Она — сущий ангел. Взгляните на нее. Правда ангел — в каждом движенье? Обратите внимание, какая линия шеи. А глаза, обратите внимание, — этот взгляд, устремленный на моего отца… Вам приятно будет узнать, — наклоняясь к ней ближе и переходя на значительный шепот, — что дядя собирается отдать ей все теткины драгоценности. Их заново оправят. Я непременно хочу, чтобы часть камней пошла на диадему. Разве не красиво будет выглядеть диадема на ее темноволосой головке?
— Очень красиво, правда, — отозвалась Эмма, и это прозвучало так душевно, что у него, от полноты чувств, вырвалось:
— Как чудесно видеть вас снова! И видеть такой цветущей, довольной!.. Я бы ни за что не уехал отсюда без этой встречи. Во что бы то ни стало побывал в Хартфилде, когда б не встретился с вами здесь…
У других тем временем разговор шел о девочке — миссис Уэстон рассказывала о маленьком происшествии вчера вечером, когда ей почудилось, что ребенку нездоровится. Вероятно, она вела себя глупо, но она так всполошилась, что еще немного — и послала бы за мистером Перри. Стыдно признаться — а впрочем, мистер Уэстон встревожился не меньше ее. Но через десять минут девочка уже вела себя как ни в чем не бывало… Вот и вся история — и сугубый интерес она вызвала у мистера Вудхауса, который очень одобрил рассказчицу за намеренье позвать к малютке мистера Перри, но пожурил за то, что она его не исполнила. Когда бы ей, хоть на мгновенье, ни показалось, что с девочкой неладно, пусть даже в ничтожной степени, — всегда следует посылать за Перри. Лучше ошибиться лишний раз, чем недоглядеть. Чуть что — звать Перри. Пожалуй, напрасно вчера этого не сделали. Девочка, правда, выглядит недурно — совсем недурно, принимая во внимание то, что было, — но, верно, выглядела бы еще лучше, если бы ее посмотрел Перри.
Фрэнк Черчилл навострил уши, уловив это имя.
— Перри? — сказал он, обращаясь к Эмме, но стараясь перехватить взгляд мисс Фэрфакс. — Мой старый приятель мистер Перри? Что это там про него толкуют? Он что, сегодня был здесь?.. И каким же способом он ныне передвигается? Обзавелся-таки коляской?
Эмма живо вспомнила, поняла и рассмеялась вместе с ним; по лицу Джейн было видно, что она тоже слышит, но пытается это скрыть.
— Вот необыкновенный был сон! — воскликнул Фрэнк Черчилл. — Как вспомню, так всякий раз смех берет!.. Она нас слышит, мисс Вудхаус, все слышит. Вижу это по ямочке на щеке, по улыбке, по тщетным усилиям нахмуриться. Посмотрите. Разве не ясно, что в этот миг у нее стоит перед глазами то место из ее письма ко мне, где говорилось о коляске, — что перед нею проходит вновь вся сценка с моею оплошностью — что только это занимает ее сейчас, хотя она и делает вид, будто участвует в общем разговоре?
Джейн на короткий миг не выдержала и откровенно улыбнулась — улыбка еще не сошла у ней с лица, когда она оглянулась на него и смущенным, тихим, но твердым голосом проговорила:
— Поразительно — как можете вы носиться с подобными воспоминаньями?.. Они порою навязываются сами — но как их можно смаковать?
Он нашелся, что сказать в ответ, велеречиво и занимательно, но симпатии Эммы в этом споре были по преимуществу на стороне Джейн — и, хоть приятно ей было повидаться с Фрэнком Черчиллом, хоть и внушал он ей неподдельную дружескую приязнь, однако, невольно сравнивая обоих мужчин по дороге домой, она как никогда явственно ощущала неоспоримое превосходство личности мистера Найтли. С новою силой оживали при этом сравненье его достоинства — так, счастливо для нее, завершился этот счастливейший день.
Глава 19
Ежели и посещали Эмму подчас опасения за Гарриет — мимолетные сомненья в том, что она и вправду избавилась от своей страсти к мистеру Найтли и согласилась стать женою другого по сердечной склонности, без всяких задних мыслей, — то ей недолго предстояло томиться неизвестностью. Буквально через несколько дней прикатила компания из Лондона, и при первой возможности провести часок с глазу на глаз с Гарриет она вполне уверилась, что на месте мистера Найтли в ее сердце прочно утвердился Роберт Мартин и с ним одним связаны для нее все виды на счастливую будущность.
