Говорят с акцентом – немцы. Однажды потрошитель помоек совсем поверг Жигана в удивление – он его увидел бегущим на лыжах. Что же поразило спеца-товароведа? То, что вместо гетр лыжник надел оторванные рукава свитера. Ага – скряга! Явно есть деньжата, да немалые. Вычленил жилье и для ознакомления посетил соседнюю квартиру, где по-камерному, приложив кружку к стенам, прослушал весь строй и быт семьи.
Здесь было чему удивляться. Семья жила по особым законам накопления и сбережения. Глава семьи в будние дни обходил помойки, собирая в них съестное, сдаваемое в утиль (посуду, бумагу, аптечные пузырьки и баночки), переделываемое в вещи – тряпки, доски, обувь, стекло. Суббота и воскресенье уходили на посещение городских и заводских свалок, где все вышеупомянутое тоже собиралось. Все свободное время семья занималась переработкой набранного в деньги и пищу для себя: огрызки, очистки, кости, шкурки шли на приготовление блюд; из голенищ сапог, остатков кожи ботинок шились тапочки; грязное тряпье стиралось, сушилось, гладилось и резалось на полоски, из которых вязались коврики. Раз в месяц хозяин ездил на мясокомбинат, привозя мешки с требухой, головами, ребрами, хвостами, ногами. Наступал праздник: в семье варились холодцы, сельдисоны, зельцы. Ягоду семья собирала по оборванным кустам в конце сезона, когда можно было бесплатно заходить на плантации; облепиху брали в декабре и январе мешками, сбивая мороженные ягоды на простыню. Варили мусы, джемы, кисели, готовили на продажу облепиховое масло. Уютная квартира была обставлена БУ – бывшей в употреблении и найденной мебелью, тарелки в кухне – все с надписью «Общепит», шлюмки из солдатской столовой, вилки, ложки алюминиевые. Во имя рациональности и бережливости все ели по порядку, пользуясь одной чашкой, одной ложкой, одной вилкой. Копейка к копейке – рубль, рубль к рублю – десятка, десятка к десятке – сотня, сотня к сотне – тысяча, тысяча к тысяче – мечталось набрать двести тысяч, чтобы купить дом на Черноморском побережье. Иногда вечерком, утомленный расчетами в тещиной комнате (темной кладовой), хозяин выбегал к теще и восклицал: «Мамочка, осталось восемнадцать насобирать». Когда их набрали, на семейном совете решили еще немножко подкопить, чтобы вольно на побережье пожить до конца дней в раю, не собирая и не перерабатывая.
ВОИР – Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов не один десяток свидетельств на открытия и изобретения выдало бы Эрнсту Бергману: за раскрой изношенных маек на трусы, многократное использование презервативов в семейной жизни, фуфаек сороковых годов в подклад пиджаков, варку мыла из дохлятины – собак, кошек, птиц, вязка свитеров из хлопчатобумажных бобин масляных фильтров тракторов, переплавку не принятых стеклопунктами бутылок в причудливые пепельницы. В семье не курили, не пили напитков, не приглашали гостей – все копили, жаловались и скулили, как тяжело жить (и на самом деле не легко – работа отнимала по шестнадцати часов в день) и надо помогать, помогать родственникам, живущим на восьмирублевую пенсию в одном из актюбинских колхозов – родственникам, которых никто и никогда не видел.
Изучив быт и обычаи семьи, Жиган стал готовиться к операции. Жена с матерью по субботним и воскресным дням пропадали на барахолке. Муж, естественно, торчал на свалках, дети дома готовили материал – дочь резала тряпье на ленты, сын паковал макулатуру в подвале. Одному эту квартиру взять без крови оказалось сложно – все Бергманы были холеные, отпоенные костным бульоном свалок и мясокомбинатов и соединенные насмерть видением побережья. К тому же мокруху Жиган не переносил, считая ее нарушением воровской этики. В компанию были приглашены еще трое, без посвящения в тонкости дела – одному вменялось на барахолке по дорогой цене скупить «творчество» семьи и попросить немедленно подвезти еще такую партию (рассчитал правильно: позвонят дочери и она тотчас же привезет), другой должен был подойти к копающемуся в мусоре и отходах Эрнсту, невзначай сказать, что рядом в перелеске лежит воз тряпья с какой-то фабрики. Это тряпье было специально завезено и свалено в нужном месте. Третий должен был сыну, сдающему макулатуру, предложить поехать в другой район, где нет очереди и выгодный обмен литературы. Книги, купленные таким образом, Бергманы перепродавали подороже. Жигану нужен был час для очистки квартиры. Получилось даже больше, чем планировалось: помогла погода, началась поземка. Огорчило единственное – «умелец-скряга», оказывается, деньги искусно рассовал и не все тайники удалось быстро обнаружить. Уже на выходе он сообразил, что «стеклодув» мог деньжата запаять в стекло пола в ванной комнате. И то, что он там взял, превзошло все ожидания – более 150 кусков! На все это ушло 39 минут секунда в секунду, не считая года слежения за семьей.
