На джинсах тоже противные пятна.
– Больно?
– Ничего. Хорошо, что не в глаз.
– Да уж! Как в газету напишешь?
– Скажу: нет у него ни родственников, ни знакомых. Позвоню строительному подрядчику, у которого он работал, возьму какие-нибудь данные, может, фото.
– Все шито-крыто, да? Как будто ничего и не было?!
– А что ты предлагаешь, Витя?
– Депортировать их из страны. Зачем в Израиль антисемитов привозить! Мы же им работу даем, чтоб не загнулись на Украине с голоду, а они нас ненавидят.
– Витя, у людей горе. Люди в горе по-разному реагируют.
– В горе, в радости они бы нас всех с удовольствием прикончили. Как арабы.
– И украинцы разные бывают, и арабы...
– Бывают разные. Только мы для них все одинаковые – жиды пархатые.
Солнце невыносимо режет глаза. Только теперь понимаю, что забыла в том доме темные очки.
Силы окончательно оставляют меня. Изможденно опускаюсь на траву. Не могу сдержать слез. Наверное, это запоздалая реакция.
– Фира... ты чего, ну, хватит! Прости. Все, поехали, поехали ко мне. Я за руль сяду.
– У меня страховка только на одного человека.
– Ну хорошо, ты за руль сядешь. Поехали. У тебя другая одежда есть?
– – Есть, конечно. В багажнике.
– Ну вот и хорошо. Приедем, примешь душ, переоденешься, позвонишь, кому надо, статью свою приготовишь. У меня компьютер есть. Отдохнешь, переночуешь, а завтра утром поедешь.
– Мне сегодня в Иерусалим надо вернуться.
– Хорошо, сегодня вернешься. Еще всего десять утра. Вставай, поехали.
Через сорок минут испуганная Двора встречает нас возле дома. Витя пытается ей рассказать, что произошло, но вдруг останавливается на полуслове:
– Не могу «жиды пархатые» на иврит перевести.
– Потом, Виктор, потом слово подыщешь. Главное – живы, здоровы, – успокаивает его жена.
Перешагиваю порог дома, и вновь картина покоя завораживает меня.
Тонкие солнечные лучи, проникающие сквозь ажурные дырочки в шторах, играют в огромной вазе из разноцветного стекла, отбрасывают в разные стороны красно-сине-розово-зеленые блики.
Вкусно пахнет жареным мясом с йеменскими пряностями. Двора подает нам мягкие махровые полотенца.
– Эсти, иди в нашу ванную, там и фен есть, и все необходимое, а Виктор в детской душ примет.
После душа заглядываю в детскую. Витя сидит на полу среди сыновей, помогает им собрать какую-то замысловатую штуковину из пластмассового конструктора.
– Спускайся вниз, Фирочка, сейчас я отведу тебя в мой кабинет, там никто не будет мешать.
В кабинете Вити огромная, во всю стену, карта Израиля, причем территория ее больше нынешней и поделена тонкими линиями на двенадцать частей – двенадцать колен Израилевых.
– Что это?
– Таким было наше государство при царе Соломоне. Как написано в Торе: «Страна Израиля, обетованная евреям Богом».
– Интересно.
– – Да. Знаешь, где сейчас еще можно найти названия Израилевых колен?
– Где?
– На полицейских и военных картах. Там так и указано: лагерь Беньямина, лагерь Звулуна...
– Ты должен вернуться в лабораторию?
– За мной уже машину выслали. Приеду домой к трем часам. Ты пока готовь материал. А я вернусь, пообедаем, поговорим – и поедешь.
– Хорошо.
Сажусь за компьютер. Звоню строительному подрядчику Сашко, потом Ури. Строчу текст.
Шестилетний Яков, с которым я познакомилась сегодня утром, заглядывает в кабинет:
– Ты тут?
– Как видишь.
– Папа с антисемитами дрался?
– Да.
– А в садике говорят, что драться нельзя.
– Правильно говорят.
– В садике нельзя, а в жизни нужно.
– Кто тебе сказал?
– Сам понял.
