Стиснутый со всех сторон, прижимающий к себе жарко дышащего прямо в лицо Криса, рассеянно слушающий веселую болтовню Яны и Лили, жены Марата, Фарит мрачно решил: «Все, напьюсь к чертовой матери!»
Они съехались на дачу большой шумной стаей — со своими мужьями, женами и детьми: лучшая подруга Яны — доцент кафедры истории Фарида с мужем и дочкой Айгуль; бывшая одноклассница Валя с мужем и двумя детьми — Сашей и Машей; их общий друг, художник Ленар с новой любовницей; их коллега, фотограф Денис с новой, привезенной из Штатов фотокамерой; поэтесса Алина Берг с мужем; очередная подружка Яны — манекенщица Ирина с другом, который тоже был моделью в Театре Моды; ну и Ахметовы с дочкой Зухрой — давние друзья их семьи.
В нежном, прозрачном, сверкающем воздухе смешались запахи молодых трав, теплой свежей земли, зацветающих бело-жемчужной пеной яблонь и вишен. Тихий ветерок пах волжской водой и дымом: дачники сжигали прошлогодние ветки и траву.
Была суббота, и садоводы с веселым остервенением готовились к новому сезону — перекапывали землю, сажали, сеяли, поливали. И только их участок сиял девственной свежестью молодой и буйной травы. Не считая нескольких цветущих яблонь, весь он был покрыт травой, и на этой веселой поляне росли еще толстые, сочные, ослепительно-желтые одуванчики.
За все годы ни Яне, ни Фариту никогда не приходило в голову сажать на своем участке редиску, помидоры и огурцы. Это было выше их сил. Ведь сюда они ездили, чтобы отдыхать и веселиться. Дикость этого сада всегда нравилась Яне. Помимо травы на участке стояли две большие березы, и если лето бывало дождливым, то подберезовики и свинушки вырастали прямо возле дома.
Зато соседи считали их участок настоящим бедствием. Год за годом они с упорством Сизифа боролись с травой и сорняками, с проклятыми одуванчиками, которые летели с заросшего участка сотнями белых парашютиков. Одна из соседок даже отгородилась от них рвом в надежде, что через ров траве будет наступать гораздо труднее.
Другая соседка тайком приходила к ним и злобно рвала одуванчики в их отсутствие. Они все ненавидели одуванчики, эти садоводы. А для Яны не было цветка милее. Ни в одном цветке нет такой веселой и неприхотливой радости жизни. Ни один другой цветок так не напоминает солнышко, как пушистый, пахнущий далеким детством одуванчик…
И веселье шло своим традиционным чередом. Мужики жарили шашлыки, девушки готовили стол, сплетничали, курили и пили легкое вино. Дети веселой шумной толпой носились по участку. Потом в ход пошла «тяжелая артиллерия» — холодная и прозрачная как слеза водочка под аппетитный и сочный шашлычок.
— Еще раз выпьем за именинницу, а потом пойдем купаться! — закричала Фарида, бурному темпераменту которой обычно все подчинялись.
Яна чувствовала себя почти счастливой, но когда взгляд ее останавливался на муже, какая-то необъяснимая тревога тихонько сжимала ей сердце. Фарит был странно возбужден сегодня. Кажется, он пил больше всех, но совершенно не казался пьяным.
Неужели она его разлюбила?! Когда? Куда же подевалась эта страсть, куда исчезло ощущение того безмерного счастья обладания этим мужчиной? Неужели виновато только время? Только эта проклятая привычка к семейной жизни, к тому, что он жил с ней бок о бок, спал с ней, убирался в квартире и ходил на базар, возился с машиной, играл с сыном… Обыкновенные, бытовые вещи. Как у всех. А любовь, страсть в это время тихо куда-то утекала…
Уверена ли она, что хочет жить вот так с Игнатьевым? Ну пусть не совсем так: разница лишь в количестве денег и возможностей.
Не знает она ничего. А ведь они оба, и муж, и ее любовник — ждут от нее какой-то ясности, какого-то решения.
Она посмотрела, улыбаясь, на своих гостей. Все они такие хорошие, милые, умные. Но кто из них счастлив в любви? Кто из них хотя бы раз не изменил своей «половине»? Она была уверена, что таких здесь нет.
А вот Крис, милый, простодушный, радостный Крис. Вот кто не умеет предавать — собаки. Неужели только за это люди так привязаны к ним?
Девочки, Айгуль и Зухра, собрали целый ворох одуванчиков. Айгуль сплела большой венок. Он был пушистый, золотой, тяжелый, пахнущий чудесным горьковатым одуванчиковым запахом.
— Пусть Крис будет чемпионом! — придумали дети и надели венок ему на шею. Крис, истомившийся на привязи, обрадовался этой веселой возне вокруг него. Он прыгал, рвался с поводка, лаял, дышал широко раскрытой пастью — ослепительно белый на зеленой траве, с золотым венком на шее.
— Сейчас мы его щелкнем! Эй, ребята, давайте с ним рядом! — закричал Денис, фотограф, и вытащил свою великолепную фотокамеру.