Бергманы возвращались в приподнятом настроении – у всех удача: выгодно реализовано «творчество», найдена и схоронена от посторонних глаз ценная тряпная свалка, макулатура обменена на дефицитные книги.
Все по очереди поели зельц, смачно намазывая на него горчицу и, поперхаясь ей, шутили друг над другом, по очереди из кружки выпили травяного чая с облепиховым джемом, и приступили к подсчету: «Мамочка, осталось». Щелкнул ключик в сейфе, спрятанном в стене под вешалкой и: бездонная пустота. В ванной Эрнст упал и забился в предсмертных конвульсиях. Остальные выжили – мамочку полупарализовало, жена стала какой-то веселой навсегда, а дети ушли по другим немецким семьям Сибири продолжать национальные традиции порядка и бережливости. С похоронами проблем не было, ибо Эрнст разработал специальный легкий утепленный обоями (разумеется использованными) гроб из овощных ящиков. Он планировал эту продукцию сбывать не справляющемуся с быстрорастущими потребностями районному похоронному кооперативу и сам угодил в ее уют. Оставшихся деньжонок хватило, и очередь к тарелке исчезла, так как мамочку стали кормить отдельно из своей чашечки и своей ложечкой. Оказывается, она не во всем доверяла зятю и сама сшила заначку для денег в бюстгальтере, дочка тоже – в рейтузах. У одного Эрнста не было нательных тайников.
Первым исчезновение Тощего Геракла (оказывается, и у него была кликуха) почувствовали мусорщики, удивившиеся обилию выбрасываемого гражданами. Жиган же по-братски поделился добытым, бросив каждому по куску, а остальные тыщи переплавил в один абаканский кооператив, состоявший из его бывших семейников и родственников. «Воры, – говорил Жиган на сходняках, – вы должны читать, умнеть, просматривать литературу прошлых веков, там много ценного для нас». Он знал, что книги Максимова и Прыжова научили его под заплатами нищих видеть червонцы, в вечном недомогании – отменное здоровье, в повышенной религиозности – ограниченность кругозора.
Красноярский вор Игорь Пономарев определяет наличие денег у человека, начиная с трех рублей. Имеющих большие суммы он видит сразу. Будучи наводчиком и экспертом осмотра, он никогда не ошибается. Игорь и сам не может объяснить эту свою природную способность, только говорит, что поведение человека меняется от суммы. Сколько в квартире или доме филок, он заранее не может сказать, но стоит войти, оглядеться и сумма с точностью до десятки называется.
При этом он может указать и месторасположение сумм. В сибирском воровском сообществе «деньговидение» Игоря (кликуха Филон) использовалось на полную катушку.
Часто воры применяют пытки для извлечения ценностей и денег, ибо многие даже под страхом смерти не желают с ними расставаться. В том числе и особенно те, кто зарабатывают их тоже воровством. Это нечестно. И приходится подвешивать «на коромысло», делать «ласточку с уздечкой», сажать голой задницей на электропечь, гладить электроутюгом яйца, кипятить физиономию электрокипятильником, электрочешежопить паяльником. Рассказывают, что благодаря Филону удалось «взять свободно» полмиллиона филок у директора Сумгаитской мебельной фабрики. Он сам их отдал, без пыток, под напором фактов и доказательств. Тут он оказался порядочным.
Филон погиб, когда соперничающая кодла воров из Улан-Удэ, подпоив его, бросила под поезд в районе Байкальска. Ему принадлежит выражение: «Не деньги пахнут, а суммы».
Равиль Муратов, вор-рецидивист, ныне по крыткам гуляет, сидит с четырнадцати лет. На свободе появляется и снова опускается. Жизнь то богата, то бедна, бедна, разумеется, в тюремном режиме. В сорок лет первый раз женщину познал, до этого в пидорах состоял. Похож на вьетнамца, чем гордится, ибо вьетнамцы какие-никакие, но иностранцы. К нему неоднократно подходили и удивлялись, что он по-ихнему не кумекает. В нем воплотились веселое факирство, мошенничество без прикрас, детская хитрость и злость на человечество. Выйдя в очередной раз из северных пермских лагерей, Равиль почему-то забурился в Пензу. Говорит, что в Пензе был шахматный турнир, его привлекший. В шахматы играл классно, был многолетним чемпионом разных камер в разных тюрьмах, десятки литров крови выиграл у сокамерников, побеждал без мошенничества и подтасовок при строгой записи и фиксации каждого хода.