Сначала Гарриет жалась, мялась — имела довольно глупый вид, но стоило ей признаться, что все это был вздор, самообман, плод непомерного самомненья, как тотчас, вместе с этими словами, мучительная неловкость покинула ее, и прошлое уже не имело над нею ни малейшей власти, а настоящее и будущее наполняли торжеством, ибо все ее страхи, как бы подруга не отнеслась к случившемуся неодобрительно, рассеялись во мгновение ока, когда Эмма встретила его горячими и непритворными поздравлениями… С восторгом рассказывала ей Гарриет и про вечер у Эстли, и по обед на следующий день, любовно припоминая всякую подробность. Да только многое ли эти подробности объясняли?.. Эмме было ясно одно: что Роберт Мартин всегда нравился Гарриет и его постоянство в любви покорило ее. Все прочее оставалось недоступным пониманию…
Тем не менее это было радостное событие, и каждый день приносил новые основания так полагать. Выяснилось, кто такая Гарриет по рождению. Оказалось, что отец ее — торговец, достаточно состоятельный, чтобы положить ей порядочное содержанье, и достаточно порядочный, чтобы предпочесть оставаться в тени. Вот к чему сводилось благородство происхожденья, за которое Эмма когда-то готова была поручиться!.. Вероятно, кровь в ее жилах по-своему не уступала чистотою той, которая могла бы достаться ей от иного дворянина, — но что за родство сулила такая партия мистеру Найтли — или Черчиллем — или даже мистеру Элтону!.. Для них пятно незаконного рожденья, не забеленное ни знатностью, ни богатством, было бы, позорным пятном.
Со стороны отца не последовало никаких возражений — молодому человеку было обещано щедрое приданое — все шло как полагается, и, познакомясь с Робертом Мартином, который сделался отныне вхож в Хартфилд, Эмма должна была согласиться, что он, судя по всему, и в самом деле обладает умом и сердцем, которые обещают ее подружке благоденствие. Она не сомневалась, что Гарриет ужилась бы со всяким мало-мальски приличным человеком, но с таким, как он, — в такой семье, как его, — она могла рассчитывать на большее — солидность, основательность, преуспеянье. Она попадет к людям, любящим ее; к разумным людям — разумней, чем она сама, — в надежно замкнутый, но деятельный круг, где ей некогда будет скучать. В нем никогда не будет места искушенью, и он же оградит ее от соблазнов извне. Она займет почетное положение и заживет припеваючи; Эмме лишь оставалось признать, что ей повезло, как никому на свете, если она сумела внушить столь сильное в прочное чувство такому человеку, — точнее, как никому на свете, кроме нее самой.
Гарриет, которую, по понятным причинам, то одно, то другое дело призывало к Мартинам, проводила все меньше времени в Хартфилде, и это не вызывало сожалений. Задушевной близости между ними неизбежно наступал конец. Дружбе предстояло смениться ровными, добрыми отношениями — и хорошо, что то, чему так или иначе надлежало совершиться, уже потихоньку совершалось, безболезненно и незаметно.
В конце сентября Эмма проводила Гарриет в церковь и с удовольствием, не омраченным никакими воспоминаниями — хотя бы и связанными с мистером Элтоном, стоявшим перед молодою парой, — наблюдала, как ее обвенчали с Робертом Мартином… В мистере Элтоне она, пожалуй, видела к этому времени только священника, к которому следующей, быть может, идти за благословеньем пред алтарем ей самой… Роберт Мартин и Гарриет Смит, которые помолвились последними из трех пар, свадьбу сыграли первыми.
Джейн Фэрфакс уже покинула Хайбери, обретя вновь приют и негу под любезным ей кровом Кемпбеллов. Мистер Черчилл с племянником тоже были в Лондоне; ждали только наступленья ноября…
Промежуточный месяц избрали для себя — не смея, впрочем, особенно на то полагаться — Эмма и мистер Найтли. Они решили пожениться, покамест в Хартфилде гостят Джон и Изабелла, чтобы иметь возможность отлучиться на две недели в свадебное путешествие к морю — таков был их план. Джон, Изабелла, все друзья его единодушно поддерживали. Но мистер Вудхаус — как было добиться согласия мистера Вудхауса, который если и заговаривал об их женитьбе, то не иначе как о событии в далеком будущем?
Первая пробная попытка завести с ним речь на эту тему повергла его в такую скорбь, что у них прямо опустились руки… Вторая, правда, сошла легче. Он начинал думать, что так надо, что ему этого не предотвратить — многообещающий поворот ума на пути к смиренью. Но он не повеселел. Наоборот, он был столь явно удручен, что его дочь пала духом. Ей нестерпимо было видеть, как он тоскует, знать, что он воображает себя заброшенным, — и, хоть в душе она, скорее, разделяла уверенность братьев Найтли, что когда событие совершится, он быстро перестанет горевать, она все же колебалась — не могла отважиться на этот шаг.