— Все, все идут купаться! — командовала Фарида, — Мы только наберем свежей воды и вас догоняем!
Родниковая вода в Займище была самой главной его достопримечательностью. Такой вкусной воды никто нигде не встречал. И потому все гости непрерывно бегали к колонке за свежей водой, а потом еще и увозили ее в город в специальных канистрах.
Муж Фариды Рудик был ее полной противоположностью и являл собой тип классического подкаблучника. Насколько разговорчива и шумна была она, настолько же тихим и молчаливым был Рудик.
— Рудик, пошли! — приказала Фарида, и Рудик послушно взял пустое ведро.
Колонка была совсем недалеко, на соседней аллее, как раз напротив дома дачного сторожа.
По странному стечению обстоятельств в этот же день жена Дюшеса Тонька праздновала свой день рождения. У Дюшеса в чуланчике была припрятана бутылка самогона, к которой он потихоньку прикладывался с самого утра. А потом уж, как пришла родня, началось такое застолье, что хоть свет туши! Водки — море разливанное! А все Вовка, сынок. Умеет деньги зарабатывать, стервец!
Такого благостного настроения у Дюшеса давно не было. И Тонька не ворчала, довольная тем, что может показать своим родственникам, что живут они хорошо и ни в чем не нуждаются.
И погода такая теплая, и все вокруг цветет и пахнет… Божья благодать, да и только!
Дюшес вышел из душной избенки, где затянули песню подвыпившие родственники. Он сел на крыльцо и вытащил папиросу.
— Эх, какая красота! Люблю я вас всех, люди… — умиленно и пьяно думал он, глядя на дачников, старательно возделывающих свои огороды на еще по-весеннему прозрачных участках.
Чуть початая бутылка водки, которую он ловко стащил со стола, приятно оттягивала карман. Воровато оглянувшись, Дюшес отхлебнул из горлышка и улыбнулся: хорошо жить на свете! Его неоформленная туманная мысль, вяло в нем бродившая, вдруг отчего-то сконцентрировалась на этих самых ненавистных ему «писаках». Они тоже гуляли сегодня. Кажись тоже отмечают день рождения этой самой «Шерон Стоун», как он ее про себя называл.
Дюшес вдруг удивленно подумал: а чего, собственно, он их ненавидит? Что они ему сделали? Как и когда все это началось? Хоть убей, не помнил он этого! Что же он и эта «Шерон Стоун» не поделили? Неужели места на земле иль воздуха не хватает? Так всем же хватит…
— Вот заковыка какая… — удивленно бормотал Дюшес, — Все мы люди, все мы человеки…
Выпить надо с ними, вот что! И базару конец!
Пошатываясь, Дюшес поднялся. Ха, а вон их друзья как раз идут! За водой. Он эту ядреную чернобровую бабу не раз тут встречал. Точно, это гости «писак»! И Дюшес, радостно улыбаясь, направился к ним.
— Сполосни ведро, Рудик! — сказала Фарида, закуривая свои любимые сигареты «Мальборо лайт». Она, собственно, и пошла-то за водой, чтобы спокойно покурить свои сигареты. А то там, за общим столом приходилось давиться дешевым «Элэмом».
Фарида с удовольствием затянулась и увидела, что к ним направляется сторож. Она знала, что это янкин «враг номер один».
— Чего это этот ублюдок к нам прется? Ну и убожество! Какая у него кликуха — Дюшес, кажется? — с отвращением сказала она.
— Да ладно, Фаридуш, не нарывайся! — сказал Рудик, который больше всего на свете ненавидел всякие конфликты.
Фарида с холодным презрением смотрела на приближающего Дюшеса. И тем не менее она улыбалась. И он тоже начал улыбаться, глядя на ее красивое, пышущее здоровым румянцем лицо.
— Ребятки! — Дюшес икнул, — Я хочу выпить со всеми вами, с друзьями вашими… Ну этими, хозяйвами дачи… Чтоб больше никакой войны! Э-э… — Дюшес пошатывался и умиленно-тупо глядел на Фариду. Он был вдребезги пьян. Нет, он был просто омерзителен! Более уродливой и дегенеративной рожи труднее было придумать!
— Ты хочешь с нами выпить?! — вкрадчиво спросила Фарида.
— Ну! — Дюшес снова икнул, — Вот бутылка у меня тут…
— Ты, быдло, хочешь с нами выпить?! — Фарида возвысила голос и засмеялась, показывая ровные зубы.
— Фаридуш… — понизив голос, прошептал Рудик, который прекрасно знал характер своей супруги.
— А ну, вали отсюда, кусок дерьма! Выпить он с нами хочет! Да кто ты такой!? Зычара ублюдочная! Пошел отсюда! Тьфу! — громко заорала Фарида и стала похожа на разъяренную базарную торговку. Ее красивые башкирские глаза сверкали непримиримой ненавистью.
— Ну зачем ты так с человеком? Он же хотел по-хорошему, — пробормотал Рудик, но жена бросила на него уничтожающий взгляд, и он замолчал.
До Дюшеса дошло.
