омоикири
Никто бы не заметил, что пуговицы на манжетах не из настоящего золота.
— Элегантно, — сказал Сигмунд.
Маркус кивнул.
— Можно его теперь снять?
— Нет, думаю, тебе стоит походить в нем сегодня, чтобы привыкнуть. Так, теперь волосы.
— Что с волосами? — спросил Маркус, хотя отлично знал, что его ждет.
— Надо их завить.
— А нельзя подождать до встречи с Дианой?
— Нет, нельзя, — решительно ответил Сигмунд. — Завтрашний обед — это генеральная репетиция, а на генеральной репетиции все играют в гриме и костюмах, так же как на премьере.
— Я отказываюсь гримироваться! — вскрикнул Маркус.
Где-то надо было ставить точку. Правда, он поклялся делать всё для Дианы, но «всё» значило всё, кроме грима!
— Расслабься, — сказал Сигмунд, — завить волосы значит примерно то же, что загримироваться. Я прихватил щипцы моей сестры.
Через пять часов Маркус медленно, опустив голову, расхаживал по гостиной с завитыми волосами и в смокинге, а тем временем Сигмунд забрасывал его вопросами о том, как себя ведут в ресторане.
— Кто первым подходит к столу, мужчина или женщина?
— Если стол заказан и метрдотель показывает дорогу к столу, гости следуют за ним, и мужчина или пригласивший гостей идет последним, — механически сказал Маркус.
— А если пара самостоятельно идет за столик?
— Тогда мужчина идет первым.
— Правильно. Кто где должен сидеть, если в ресторане места с одной стороны оказываются у стены?
— Тогда надо найти другой ресторан.
— Я серьезно, Маркус!
— Тогда дама должна сесть у стены с видом на зал. Поиграем в шашки?
— Нет. Мы пригласили гостей в ресторан. Чего мы ожидаем от метрдотеля или официанта?
Маркус тяжело вздохнул и ответил как можно лучше. Пройдя один раз все правила поведения в ресторане, они начали сначала. В половине пятого Маркус знал главу наизусть. Метрдотеля и официантов в ресторане «Звезда» ожидало нечто. И Монса тоже. Без четверти пять они услышали, что он открывает входную дверь.
— Скорее, — сказал Сигмунд, — беги на кухню за стаканом воды.
— Зачем это?
— Обычная вежливость. Он наверняка хочет пить после долгого рабочего дня.
Маркус пошел на кухню, а Сигмунд остался в комнате встречать Монса.
— Привет, Сигмунд, ты здесь?
— Добрый день, господин Симонсен. Тяжелый был день в офисе?
— Так, ничего. А где Маркус? У меня для него небольшой летний подарок.
Монс вынул футбольный мяч из полиэтиленового мешка и показал его Сигмунду. В этот момент из кухни вышел Маркус с подносом, на котором стояло два винных бокала, наполовину наполненных водой.
— Хочешь стакан воды, папа?
Монс обернулся. Маркус приветливо ему улыбался.
— Ааааааааааааааааа!
Отец закричал, как кот, забравшийся на дерево, отошел на шаг назад, рухнул в кресло, где и остался лежать на спине и чудовищно стонать. Футбольный мяч покатился по полу и исчез под телевизором.
— Может, ты не хочешь пить? — спокойно спросил Маркус.
— Ты… ты… похож на…. маленького лорда Фантлероя! — сипло прошептал Монс.
— Правда, господин Симонсен? — отозвался довольный Сигмунд. — Он очень стильный.
Монс Симонсен был мирным человеком, и его взгляды на воспитание детей были вольными. Если Маркус приходил домой, как обещал, и не таскал сумки у старушек, он мог делать все, что угодно. Если бы он показался отцу с зелеными волосами и серьгами в носу и в ушах, Монс бы немного замялся, но не потребовал бы, чтобы Маркус немедленно перекрасил волосы в естественный цвет и вынул серьги. Может быть даже, он сам бы проколол себе ухо в знак солидарности с сыном. Конечно, он носил бы серьгу только дома. На работе это могло привести к кривотолкам. Но эти проклятые кудри заставили его вскипеть. Монс уже так давно не сердился, что забыл, как это делается, и именно поэтому гнев его был яростным.