Глава 5. ГЕРА
«Здравствуй, дорогой Гера. Сегодня исполнилось семь лет моей жизни в Израиле. Сегодня семь лет нашей с тобой разлуки».
Странно – почему семь? Десять. Ошиблась в цифрах.
«Кажется, что все было только вчера и в то же время очень-очень давно, словно в другой жизни. Вряд ли у тебя есть такое ощущение, ведь ты просто продолжал жить. А я поменяла все. Одним махом. Даже профессию. Только себя – постепенно.
Помнишь, однажды мы говорили с тобой о жизни, о женщинах. Ты сказал, что каждая женщина, которая была с тобой, хотела, чтобы ты стал ее мужчиной. Ты сказал, что я тоже этого хочу.
Я тебе тогда ничего не ответила. Просто раньше не умела быстро отвечать на сложные вопросы, мне всегда нужно было время, чтобы обдумать ответ. Теперь я знаю, что сказала бы тебе, Гера».
Ну, скажи, Фира, что-то оригинальное, например, что ты не хочешь, чтобы я стал твоим. По крайней мере, ты будешь первой.
Телефон звонит не умолкая. Надо отключить его. Леночка забрала мои подарки к дню рождения – розы и духи – и отправилась домой на два часа раньше.
Выключить телефон? Задумчиво смотрю на аппарат, потом все же беру трубку:
– Але...
– Гера, привет. Дело есть клевое. Срочное.
– Паша... – Нутром чувствую: предложит какой-нибудь проект, который может задержать мой вылет в Израиль.
– Паша, я не могу! Не сейчас, старик.
– Сейчас! Именно сейчас! Я уже под твоим окном. Встаю из-за стола. Фигура маячит под фонарем.
– Открывай, мне холодно!
Сбрасывает на ходу дубленку, шапку, шарф. Глаза горят.
– Ну, что на этот раз? Наращивание мусором островов для японцев? Разведение кроликов на необитаемом острове? Фабрика по пошиву бикини из соломки?
– Холодно, холодно, старик, а дело, между прочим, прибыльное.
– Не могу я, Паша. Не мо-гу!..
– Можешь. Ты только послушай. Знаешь стоматологический хозрасчетный центр на бульваре Победы?
– Лечили мне там зуб лет пять назад. Неплохие специалисты.
– Во-от! Центр обанкротился. Ха! Его на будущей неделе продают с молотка. Здание, между прочим, здоровенное. Четыре этажа. Два можно достроить.
– Заинтересовался!
– Покупаешь все готовенькое: кабинеты, оборудование, специалисты классные. Клиентура постоянная. Они, кстати, теперь новым методом лечат. Ну, для состоятельных, конечно.
– Каким еще методом?
– А таким – под общим наркозом. Усыпляют, значит, клиента, все там сверлят, выдирают, хреначат, вставляют.
– Все?
– Ну, во рту, конечно.
– И то хорошо.
– Нет, я тебе серьезно говорю. Клиент просыпается, тридцать два зуба сверкают, как новые.
– Откуда ты знаешь, что тридцать два?
– У человека столько зубов.
– Большие познания в стоматологии.
– Еще бы! Я сегодня два с половиной часа с главврачом говорил. Только что от него.
– Стоматологический центр... Паша, ты бабу любил когда-нибудь?
– Какую бабу?
– Какую-нибудь, неважно. Бабу. Так, чтобы ничего не хотелось больше... Только ее.
– Гера, ты заболел? Посмотри на себя! У тебя внук в августе родится. Нора Ивановна – женщина приятная во всех отношениях. Гера! Какая баба? К черту!.. Какая любовь в твои лета?
– А что мои лета? Ты младше меня всего на десять лет.
– На тринадцать.
– Неважно. Нечего меня в старики записывать.
– Тебе что, Ленки мало?
– А при чем тут Ленка?
– При том. Вторую неделю ходит как тень. Я с ней говорил, между прочим, вчера.
– О чем?
– О тебе... О вас.
– Я ее уволю завтра за треп.
– Перестань, она знает, что ты мой друг. Больше, чем друг. Почти брат.