— Ах ты, б… подзаборная! Я по-хорошему хотел! — Дюшес выхватил бутылку и с силой бросил ее оземь. Попав в камень, она вдребезги разлетелась. — Ну погодите у меня! — и Дюшес торопливо пошел к своему дому.
Ненависть душила его. Он чувствовал, что если он с ними не сделает что-то, он сотворит это с самим собой.
Майский день, сочный и щедрый, как спелая черешня, катился к закату. Жара и солнце истомили Криса. Он устал сидеть привязанным в ожидании прогулки или купания. Его веселые хозяева, казалось, совершено о нем забыли. Но Крис на них не обижался. К тому же его целый день кормили разными вкусностями. Дети тайком таскали ему со стола то сыр с колбасой, то шашлыки. Крис подпрыгивал и ловил на лету душистые мясные кусочки. Звенели бутылки, гости и хозяева становились все веселее и веселее. Крис давно знал о странной особенности этих бутылок с вонючей жидкостью.
Он услышал заветное слово «купаться» и радостно залаял. Наконец-то Крис дождался своего часа. На него снова надели противный намордник.
На берегу было пустынно. Только возле деревни иногда натужно заводился лодочный мотор, и вдали призывным, ласковым светом горел рыбацкий костер. Волга, уставшая от весеннего половодья, была теперь благостна, спокойна, прозрачна и полноводна. Золотое песочное дно дразнило и звало поскорее искупаться, но вода еще была очень холодной, и желающие находились редко. Ветки, бревна и старые стволы вековых ив, принесенные большой водой неведомо откуда, в беспорядке были разбросаны по пляжу, дожидаясь, пока бережливый деревенский люд не приберет это добро к рукам.
Вдали, на полузатопленных островах кричали чайки, и в густеющей синеве над водой иногда пролетали маленькие стайки уток. На форватере, возле противоположного берега печально прогудел проплывающий мимо пароход. Солнце опускалось все ниже, и тихие волны сверкали оранжевой латунью. Душистый, вкусный, теплый запах исходил от воды.
Расслабленные, веселые, уже немного уставшие от питья и обжорства, мы медленно брели по пляжу в поисках удобного местечка. Дети бегали у воды, все наши мужики почему-то дружно отправились на другой конец пляжа к деревенским рыбакам поглазеть на улов, а мы наконец устроились на широком бревне с сигаретами и последней бутылкой шампанского.
— Девчонки, я предлагаю выпить за нашу женскую сущность, за самость нашу! — щебетала неугомонная Фарида.
Пухленькая бухгалтерша Валя, моя одноклассница, не на миг не спускавшая глаз со своих детей-погодков, сказала:
— А я думаю, надо выпить за наших детей! Дети, это главное… — Валя умиленно посмотрела на своих деток, сооружающих песочный замок.
— Ну не скажи, Валя, — возразила Алина Берг. Она была поэтесса, маленькая, миниатюрная, с черными восточными глазами. Однажды Алина написала стихотворение, где назвала себя «булгарской царицей». С тех пор в городской богемной тусовке ее так и звали — «булгарская царица».
— Нет, — вдохновенно сказала Алина, — Смысл всякой человеческой жизни в творчестве. Ведь даже твоя бухгалтерская работа может быть творчеством!
— А я предлагаю выпить за любовь, — задумчиво сказала Ирина и взглянула на меня. Я знала, что она подумала обо мне и Игнатьеве. С тех пор, как Ирина узнала о нашем романе, мои отношения с ней отношения неуловимо изменились. Несомненно, она ревновала меня к своему бывшему любовнику.
… В общем, лениво и расслабленно потек обычный женский треп.
Все мы дружно выпили за любовь. Сначала я подумала о любви к Олегу. Потом о любви вообще — к жизни, к природе, к людям. Любить людей… Но как? Как любить их пороки, их несовершенство, их подлость? Я не знала.
Я смотрела в мягкую речную даль, машинально поглаживая Криса, привязанного рядом. Крис, набегавшийся, еще мокрый, весь перепачканный в песке, блаженно лежал у моих ног, делая слабые попытки стащить с себя намордник. Но снять его я побоялась: на пляже то и дело появлялись деревенские шавки, и никому из нас не хотелось шума, визга и драк.
Нам было хорошо и спокойно.
Никто из нас не заметил, как на пляже появился Дюшес. За ним шли, пошатываясь, еще трое мужиков. И только когда до нас донесся злобный лай Полкана, мы их увидели.
Услышав голос своего ненавистного врага, Крис вскочил и рванулся с такой силой, что чуть не распрямил карабин. Дюшес приближался очень решительно, словно охваченный ясной и конкретной целью. У всех у нас как-то нехорошо похолодело внутри. Наши мужчины были далеко, кричи — не кричи, они не услышат.
— Чего это он?! — испуганно спросила Валя.
— Опять нарывается, козел! — процедила Фарида.
— Я побегу за мужиками, — прошептала Валя, белая, как лист бумаги, и неловко, по-утиному, побежала вдоль берега.
Объятый ненавистью, как пламенем, Дюшес стремительно и торопливо приближался к расположившимся на берегу женщинам. Где-то позади, по садовой аллее бежала за ним Тонька, и он слышал ее слезливые причитания:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23