Он встал, глядя на Маркуса с открытым ртом и дыша, как бык, нападающий на матадора. Потом он зарычал.
— Тебе нравится моя прическа, папа? — спросил Маркус, который все еще улыбался, хотя чувствовал надвигающуюся катастрофу.
Тут Монс взорвался:
— Ты похож на… Ты похож на… прощелыгу! — крикнул он.
— Что вы хотите этим сказать, господин Симонсен? — с интересом спросил Сигмунд.
— А ты заткнись… ты… Жабеныш! — ревел Монс.
Жабеныш заткнулся. Маркус больше не улыбался. Он замер, а отец скакал по комнате, размахивал руками и орал на него, выкрикивая слова, совершенно новые для них обоих, но он произносил их медленно, потому что никак не мог найти правильное слово, которое бы отразило переполнявшую его ярость.
— Ты похож на… каракатицу! — ревел он. — На ужа! На гориллу! Разгладь этот проклятый парик, кудрявый… макак!
— Не называй меня макаком, папа, — тихо сказал Маркус. — Пожалуйста. Меня так в школе называют.
— Что?
— Меня называют Макакусом.
Монс осел как мешок и, бессильно свесив руки, смотрел на Маркуса.
— Маркус… я… я не знал… я…
Он шагнул к Маркусу и беспомощно взмахнул руками. Это было одновременно попыткой показать, что ему неловко, и просьбой, чтобы сын обнял его. Маркус шагнул назад, к двери на кухню.
— Мне казалось, ты подумаешь, я красивый.
— Ты красивый, Маркус. Ты… очень красивый. Я просто…
— Почему же ты назвал меня макаком?
— Я не хотел… Ты никакой не макак. Это я макак. Хочешь… хотите мороженого? Я купил… клубничное мороженое.
Маркус не отвечал. Он повернулся спиной к отцу и отправился в свою комнату. Они услышали, как изнутри поворачивается ключ.
Сигмунд встал:
— Да, пойду-ка я домой.
Монс не отвечал. Сигмунд обернулся в дверях и сказал в ободрение:
— Это просто проблема поколений, господин Симонсен. Не берите в голову. Так всегда бывает.
Монс постоял в комнате, вынул три клубничных мороженых из бумажного пакета, пошел на кухню и положил их на скамейку. Он вернулся в гостиную, уселся на диван и уставился на фотографию на стене. Он сам ее сделал, десять лет назад: его жена сидела на раскладном стуле и держала Маркуса на коленях. Она улыбалась, а Маркус смеялся. Когда она умерла, он спросил, не снять ли фотографию со стены, но Маркус ответил «нет». Монс кротко улыбнулся фотографии. Потом закрыл лицо руками и заплакал. Когда он перестал плакать, он пошел на кухню сварить кофе. Как бы он хотел вычеркнуть последние полчаса из жизни и вместе с Маркусом съесть мороженое!
Он не знал, что Маркус сидит в своей комнате и точно так же, как Монс, чувствует себя виноватым. Он отлично понимал, что Монс не хотел назвать его макаком, он просто был в шоке, увидев сына в смокинге и с кудрями. Он отлично знал, что смущение отца было куда сильнее ярости. Он хотел открыть дверь, ворваться в гостиную и сказать, что виноват и что больше никогда в жизни не будет завивать волосы. Но он не мог. У него не было сил. Его одолело какое-то дурацкое упрямство или трусость. Да, настоящая трусость. Нужно было сказать только одно слово или улыбнуться. Нет, не улыбнуться. По крайней мере, не приветливой улыбкой. И речь шла вовсе не о приветливости. Речь шла о тоске. Они вдруг оказались так далеко друг от друга, и ему стало так ужасно тоскливо.
