Неизвестно, что более жутким выглядело бы для людей – сгореть в надмирном полете или под девизом братского равенства и многовековой дележки прежнего, все иссякающего пайка еды, жилплощади и воздуха, да еще в условиях желанного благоденствия, без этнических и социальных самовозгораний измельчать габаритно, стать бархатистой розоватой плесенью и вместиться в чашку Петри. Словом, всяческое мечтание проектируется на безграничный экран воображения, и оттого несколько маньякальная характеристика пани Юлии, построенная на ее незаурядном уме, трагической судьбе и непреклонной воле, полностью совпала бы с диагнозом Дымкова, если бы он по памяти прочел когда-нибудь точный смысл облачка у нее над головой.
Наметившееся между Дымковым и Юлией сближение походило на тугое, вкруг единого, тоже так никогда и не определившегося центра вращение двух полярных тел, где стихийная воля к захвату и подчинению уравновешивалась настороженным любопытством неведения – уже в той стадии, когда оба не смогли бы вырваться из зоны рокового взаимопритяженья. По наблюдениям Дюрсо дело было на мази, и перспектива начинавшегося романа внушала ему самые радужные, но и болезненные надежды прежде всего насчет реставрации распавшейся империи великого Джузеппе, разумеется, в ином климате, более благоприятном для искусств – не ради барыша или презираемой им коммерции, а ради свободной фантазии жить плюс к тому кое-каких, смутных пока, мессианских планов на горизонте. Все на земле представлялось осуществимым с помощью такого зятя и преемника. По счастью для отца, дочь ничего не знала о его фантастических наметках.
К огорчению старика, с некоторых пор что-то не ладилось у них там. Преклонный возраст заставлял его торопиться с исполнением желаний, меж тем молодая чета крайне непроизводительно тратила быстролетящие мгновенья своих участившихся встреч не на вздохи даже, обязательные в таком деле, а главным образом на сосредоточенное молчанье, изредка прерываемое серией бесполезных фраз. Тем не менее ангел Дымков достаточно освоился с земной обстановкой, пускался иногда в довольно бойкие, с переменным успехом, опыты самостоятельного юмора и, между прочим, из всех сил старался вникнуть в основной житейский механизм, усложненный разными кодексами для сокрытия его откровенной простоты. Словом, оставаясь с молодой и интересной дамой наедине, он хоть и вел себя вполне неудовлетворительно, не совершал кое-каких предосудительных, уже из одного приличия обязательных поступков. Тем не менее Юлия все чаще ловила на себе – на спине, на груди, даже где-то под мышками – его до щекотки пристальный, неприятно холодящий взгляд; но это было не мысленное мужское раздеванье, не жадное вожделенье мальчишки, нуждавшегося в чрезвычайных обстоятельствах для почина, а просто мучительное недоумение по меньшей мере инопланетного жителя. Как правило – украдкой, обычно – чрез зеркало он попеременно сравнивал себя с Юлией, пытаясь осознать предназначение столь несомненных различий наряду с очевидным сходством. Ей становилось не по себе от медлительного, как бы шероховатыми пальцами обшариванья, что доводило ее тело до мурашек, рефлекторных судорог, почти до крика. Вдобавок в лице у Дымкова, в немигающем взоре, в наклоне головы появлялось озабоченное птичье выраженье, так что у женщины возникала безысходная тоска ожидания, потребность защититься от боли, которую он причинит сейчас с гортанным восклицаньем.
– Кажется, вы собираетесь клюнуть меня, мой странный дружок? – через силу шутила она.
Он вздрогнул, смутился, отступил:
– Ну, что вы, я просто погрузился в свои раздумья... вам не понравилось?
– Не надо погружаться слишком глубоко куда не следует, а то можно надолго завязнуть там. О чем раздумье?
– Я увидел в окне тучу и подумал, что скоро будет дождик... нельзя?
– Нет, почему же, можно и про дождик... но в присутствии женщины, если хоть капельку приятна вам, лучше думать о чем-нибудь другом.
В его глазах отразилось усилие постичь проблему:
– Ну, о чем, например?
– Скажем, о счастье... впрочем, давайте оставим наш разговор. Право же, с некоторых пор вы задаете мне непосильные философские вопросы... Ступайте же куда-нибудь, я устала с вами.
