде не
видавший далайна, отлично знал, что его глубины могут выпустить смерть.
Житель далайна, страшный Ероол-Гуй выбрасывался на берег и цепкими руками
тащил к себе всех, до кого успевал дотянуться. А рук Ероол-Гуй имел много и
мог дотянуться до любого места в оройхоне. В такую минуту люди бежали к
границе и вжавшись между палящими аварами, пережидали беду. Последний раз
такое случилось два года назад, когда Шооран был совсем маленьким. Он
запомнил лишь темноту и отчаянный шепот матери: "Не смотри! Не смотри!.." А
что он мог видеть, если мама с головой укутала его в свой жанч и так крепко
держала, что при одном воспоминании о том дне, у него начинают болеть
кости? И все же именно тогда он понял, почему мама требует, чтобы он не
отходил далеко от границы. Ведь только на узкой полоске между всесжигающими
аварами и кромкой оройхона удавалось быть в безопасности. Жаль, что
прокормиться на этой полосе не смогла бы и тукка, поэтому всем, даже детям,
каждый день приходилось отправляться на загаженный нойтом оройхон, и
Шооран, несмотря на предупреждения матери, постепенно уходил все дальше от
безопасной границы, пока, наконец, не достиг далайна.
Большие мальчишки хвастались, что ходят сюда чуть не ежедневно, но
Шооран знал, что это неправда, и потому бежал, не пытаясь скрыть страх. Но
через пару минут начало болеть под ложечкой, Шооран задохнулся и перешел на
шаг. Далайн был уже не виден, страх отпустил, и вновь стала радовать тукка,
затянутая в узел и даже не пытающаяся выбраться на волю. Такая огромная
тукка! За ее шкуру можно получить все, что угодно. Из шкуры тукки шьют
башмаки, которые носят знатные цэрэги, живущие на сухих оройхонах, и даже
сам царственный ван. Там, в сухих краях есть много чудесных вещей, но тукки
там нет... тем более такой большой. Из нее одной получится целый башмак. А
если шить башмаки поменьше, то можно выкроить и два. Шооран представил свои
ноги не в бесформенных буйях, а в башмаках из кожи тукки с иглами в носке и
на пятке, чтобы удобнее было драться, и проникся гордостью за свой подвиг.
А мясо тукки, говорят, очень вкусное... он никогда не пробовал его.
Шооран миновал уже два суурь-тэсэга и знал, что скоро окажется в
знакомых местах. В отличие от простых, мелких тэсэгов, разбросанных повсюду
словно бородавки, восемь суурь-тэсэгов располагались квадратами, они были
высоки, и по ним удавалось легко найти дорогу. Шооран снова припустил
бегом, но вдруг остановился. Навстречу ему из-за кривобокого тэсэга вышел
Бутач.
Бутач был самым большим и отчаянным из мальчишек, он часто отнимал еду
даже у взрослых женщин. Просто так он никого не трогал, но пройти мимо
маленького мальчика да еще с тугим узлом в руках, не мог.
- Что промыслил? - ласково спросил Бутач.
- Ничего, - Шооран попятился.
- Ну, коли ничего, так давай сюда, - заключил Бутач. - Ведь если это
"ничего", то тебе его не жалко. Так ведь?
- Не дам, - внутренне похолодев, сказал Шооран.
После таких слов немедленно должна была последовать взбучка, Шооран
внутренне был готов к ней, и даже согласен, что так и должно быть, но...
только не сейчас. То есть, пусть будет какая угодно взбучка, но тукку он не
отдаст. Он поймал тукку сам... это его тукка...
- Это мама сказала отнести Боройгалу, - принялся врать он, отчаянно
надеясь, что упоминание самого сильного из мужчин остановит грабителя.
Однако, на Бутача слова действовали слабо. Он протянул руку намереваясь
вырвать узел из ослабевших пальцев, но Шооран дернулся назад и резко, без
размаха хлестнул Бутача узлом по лицу. Очнувшаяся тукка разом выпустила все
свои иглы, щека Бутача мгновенно вспухла и окрасилась кровью. Узел
развязался, тукка выпала. Еще в воздухе она извернулась, чтобы приземлиться
на ноги, и, ни секунды не мешкая, кинулась наутек. Шооран метнул вслед
жанч, но промахнулся. Может быть, он попал бы и на этот раз, если бы не
Бутач. В первый миг тот замер, захлебнувшись криком - ядовитые иглы обожгли
нестерпимой болью - но потом, увидев тукку, пересилил себя и, сбив с ног
Шоорана, ринулся вдогонку.
Шооран поднялся, поднял окончательно изгаженный жанч. Тряслись руки,
дрожали губы. Жизнь, только что казавшаяся замечательной, погибла
безвозвратно. Тукка сбежала, и неважно, поймает ее Бутач или нет: он теперь
раздет, и руки болят, и неясно, что сказать маме, а Бутач, когда вернется,
попросту убьет его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10