«Почему я не выхожу? — думал он. — Надо просто выйти».
И он вышел.
Он бросился к двери, повернул ключ и вбежал в гостиную. Отец сидел за чашкой кофе. Он выглядел таким одиноким. Когда вошел Маркус, он встал, шагнул к нему, остановился и провел рукой по волосам. Маркус тоже остановился. Они стояли и смотрели друг на друга. Одному было тридцать девять лет, у него были редкие волосы, на нем был серый костюм и рубашка в голубую полоску. Другому было тринадцать, у него были кудрявые волосы, и на нем' был смокинг и красный пояс. Оба не знали, кто сделал первый шаг, но они обнимались так, что их сердца чуть ли не забились друг о друга.
— Я скучаю по маме, — прохныкал Маркус. — Папа, папа, я так по ней скучаю!
Отец погладил его по кудрям.
— Мальчик мой, — прошептал он, — мальчик мой, мальчик мой.
Так они и стояли, пока хорошее снова не стало хорошим. А плохое стало немного лучше.
Маркус вынул красный платок из нагрудного кармана и высморкался.
— Не надо пачкать красивый платок,— прошептал Монс.
Маркус улыбнулся. Собственной улыбкой.
— Можно. Это же носовой платок.
Монс улыбнулся в ответ:
— Хочешь что-нибудь?
— Да. Хочу клубничное мороженое.
— О господи! Мороженое! Оно же наверняка растаяло!
— Ничего страшного, — сказал довольный Маркус. — Сладкое клубничное молочко тоже вкусное.
*
Утром он лежал в ванне и повторял:
— Садитесь и спокойно изучите меню вместе с метрдотелем. Тогда вы сможете в деталях обсудить вина, цены, закуски и т. д. В некоторых ресторанах можно сидеть в отдельном помещении, выбирая блюда…
Маркус сглотнул. Неужели им придется сидеть в отдельном помещении в «Звезде»? Он надеялся, что не придется. Почему-то мысль об отдельном помещении пугала еще больше, чем мысль о забитом сотней посетителей ресторане. Это само по себе было мерзко, но сидеть в отдельной комнате с Сигмундом, Муной и Эллен Кристиной было еще хуже. Ему казалось, он потеет, хотя члены его были погружены в воду, как сказал бы Сигмунд.
— Как следует есть салат?
— Маркус, ты не утонул?
— Нет, папа. Я лежу и расслабляюсь.
Он пролежал полчаса в ванне, и вода начала остывать. Он не замечал этого, потому что сам был разгорячен. Он без проблем мог бы пролежать в ней целый день. Однако сам он был не без проблем.
— Салат едят либо одной вилкой, либо ножом и вилкой, но, даже если очень захочется быть педантичным, все-таки не стоит резать салат ножом.
Он и не собирался быть педантичным, но у него было острое предчувствие, что Сигмунд будет.
— Маркус! Хватит, выходи!
Он вздохнул и поднял тело из воды. Потом он надел спортивный костюм, который лежал на полу ванной. Он договорился с Сигмундом выйти на утреннюю пробежку. Маркус редко бегал, но Сигмунд сказал, что это его расслабит. Его одолевали сомнения, но главным все равно был Сигмунд.
Когда он пришел на кухню, Монс с удивлением посмотрел на него.
— А куда делись… твои дивные кудри?
— Остались в ванне.
— Как это?
— Я помыл голову.
Монс, казалось, снова почувствовал себя виноватым.
— Но, Маркус… Совсем не обязательно было. Я уже начал к ним привыкать.
— Я не специально, — ответил Маркус, надевая кроссовки.
— Ты куда?
— Побегаю.
— Таких бы мальчиков побольше в доброй старой Норвегии, — весело пропел Монс.
Маркус его прервал:
— В следующий раз, когда будешь покупать мне спортивный костюм, купи другого цвета.
— Какого?