Одним нравится цифра пять, другим восемь, Равилю не дает покоя «27». Уже прошел 27 вскрытий вен, 27 зубов покинули челюсти фальшивого вьетнамца, считает, что жизнь у него начнется, когда отсидит полных 27, периодические выходы на волю в счет не идут. Прогуливаясь по Пензе, он, само собой, зашел в 27-ю сберегательную кассу. Сотрудники ему так понравились, что он из своего репертуара решил показать самое изящное – фокусы на исчезновение, отвод от предмета. Девки, уморенные чередованием цифр и бесконечными записями, и посетители – живые копилки на собственные похороны, так увлеклись, так смеялись Равилевым проделкам, что обнаружили пустоту некоторых ящиков, когда Равиль чувствовал себя уже важным господином: в бакском берете, белых джинсах, развалившись, он полудремал в рейсовом автобусе. Они выбежали и кричали, на помощь звали, а Равиль трепетно ощущал хруст ассигнаций в заднем кармане только что вошедших в моду джинсов.
Родина манит, и особенно, если она Ташкент, где родился в татарской семье Равиль, вскоре за баловство и проделки списанный в детский дом.
Равиль не просто вор, а вор-химик, самая опасная для общества разновидность этой братии, ее побаиваются сами воры. Он знает стоимость всех маршрутов: на поезде Новокузнецк – Андижан взял чистыми, без гаек и металла, четыре тысячи; Новосибирск – Адлер – пять тысяч и парочку чемоданов хорошего барахла; маршрут Бийск – Томск дешевый, филок, стыдно сказать, триста рублей, но… Но о но – это уже дополнительный рассказ, только для посвященных в ремесло. Но – у Равиля есть связи и рецепты; он достает сильнодействующее снотворное и им заряжает – водку, коньяк, шампанское, ситро, «Буратино», лимонад, «Боржоми», «Ургучан», «Дарасун», «Карачинскую», сельтерскую. В стеклянной ступочке растирает атаминал, делает растворы и вводит шприцем в напитки. «Заряжает» – термин его профессии. У него кожаный портфель в декоративном латвийском тиснении, заполненный бутылками. А к нему ловкость рук и никакого мошенничества.
С проводниками – расчет только деньгами. Они и посадят в хорошее, солидное купе. Едут папа, мама, дочка отдыхать, загорать на юга и побережья. Одно место в купе свободное: просят, умоляют пассажиры проводника не подсаживать, угощают его, одаривают и довольны, что едут одни – семьей. В купе проводника стоит с чемоданчиком веселый человек возраста непонятного, почти как ребенок. Просит предоставить ему место до ближайшей крупной станции, он очень устал. Папа, мама и дочь соглашаются его пустить – только до ближайшей станции. Равиль неописуем в азарте, семья хохочет над рассказами из цирковой жизни. Ну, и совсем умница попутчик: предлагает угоститься с ним, выпить чуток, к радости семьи за его же счет. Жена не возмущается, не из их кармана льется дорогой армянский коньяк, дочь, надув губки, тянет «Буратино». Равиль пьет даже больше других, жажда мучит и к тому же все знают, что артисты пьяницы, так что репутацию надо поддерживать. Жена от коньяка отказалась, но у Равиля нашлась бутылка «Алазанской долины», и она сдалась. Как-то в мгновенье все сникли, Равиль опустил шторы, дверь крепко закрыл и принялся за работу: напитки убрал, чемодан проверил, деньги подсчитал, идущее в «ямку» сложил, серьги аккуратно снял. С кольцами иногда приходится возиться, но у Равиля на этот счет припасен инструмент – распил идет очень редко, а так прижимы и отжимы, нитки промыленные и кольца и перстни сложены в дипломат. Оставшуюся в купе семью описывать не стоит – в себя она придет не раньше, чем через неделю. Ментам эти случаи раскрывать несподручно, сплошная путанность, дальность расстояний, сбивчивые показания свидетелей, разные республики. Никто такие дела брать не хочет.
Подобных воров советская милиция предпочитает на воле не держать. Оторваться им трудно, надо давать клятвенные обещания, проситься на поселение куда-нибудь на Хатангу. Только тогда смогут поверить им, ворам-химикам. По выходу из зон за ними сразу движется прокладка и чем раньше водворяют снова, тем, считается, лучше для общества.
Старый зэк говорит вам: граждане, с гигиенической, с других точек зрения не жадничайте, пейте только свои напитки, кушайте только свою пищу, из незнакомых рук не берите. Деньги, здоровье, а то и жизнь будут в сохранности!
Воры-карманники хвалят районы Поволжья, там проживает доброе христианское и мусульманское население. Обнаружит к примеру пропажу кошелька мордвин (мокша или эрзянин) и сокрушаться особенно не станет, отойдет в сторону от автобусной остановки, покачает головой, сплюнет, махнет рукой и произнесет: «Чему бывать, того не миновать».
Старые люди еще перекрестятся с молитвой. Не то в Прибалтике, где-нибудь в Риге или Тарту. Исчезновение кошелька человека взбудоражит, он остановит автобус, побежит в милицию и начнет всех подозревать, особенно русских, хотя воровской мир Балтики состоит из местных националов и приезжую братву не жалует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32