В сущности, до Дымкова ни одному из них не предлагалась такая легкая победа, вообще никому. Юлии не доводилось ни разу выступать в унизительной роли совратительницы, вообще никогда. Вместе с тем было глупо обижаться на неопытную, тем и приманчивую невинность, что все впереди предназначается для тебя одной. Временами бесившая вначале затяжка событий начинала пугать ее. Почему в самом деле даже теперь, после уже состоявшихся тогда и, главное, благосклонно принятых, поистине царственных даров не предъявляются мужские счета к оплате?.. Совпало, друзья как-то забыли ее в ту зиму, в том числе и закатившийся на дальневосточные съемки Сорокин, неизменно тоном шутливого поклонения напоминавший о себе хотя бы по телефону: слишком привыкла, чтобы каждый из зачисленных в свиту без напоминанья знал свои постоянные при ней – долг, час и место. Вдруг поймала себя однажды, что не пропускает случая мельком, испытующе взглянуть на себя в стекле уличных витрин, в чашке кофе, даже в кривом трамвайном никеле. Шарящий луч догадки высветил в памяти непонятный вначале, перед его последним отъездом и в связи с дальнейшей отсрочкой обещанных студийных проб, сорокинский намек, что к великому прискорбию не так легко сменить легкие покрывала Саломеи на дефицитные в социалистической кинематографии пурпур и виссон царицы Савской. Юлии было всего двадцать семь, когда она впервые испугалась за уходящую молодость. Именно Дымков по вопиющей неопытности своей больше всех прочих годился для пробы, проверки ее сомнений.
В начале знакомства с Дымковым Юлия увидела в нем всего лишь даровитого манипулятора и, не исключалось, даже восходящую звезду иллюзионного жанра, при этом, как нередко бывает с начинающими гениями, фигуру забавную, угловатую и несколько утомительную в смысле однообразия приемов, которыми ее спутник старался прикрыть свою вопиющую провинциальность. И верно, оставшись с нарядной дамой наедине и, видимо, страдая от неспособности к изысканной речи пополам с хохмами высшего интеллектуального разряда, он то и дело пытался развлекать ее фортелями балаганной магии, причем от некоторых почему-то приятно-холодящие мурашки бежали по спине. Но в том-то и заключалось важнейшее психологическое свойство крайнего скепсиса, нередко достигающего тех же открытий с обратного конца, что на Юлию произвели впечатленье не каскадно, у ней на глазах, совершенные Дымковым акты подлинного чудотворенья или шутливая легкость проявленного им тогда дикого и в земных условиях даже небезопасного могущества, но именно заправдашний, получасом позже повергший его наземь припадок страха на грани смертного ужаса, в самозащиту от неведомого ей виденья выкинутые вперед руки и совершенно птичье, с перекошенных губ сорвавшееся бормотанье, ей самой передавшаяся неподдельная дрожь, а главное, обнаружившееся затем, по счастью, временное бессилие просто вернуть себе утраченное благообразие хотя бы в степени обязательной для дневного появления в городе, к тому же за всю дорогу домой не было произнесено ни слова... Вот что убедило Юлию в его действительной принадлежности к тем, за кого себя выдавал, чем, кстати, подтверждалось наличие сокровенных тайн в мнимой пустоте за пределами воображенья. В приоткрывшийся странный мир Юлия вступила робко, не смея коснуться мыслью одновременно манящей издалека и холодом зияющей неизвестности, когда же врожденный практицизм навел ее на поиск наиболее рационального применения находки, а по слухам высшее удовлетворенье на уровне полусчастья достигается вложением жизни своей в некий общечеловеческий подвиг, оплачиваемый затем в потомках посмертной славой, святостью и сытостью, то за отсутствием других средств она и выбрала себе самый доступный женщинам путь скорбного материнства. К слову, день ото дня и под воздействием поистине царственных подарков все возраставшее доверие Юлии к небесной сущности Дымкова никогда не переходило в религиозное поклонение ему, скорее наоборот, потому что именно ей приходилось усердно и без особого успеха обучать ангела правилам хорошего тона, без чего тяготилась появиться с ним в своей ревнивой, недоброй и насмешливой среде. Однако время шло, и Юлия с незнакомым дотоле волнением примеряла на себя доставшуюся ей роль библейской прабабки поколений, а ее партнер медлил почему-то, не догадывался о возложенных на него ожиданиях.
В ход были пущены все интеллектуальные чары женского обольщения вроде заинтересованной внимательности, молчаливого и восторженного восхищения, мимолетной заботливости, – нехватка артистических способностей возмещалась притворством, почти жгучей, к тому времени, ненавистью. Ничто не достигало цели, даже с прозреньем иногда применяемые, наводящего легкомыслия вопросы, так сказать, приглашение к самовольным поступкам сильнейшей стороны. Оставались в запасе самой природой придуманные, грубые приемы безотказного действия – тактика ускользания, автоматически умножающая натиск противника за счет охотничьей ярости преследования, – наконец наиболее верное, потому что с мольбой о пощаде, сопротивленье перепуганной девственности, пробуждающей еще более темные инстинкты. Несмотря на безвыходность положения, Юлии претила перспектива – с ее именем и внешностью стать наставницей греха при безусом юнце... Кроме того, в обоих случаях требовалась хоть малая инициатива противной стороны, чего как раз не наблюдалось. Единственное действие предпринятых мер сказалось в том, что Дымков под конец стал болезненно переживать хоть и не доступную его пониманью, даже вслух не называемую, настолько тяжкую вину, что по неимению интимных друзей и кабы удалось урвать свободную минутку, готов был отправиться к Дуне за советом.