— Защитного, — сказал Маркус и вышел из дому, опустив голову. Отец не должен думать, что все в порядке только потому, что вчера они вместе съели растаявшее клубничное мороженое.
*
Маркус и Сигмунд медленно бежали по тропинке в сторону карьера. Они добежали до штаба и заползли под брезент.
— Зачем ты избавился от кудрей?
Маркус ждал этого вопроса. Пока они бежали, Сигмунд был мрачным и неприветливым. Иногда он косился на Маркуса, будто ему что-то в нем не нравилось.
— Они смылись.
— Смылись?
— Да. Случайно.
— Кудри не смываются случайно.
— Я думал, что они накрепко приделались.
— Мы не можем завить новые. Сестра уехала на дачу. И взяла с собой щипцы.
— Обидно.
Маркус старался показаться грустным. Сигмунд взглянул на него рассеянно:
— Вместо этого мы сделаем пробор посередине.
— Нет! Только не посередине! Я отказываюсь! Я буду похож на гангстера!
— Нет, не будешь. Будешь прекрасно выглядеть. Конечно, не так замечательно, как с кудрями, но зато очень представительно.
После пары бесполезных протестов Маркус сдался. За пробор посередине проголосовал один голос против одного. Вкратце спланировав вечерний визит в ресторан, после многочисленных уверений Маркуса, что он спокоен, они закончили встречу, в два голоса сказав:
— Помоги Диане!
Когда они вышли из клуба, то увидели в карьере человека. В руке у него был автомат, и он смотрел на какие-то жестяные коробки, сложенные в штабеля.
— Эй! — крикнул Сигмунд. — Не стреляй! Маркус схватил его за руку:
— Молчи. Вдруг он в меня попадет.
*
— Очень красиво, Маркус, — немного нервно сказал Монс. — Тебе идет пробор посередине.
Когда Маркус рассказал, что он идет обедать вместе с Сигмундом и двумя девочками, отец очень удивился, но все же испытал облегчение. Это объясняло поведение сына в последние дни. Мальчик переживал первую влюбленность и теперь хотел произвести впечатление на юную даму. В тринадцать лет, конечно, рановато. Сам он впервые влюбился, когда ему было четырнадцать. Тогда он пригласил соседскую девочку в кино, но не посмел прийти. Ему казалось, что Маркус так же застенчив, но, значит, он ошибался. Его сын, похоже, собирается вырасти настоящим светским львом. Приятно, но и немного грустно. Монсу в самом деле казалось, что смокинг и пробор были уже чересчур, но, с другой стороны, он не очень следил за модой. В его молодости было модно носить брюки-клеш и прическу, как у «Битлз». А теперь, значит, смокинг и пробор. Все меняется. Он дал Маркусу сто крон, которых, он считал, хватит на гамбургеры и кока-колу в фаст-фуде. То, что обедать дети идут в ресторан «Звезда», ему и в голову не приходило, а Маркусу не пришло в голову ему об этом сказать. У него же должны быть свои секреты, особенно от близких.
— Завтра я его расчешу, папа.
— Как хочешь, мой мальчик. Лишь бы тебе было хорошо.
Маркус рассеянно кивнул:
— Пока, папа.
— Пока… Кстати, подожди!
Монс побежал в гостиную и принес красный платок, в который Маркус сморкался накануне.
— Ты забыл.
Платок был выстиран и поглажен. Монс попытался сложить его красиво, но не получилось.
— Папа, я сам.
Легким движением руки Маркус элегантно сложил платок и положил его в нагрудный карман. Монс посмотрел на него с восхищением.
— Если тебе надо будет высморкаться, то…
—…сделай это максимально беззвучно, отвернувшись от других. Я знаю, папа.
— А я — нет, — пробормотал Монс, пока дверь закрывалась за Маркусом, который направлялся на свою великую генеральную репетицию ресторанного этикета.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Эллен Кристина и Муна уже ждали, когда такси с Маркусом и Сигмундом остановилось у ресторана «Звезда».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
— Элегантно, — сказал Сигмунд.