– И что тебе сказала Елена Васильевна, мой младший почти брат?
– Сказала про посылку из Иерусалима. Сказала, что ты теперь с этой посылкой живешь, даже спать домой не ходишь. Баба в Иерусалиме, значит?
– Да не баба она...
– А что – мужик?
Паша вдруг замечает картонную коробку у меня на столе.
– А вот и она, родимая, – порывается достать послание.
– Не смей! – неожиданно для себя ору я.
– Извини, – он отдергивает руку, – ты чего, Гера, взбесился? – Подходит ко мне, усаживает меня в кресло.
– Да ладно, что ты со мной, как с больным.
– Ты и есть полоумный. Посмотри на себя в зеркало: глаза блестят, руки дрожат... – Достает из внутреннего кармана плоскую алюминиевую фляжку, разливает по рюмкам.
– Давай-ка вот выпей, успокойся и все мне выкладывай. Легче станет. Мы, кстати, в этом стоматологическом центре психологов заведем, и сексопатологов, и иглоукалывателей, и косметологов, и массажистов.
– Еще скажи: казино и бордель откроем на крыше.
– Нет. Все должно быть серьезно, солидно, интеллигентно, по последнему слову медицинской науки.
– А с наркотой что делать будешь? Они наверняка косяком туда прут. Там ведь наркотические препараты имеются, раз ребята под наркозом операции делают.
– Да продумал я! Все продумал. Главарям отстегивать будем, они сами о мелочах позаботятся. Петровичу, начальнику спецотряда, забашляем, как положено.
– Да, конечно, кто башлять-то будет? Гера башлять будет... Не хочу я твой зубовый центр. Ничего не хочу. Я семнадцатого марта в Израиль улетаю. Уже билеты заказал.
– Одно другому не мешает. Хочешь бабу повидать, лети – люби. Вернешься, все уже тикать начнет, как часики швейцарские: тик-так, тик-так...
– Так, да не так! Ты бы, Паша, с тем справился, что есть уже.
– Когда ты из Израиля возвращаешься?
– Не улетел еще.
– Хватит, я серьезно спрашиваю: на сколько дней эти твои майсы с бабой рассчитаны?
– Да не баба она! Твою мать!.. И не рассчитано ничего.
– Ладно, извини. Понимаю: любимая женщина, любовь на всю оставшуюся жизнь.
– Все, Паша, иди. Тяжело мне с тобой.
– Не уйду я никуда, пока не согласишься. Я даже бизнес-проект накатал. Все просчитал. Через год стоматологический центр окупится и начнет приносить чистую прибыль, которая будет расти в геометрической прогрессии.
– Оставь бизнес-план и иди. Обещаю ознакомиться.
– Гера, ты уверен, что в порядке? .
– Уверен. Иди, Паша. Я тебе слово дал?
– Дал.
– Значит, ознакомлюсь.
Закрываю за Пашей дверь, допиваю коньяк. Читаю его бизнес-план. Отличный проект. Молодец, парень! Золотая голова и нюх, как у собаки. Две недели назад я бы за этот проект зубами схватился. Всеми – сколько их там у человека? – тридцатью двумя.
Почему человек так редко может делать то, что хочет? Сколько всяких незримых нитей связывают его стальной паутиной. И какой нужен толчок, чтобы вырваться из этой паутины. Разорвать ее разом. Способен лия на это?
Фира... Фирочка... Эсфирь... Мисс Вселенная. Мне ведь уже пятьдесят шесть лет. А тебе, тебе только тридцать восемь. У меня внук в августе родится. И Нора Ивановна – женщина приятная во всех отношениях, как Паша выразился словами классика. Нора Ивановна —
командир, директор института цветных металлов, почетный член Академии наук.
Фира, я сошел с ума. Конечно, с кем поведешься... Зачем я поеду к тебе в Иерусалим? Бередить открытую рану?
Паша, идиот, ну зачем ты свалился на мою голову с этими дурацкими хозрасчетными зубами?
Тоскливо смотрю в окно. Снежинки беззаботно кружатся в фосфорическом свете фонаря.