К чести его, ангел всемерно, но преимущественно материальными способами стремился загладить нанесенную женщине обиду, и тогда как бы во исполнение некой магнитной тяги у него прорывались попытки тронуть, нажать, скользнуть прикосновеньем, также другие обнадеживающие приметы, к сожалению, без дальнейшего развития. Значит, пускай медлительно, как все у них там, развязка созревала в этом долговязом мастеровом волшебных дел, божественная раскачка, и надо терпеливо ждать, пока не разразится однажды во весь мах нездешних страстей, с самыми разрушительными последствиями – от порчи ценных вещей до какой-то кровавой и желанной боли, обязательной при посвященье в разряд надмирных богинь, мифических владычиц в ранге светил небесных. Наверно, это будет как торнадо, где небо в жгут свивается с землей, и потом шествует неведомо куда, шатаясь, ликуя, визжа и под непременным эскортом молний. Если только не обманывает, гадкий босяк, если сжалившееся над ее трагическим девичеством Провидение действительно выделяет ей такого жениха. Юлии хотелось продлить ожидание, по возможности отсрочить самое накрытие волной, намеренно притормозить процесс, чем только и можно оправдать оскорбительное запозданье, испытать пресловутую стадию мления , в чем, по отзывам бабушек и поэтов, заключается самая сласть любви. Стала проявлять холодок в обращении с Дымковым, губы красить перестала, что для нее означало непричесанность, почти неопрятность, глухие до ворота платья завела. Подобную грозу, раз в жизни, полагалось встречать не в тугой, золотом накрахмаленной парче, а в крестьянской рединке без капризов и причуд, в нищенской дерюжке даже, чтобы сразу, всю до костей прохватило ливнем и пламенем, а предназначенное ей одной без задержки пролилось бы вглубь, в сокровенное лонце души. Задолго до той катастрофической развязки, по оценкам лестничных соседок, Юлия если и не подурнела, то как-то изнутри осунулась, стала даже горбиться слегка.
Болезненно ощущая ироническую нетерпимость пани Юлии к своей особе, Дымков мирился со своей обидой как вполне заслуженной.
– Давно замечаю, что вас что-то раздражает, верно? Я и сам знаю, что вам скучно со мной. Но мне не о чем рассказать вам... В наших краях все кругом настолько громадно, длительно, медленно и пустынно, что у нас времени не хватит хотя бы бегло рассказать вам о самом ничтожном, как оно совершается там...
Она начинала сердиться.
– Поймите, Дымков, мне неинтересно, как все это обстоит там, вот я и таскаю вас по всяким киносеансам, пытаясь обучить ангела, как оно обстоит здесь, – сердилась она уже в открытую, ведя его к разгадке своих намеков.
Тут очень кстати, переутомясь от многочисленных зачастую хлопот, старик Дюрсо после очередного припадка слег недельки на полторы в больницу и перед отъездом оставил дочери наставление не спускать глаз с легкомысленного ангела во избежание каких-либо чудотворных вольностей, разоблачающих его идеологически-криминальную сущность. Таким образом, женщина могла чуть ли не ежедневно, систематически водить своего отныне подопечного ангела на закрытые просмотры входивших тогда в моду фривольных фильмов, тем самым помогая ему постичь ars amandi для последующего исполнения ее сокровеннейшего замысла.
Однажды, после одного особо выразительного сеанса, полного остросюжетных моментов, за исключением некоторых, удаленных цензурой во избежание подражательных инцидентов в затемненном зрительном зале, на закате, к концу дня, они вернулись в уютное гнездышко пани Юлии и, по привычке остановясь перед зеркалом в прихожей, она, за плечом у себя, в задумчивом взоре Дымкова, прочла решимость заняться делом без дальнейших проволочек. Предчувствия не обманули ее. Однако за минуту до посвящения своего в ранг высокий материнства, для чего дотоле сберегала себя, испытала леденящий холодок мистериального страха, что вместо желанного младенца, с задатками будущего пророка, родится такая же всевластная и, как сама, бесталанная девчонка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107