Маркус кивнул.
— Можно его теперь снять?
— Нет, думаю, тебе стоит походить в нем сегодня, чтобы привыкнуть. Так, теперь волосы.
— Что с волосами? — спросил Маркус, хотя отлично знал, что его ждет.
— Надо их завить.
— А нельзя подождать до встречи с Дианой?
— Нет, нельзя, — решительно ответил Сигмунд. — Завтрашний обед — это генеральная репетиция, а на генеральной репетиции все играют в гриме и костюмах, так же как на премьере.
— Я отказываюсь гримироваться! — вскрикнул Маркус.
Где-то надо было ставить точку. Правда, он поклялся делать всё для Дианы, но «всё» значило всё, кроме грима!
— Расслабься, — сказал Сигмунд, — завить волосы значит примерно то же, что загримироваться. Я прихватил щипцы моей сестры.
Через пять часов Маркус медленно, опустив голову, расхаживал по гостиной с завитыми волосами и в смокинге, а тем временем Сигмунд забрасывал его вопросами о том, как себя ведут в ресторане.
— Кто первым подходит к столу, мужчина или женщина?
— Если стол заказан и метрдотель показывает дорогу к столу, гости следуют за ним, и мужчина или пригласивший гостей идет последним, — механически сказал Маркус.
— А если пара самостоятельно идет за столик?
— Тогда мужчина идет первым.
— Правильно. Кто где должен сидеть, если в ресторане места с одной стороны оказываются у стены?
— Тогда надо найти другой ресторан.
— Я серьезно, Маркус!
— Тогда дама должна сесть у стены с видом на зал. Поиграем в шашки?
— Нет. Мы пригласили гостей в ресторан. Чего мы ожидаем от метрдотеля или официанта?
Маркус тяжело вздохнул и ответил как можно лучше. Пройдя один раз все правила поведения в ресторане, они начали сначала. В половине пятого Маркус знал главу наизусть. Метрдотеля и официантов в ресторане «Звезда» ожидало нечто. И Монса тоже. Без четверти пять они услышали, что он открывает входную дверь.
— Скорее, — сказал Сигмунд, — беги на кухню за стаканом воды.
— Зачем это?
— Обычная вежливость. Он наверняка хочет пить после долгого рабочего дня.
Маркус пошел на кухню, а Сигмунд остался в комнате встречать Монса.
— Привет, Сигмунд, ты здесь?
— Добрый день, господин Симонсен. Тяжелый был день в офисе?
— Так, ничего. А где Маркус? У меня для него небольшой летний подарок.
Монс вынул футбольный мяч из полиэтиленового мешка и показал его Сигмунду. В этот момент из кухни вышел Маркус с подносом, на котором стояло два винных бокала, наполовину наполненных водой.
— Хочешь стакан воды, папа?
Монс обернулся. Маркус приветливо ему улыбался.
— Ааааааааааааааааа!
Отец закричал, как кот, забравшийся на дерево, отошел на шаг назад, рухнул в кресло, где и остался лежать на спине и чудовищно стонать. Футбольный мяч покатился по полу и исчез под телевизором.
— Может, ты не хочешь пить? — спокойно спросил Маркус.
— Ты… ты… похож на…. маленького лорда Фантлероя! — сипло прошептал Монс.
— Правда, господин Симонсен? — отозвался довольный Сигмунд. — Он очень стильный.
Монс Симонсен был мирным человеком, и его взгляды на воспитание детей были вольными. Если Маркус приходил домой, как обещал, и не таскал сумки у старушек, он мог делать все, что угодно. Если бы он показался отцу с зелеными волосами и серьгами в носу и в ушах, Монс бы немного замялся, но не потребовал бы, чтобы Маркус немедленно перекрасил волосы в естественный цвет и вынул серьги. Может быть даже, он сам бы проколол себе ухо в знак солидарности с сыном. Конечно, он носил бы серьгу только дома. На работе это могло привести к кривотолкам. Но эти проклятые кудри заставили его вскипеть. Монс уже так давно не сердился, что забыл, как это делается, и именно поэтому гнев его был яростным.