Вывело их из томительной неопределенности не внезапное озаренье, посетившее мистера Вудхауса — и не какое-нибудь волшебное преображенье его нервной системы, а как раз очередное коленце, выкинутое упомянутой системой… В одно прекрасное утро на птичьем дворе миссис Уэстон обнаружилась пропажа; кто-то — человек, по всей видимости — ухитрился ночью стащить всех индюшек. Пострадали и другие птичники по соседству. У страха глаза велики — для мистера Вудхауса мелкое воровство выглядело кражею со взломом. Он потерял покой — потерял бы и сон от мучительной тревоги, когда бы не сознание, что дом находится под защитою зятя. Силе, решимости, присутствию духа братьев Найтли он доверялся вполне. Покуда его и его присных охраняет тот или другой мистер Найтли, Хартфилд в безопасности. Но к концу первой недели ноября мистеру Джону Найтли необходимо было воротиться в Лондон…
Следствием означенных треволнений явилось согласие на свадьбу дочери — добровольное, охотное, о каком она в ту пору и мечтать не осмеливалась; назначили число и, не прошло месяца с того дня, когда поженились Роберт Мартин и Гарриет Смит, как мистер Элтон призван был соединить навеки сердца и руки мистера Найтли и мисс Вудхаус.
Свадьба была как свадьба — какие бывают, когда ни жених, ни невеста не имеют пристрастия к пышности и блеску; миссис Элтон из подробных рассказов супруга вывела заключенье, что свадьба была самая убогая и не шла ни в какое сравненье с ее собственной… «И белого атласа в обрез, и кружева на фату — жалкое зрелище!.. Селина сделает большие глаза, когда узнает…» Но, несмотря на означенные изъяны, надежда и вера горсточки преданных друзей, собравшихся на церемонию, их пожелания и предсказанья сбылись — союзу сопутствовало полное счастье.

КОММЕНТАРИИ
Этот самый длинный свой роман Джейн Остен писала 14 месяцев — с января 1814 по март 1815 года. Поскольку отношения Джейн Остен с ее издателем Эджертоном ухудшились из-за того, что он отказался опубликовать «Мэнсфилд-парк» вторым изданием, по совету брата Генри, оказывавшего большую помощь сестре в издательских делах, Джейн Остен предложила рукопись «Эммы» Джону Мэррею. Для этого ей пришлось поехать в Лондон, где она, к полной своей неожиданности, из-за внезапной болезни брата, у которого она остановилась, задержалась намного дольше, чем предполагала.
Мэррей «мошенник, но при этом очень мил», — такую характеристику своему новому издателю дала в одном из писем к сестре Кассандре Джейн Остен. «Эмма» понравилась Мэррею, но, несмотря на это, он предложил автору всего 450 фунтов, затребовав к тому же и авторские права на «Чувство и чувствительность» и «Мэнсфилд-парк». Это практически означало, что за саму «Эмму» он заплатит Джейн Остен всего 150 фунтов. Цифра была явно меньше самых скромных ожиданий Джейн Остен. Парадоксально, но за все свои опубликованные при жизни книги она получила только 700 фунтов!
Из-за затянувшихся переговоров с Джоном Мэрреем, а также из-за того, что Джейн Остен уже по завершении работы подвергла текст значительной переработке, публикация книги отодвинулась почти на девять месяцев. «Обсервер» объявил выход «Эммы» на 10 декабря, но так как Мэррей одновременно трудился над выпуском второго издания «Мэнсфилд-парка», в указанный срок книга не вышла. Мэррей опасался, что вообще не сможет издать «Эмму» в 1815 году, поэтому отдал распоряжение обозначить на титульном листе 1816 год как год выхода романа. И все же наборщики успели сверстать книгу к 16 декабря, и в день сорокалетия Джейн Остен она появилась на прилавках книжных лавок. Было отпечатано всего 2000 экземпляров. Впрочем, этого количества оказалось достаточно: за 1816 г. было распродано только 1250 экземпляров. Вторым изданием «Эмма» вышла лишь в 1833 г.
«Эмма» была последним произведением Джейн Остен, которое увидело свет при ее жизни. Экземпляр романа Джейн Остен послала в подарок Марии Эджуорт, книги которой высоко ценила. Но с ответным письмом Эджуорт она не успела познакомиться: его уже после смерти писательницы получил Генри, что, впрочем, может быть, и к лучшему. Вряд ли Джейн Остен порадовалась бы отзыву Марии Эджуорт об «Эмме». «В книге нет никакого сюжета, — писала Эджуорт, — кроме, пожалуй, того, что Эмма выясняет, что человек, которого она предназначала в мужья Гарриет, любит ее саму… хорошо сваренная жиденькая овсяная кашка, с точки зрения отца Эммы, очень полезная, правда, трудно объяснить кухарке, что автор имеет под этим в виду».
Отзывы на роман долго не появлялись в печати. Джейн Остен очень волновалась, мучила себя постоянным вопросом: «Не исписалась ли она?» Чтобы как-то успокоиться, она начала собирать суждения друзей и близких. Эти суждения интересны в первую очередь как свидетельство вкусов эпохи. Кассандре «Эмма» понравилась больше, чем «Гордость и предубеждение», но значительно меньше, чем «Мэнсфилд-парк». Любимая племянница Джейн Остен Фанни Найт говорила, что «терпеть не может главную героиню». В целом на семейном совете было решено, что «Эмма» — неудача Джейн Остен:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65