«Ты сказал, Гера, что я тоже мечтаю, чтобы ты стал моим. Нет, Гера, нет. Ты и так мой. Мой с той минуты, когда я впервые увидела тебя и полюбила. Ты мой с первого взгляда и все эти долгие-быстрые годы. Моя мечта – чтобы я стала твоей. Чтобы я стала твоей, как ты – мой. Чтобы ты любил меня, заботился обо мне, защипал, ревновал... ревновал до безумия, как ревнует старший брат, когда в доме рождается новый ребенок. Ревнует, потому что часть родительского тепла отнята у него навсегда. О, Гера, как я мечтаю об этом, чтобы твоя душа и твое тело почувствовали меня своей частью – самой важной, самой необходимой для жизни. Мой идеал – стать твоим самым дорогим сокровищем. Твоим, Гера. Ты богатый человек и ни в чем не нуждаешься, но ты несчастен, потому что никогда не испытывал по-настоящему это чувство – любить женщину и наслаждаться, то она твоя, только твоя и сама счастлива этим. Безумно счастлива. И не хочет никого другого. Только тебя. Ласкать, смешить, беречь, кормить, любить... Любить».
Спасибо тебе, моя мисс Вселенная, ты опять помогла разрешить мои сомнения. Чувствую, как буквы ее детского почерка дробятся на нейтроны и протоны и взрываются во мне ядерным взрывом невыносимого желания.
Да! Да! Я хочу, чтобы ты стала моей. Я больше не боюсь этого – довериться другому человеку. Это – не зависимость от него. Это – не рабство. Это – что-то другое...
Я поеду в Иерусалим. Я должен обнять тебя, Фира. Снова окунуться в черный омут твоих глаз и понять, что же это такое. Пусть мне пятьдесят шесть лет, пусть невозможно что-то изменить. Я должен увидеть тебя.
Глава 6. ФИРА
Я задремала. Витя склонился надо мной. Проснулась от его взгляда.
– Подремала полчаса. Очень полезно перед дорогой. Тем более тебе. Ты так неуверенно водишь машину.
– Который час?
– Половина четвертого. Все сделала для газеты?
– Да. Строительный подрядчик оказался хорошим мужиком, отвез фотографию погибшего парня в хайфское отделение газеты.
– Может, родственники будут против?
– Нет. Он говорил с ними.
– На каком языке?
– На иврите. Один немного понимает... Оказывается. В общем, все в порядке.
– Тогда давай поговорим, потом пообедаем – и поедешь.
– Да... поговорим, только умоюсь, чтобы спать не хотелось.
Возвращаюсь в кабинет, сажусь напротив Вити в глубокое кожаное кресло. Времени мало, сразу задаю главный вопрос:
– Значит, спутник не взлетит? Взорвется в верхних слоях атмосферы?
– ...Да. Точно.
Обалдеваю от его прямоты и осведомленности.
– Откуда ты знаешь?
– Дов брал меня с собой в Москву, когда подписывали договор с русскими.
– Зачем?
– Что «зачем»? Зачем брал или зачем подписывал?
– Зачем брал? Сначала – зачем брал...
– Чтобы я дал компетентное заключение: на этой ракете-носителе спутник действительно взорвется.
– Бред.
– Нет. Трезвый математический расчет.
– Зачем, Витя?
– Фира... Я не буду тебе сейчас рассказывать о трудностях эмигрантской жизни. Ты сама наверняка хлебнула всего этого выше крыши.
– Мы – не эмигранты. Мы – репатрианты. Мы евреи, которые вернулись на свою историческую Родину. Сегодня утром, кстати, ты еще раз в этом наглядно убедился.
–Да. Извини. Ты абсолютно права. Мы не эмигранты. Все, кто живет в Израиле, приехали сюда в какой-то момент. Все вернулись. Но одни раньше, а другие позже. С этим ты не можешь не согласиться.
– Не могу.
– И те, кто приехали раньше, уже съели свою долю дерьма. А мы еще нет.
– И что?
– Фира... Я, физик, кандидат наук, пять лет работал на мусорной машине, чтобы прокормить своих пацанов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32