Он встал, глядя на Маркуса с открытым ртом и дыша, как бык, нападающий на матадора. Потом он зарычал.
— Тебе нравится моя прическа, папа? — спросил Маркус, который все еще улыбался, хотя чувствовал надвигающуюся катастрофу.
Тут Монс взорвался:
— Ты похож на… Ты похож на… прощелыгу! — крикнул он.
— Что вы хотите этим сказать, господин Симонсен? — с интересом спросил Сигмунд.
— А ты заткнись… ты… Жабеныш! — ревел Монс.
Жабеныш заткнулся. Маркус больше не улыбался. Он замер, а отец скакал по комнате, размахивал руками и орал на него, выкрикивая слова, совершенно новые для них обоих, но он произносил их медленно, потому что никак не мог найти правильное слово, которое бы отразило переполнявшую его ярость.
— Ты похож на… каракатицу! — ревел он. — На ужа! На гориллу! Разгладь этот проклятый парик, кудрявый… макак!
— Не называй меня макаком, папа, — тихо сказал Маркус. — Пожалуйста. Меня так в школе называют.
— Что?
— Меня называют Макакусом.
Монс осел как мешок и, бессильно свесив руки, смотрел на Маркуса.
— Маркус… я… я не знал… я…
Он шагнул к Маркусу и беспомощно взмахнул руками. Это было одновременно попыткой показать, что ему неловко, и просьбой, чтобы сын обнял его. Маркус шагнул назад, к двери на кухню.
— Мне казалось, ты подумаешь, я красивый.
— Ты красивый, Маркус. Ты… очень красивый. Я просто…
— Почему же ты назвал меня макаком?
— Я не хотел… Ты никакой не макак. Это я макак. Хочешь… хотите мороженого? Я купил… клубничное мороженое.
Маркус не отвечал. Он повернулся спиной к отцу и отправился в свою комнату. Они услышали, как изнутри поворачивается ключ.
Сигмунд встал:
— Да, пойду-ка я домой.
Монс не отвечал. Сигмунд обернулся в дверях и сказал в ободрение:
— Это просто проблема поколений, господин Симонсен. Не берите в голову. Так всегда бывает.
Монс постоял в комнате, вынул три клубничных мороженых из бумажного пакета, пошел на кухню и положил их на скамейку. Он вернулся в гостиную, уселся на диван и уставился на фотографию на стене. Он сам ее сделал, десять лет назад: его жена сидела на раскладном стуле и держала Маркуса на коленях. Она улыбалась, а Маркус смеялся. Когда она умерла, он спросил, не снять ли фотографию со стены, но Маркус ответил «нет». Монс кротко улыбнулся фотографии. Потом закрыл лицо руками и заплакал. Когда он перестал плакать, он пошел на кухню сварить кофе. Как бы он хотел вычеркнуть последние полчаса из жизни и вместе с Маркусом съесть мороженое!
Он не знал, что Маркус сидит в своей комнате и точно так же, как Монс, чувствует себя виноватым. Он отлично понимал, что Монс не хотел назвать его макаком, он просто был в шоке, увидев сына в смокинге и с кудрями. Он отлично знал, что смущение отца было куда сильнее ярости. Он хотел открыть дверь, ворваться в гостиную и сказать, что виноват и что больше никогда в жизни не будет завивать волосы. Но он не мог. У него не было сил. Его одолело какое-то дурацкое упрямство или трусость. Да, настоящая трусость. Нужно было сказать только одно слово или улыбнуться. Нет, не улыбнуться. По крайней мере, не приветливой улыбкой. И речь шла вовсе не о приветливости. Речь шла о тоске. Они вдруг оказались так далеко друг от друга, и ему стало так ужасно тоскливо.
«Почему я не выхожу? — думал он. — Надо просто выйти».
И он вышел.
Он бросился к двери, повернул ключ и вбежал в гостиную. Отец сидел за чашкой кофе. Он выглядел таким одиноким. Когда вошел Маркус, он встал, шагнул к нему, остановился и провел рукой по волосам. Маркус тоже остановился. Они стояли и смотрели друг на друга. Одному было тридцать девять лет, у него были редкие волосы, на нем был серый костюм и рубашка в голубую полоску. Другому было тринадцать, у него были кудрявые волосы, и на нем' был смокинг и красный пояс. Оба не знали, кто сделал первый шаг, но они обнимались так, что их сердца чуть ли не забились друг о друга.
— Я скучаю по маме, — прохныкал Маркус. — Папа, папа, я так по ней скучаю!
Отец погладил его по кудрям.
— Мальчик мой, — прошептал он, — мальчик мой, мальчик мой.
Так они и стояли, пока хорошее снова не стало хорошим. А плохое стало немного лучше.
Маркус вынул красный платок из нагрудного кармана и высморкался.
— Не надо пачкать красивый платок,— прошептал Монс.
Маркус улыбнулся. Собственной улыбкой.
— Можно. Это же носовой платок.
Монс улыбнулся в ответ:
— Хочешь что-нибудь?
— Да. Хочу клубничное мороженое.
— О господи! Мороженое! Оно же наверняка растаяло!
— Ничего страшного, — сказал довольный Маркус. — Сладкое клубничное молочко тоже вкусное.
*
Утром он лежал в ванне и повторял:
— Садитесь и спокойно изучите меню вместе с метрдотелем. Тогда вы сможете в деталях обсудить вина, цены, закуски и т. д. В некоторых ресторанах можно сидеть в отдельном помещении, выбирая блюда…
Маркус сглотнул. Неужели им придется сидеть в отдельном помещении в «Звезде»? Он надеялся, что не придется. Почему-то мысль об отдельном помещении пугала еще больше, чем мысль о забитом сотней посетителей ресторане. Это само по себе было мерзко, но сидеть в отдельной комнате с Сигмундом, Муной и Эллен Кристиной было еще хуже. Ему казалось, он потеет, хотя члены его были погружены в воду, как сказал бы Сигмунд.
— Как следует есть салат?
— Маркус, ты не утонул?
— Нет, папа. Я лежу и расслабляюсь.
Он пролежал полчаса в ванне, и вода начала остывать. Он не замечал этого, потому что сам был разгорячен. Он без проблем мог бы пролежать в ней целый день. Однако сам он был не без проблем.
— Салат едят либо одной вилкой, либо ножом и вилкой, но, даже если очень захочется быть педантичным, все-таки не стоит резать салат ножом.
Он и не собирался быть педантичным, но у него было острое предчувствие, что Сигмунд будет.
— Маркус! Хватит, выходи!
Он вздохнул и поднял тело из воды. Потом он надел спортивный костюм, который лежал на полу ванной. Он договорился с Сигмундом выйти на утреннюю пробежку. Маркус редко бегал, но Сигмунд сказал, что это его расслабит. Его одолевали сомнения, но главным все равно был Сигмунд.
Когда он пришел на кухню, Монс с удивлением посмотрел на него.
— А куда делись… твои дивные кудри?
— Остались в ванне.
— Как это?
— Я помыл голову.
Монс, казалось, снова почувствовал себя виноватым.
— Но, Маркус… Совсем не обязательно было. Я уже начал к ним привыкать.
— Я не специально, — ответил Маркус, надевая кроссовки.
— Ты куда?
— Побегаю.
— Таких бы мальчиков побольше в доброй старой Норвегии, — весело пропел Монс.
Маркус его прервал:
— В следующий раз, когда будешь покупать мне спортивный костюм, купи другого цвета.
— Какого?
— Защитного, — сказал Маркус и вышел из дому, опустив голову. Отец не должен думать, что все в порядке только потому, что вчера они вместе съели растаявшее клубничное мороженое.
*
Маркус и Сигмунд медленно бежали по тропинке в сторону карьера. Они добежали до штаба и заползли под брезент.
— Зачем ты избавился от кудрей?
Маркус ждал этого вопроса. Пока они бежали, Сигмунд был мрачным и неприветливым. Иногда он косился на Маркуса, будто ему что-то в нем не нравилось.
— Они смылись.
— Смылись?
— Да. Случайно.
— Кудри не смываются случайно.
— Я думал, что они накрепко приделались.
— Мы не можем завить новые. Сестра уехала на дачу. И взяла с собой щипцы.
— Обидно.
Маркус старался показаться грустным. Сигмунд взглянул на него рассеянно:
— Вместо этого мы сделаем пробор посередине.
— Нет! Только не посередине! Я отказываюсь! Я буду похож на гангстера!
— Нет, не будешь. Будешь прекрасно выглядеть. Конечно, не так замечательно, как с кудрями, но зато очень представительно.
После пары бесполезных протестов Маркус сдался. За пробор посередине проголосовал один голос против одного. Вкратце спланировав вечерний визит в ресторан, после многочисленных уверений Маркуса, что он спокоен, они закончили встречу, в два голоса сказав:
— Помоги Диане!
Когда они вышли из клуба, то увидели в карьере человека. В руке у него был автомат, и он смотрел на какие-то жестяные коробки, сложенные в штабеля.
— Эй! — крикнул Сигмунд. — Не стреляй! Маркус схватил его за руку:
— Молчи. Вдруг он в меня попадет.
*
— Очень красиво, Маркус, — немного нервно сказал Монс. — Тебе идет пробор посередине.
Когда Маркус рассказал, что он идет обедать вместе с Сигмундом и двумя девочками, отец очень удивился, но все же испытал облегчение. Это объясняло поведение сына в последние дни. Мальчик переживал первую влюбленность и теперь хотел произвести впечатление на юную даму. В тринадцать лет, конечно, рановато. Сам он впервые влюбился, когда ему было четырнадцать. Тогда он пригласил соседскую девочку в кино, но не посмел прийти. Ему казалось, что Маркус так же застенчив, но, значит, он ошибался. Его сын, похоже, собирается вырасти настоящим светским львом. Приятно, но и немного грустно. Монсу в самом деле казалось, что смокинг и пробор были уже чересчур, но, с другой стороны, он не очень следил за модой. В его молодости было модно носить брюки-клеш и прическу, как у «Битлз». А теперь, значит, смокинг и пробор. Все меняется. Он дал Маркусу сто крон, которых, он считал, хватит на гамбургеры и кока-колу в фаст-фуде. То, что обедать дети идут в ресторан «Звезда», ему и в голову не приходило, а Маркусу не пришло в голову ему об этом сказать. У него же должны быть свои секреты, особенно от близких.
— Завтра я его расчешу, папа.
— Как хочешь, мой мальчик. Лишь бы тебе было хорошо.
Маркус рассеянно кивнул:
— Пока, папа.
— Пока… Кстати, подожди!
Монс побежал в гостиную и принес красный платок, в который Маркус сморкался накануне.
— Ты забыл.
Платок был выстиран и поглажен. Монс попытался сложить его красиво, но не получилось.
— Папа, я сам.
Легким движением руки Маркус элегантно сложил платок и положил его в нагрудный карман. Монс посмотрел на него с восхищением.
— Если тебе надо будет высморкаться, то…
—…сделай это максимально беззвучно, отвернувшись от других. Я знаю, папа.
— А я — нет, — пробормотал Монс, пока дверь закрывалась за Маркусом, который направлялся на свою великую генеральную репетицию ресторанного этикета.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Эллен Кристина и Муна уже ждали, когда такси с Маркусом и Сигмундом остановилось у ресторана «Звезда».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16