Среди гостей было немало высокопоставленных чиновников из Адмиралтейства и знатных придворных, которые не скрывали того, что новое назначение Леннокса произвело на них сильнейшее впечатление.
Лорд Эссекс, который был старинным другом Леннокса и в течение многих лет занимал пост посла в Дании, часто наведывался в Кобхем и старался рассказать Ленноксу о тех людях, с которыми ему отныне придется налаживать хорошие отношения.
Леннокс, ничего не сказав самой Фрэнсис, поручил Эссексу заботиться о ней. Он составил новое завещание, в соответствии с которым его душеприказчиками становились лорд Эссекс и сэр Карл Виккерстафф, который тоже был его старинным другом. Он позаботился о том, чтобы во время его отсутствия Фрэнсис имела возможность получать причитающиеся ему деньги и те деньги, которые должно было пересылать в посольство казначейство.
Большая часть этих распоряжений стала известна Фрэнсис только после его отъезда.
Последние два дня они провели в Кобхеме вдвоем. Стоял апрель, было тепло и солнечно. Взявшись за руки, они гуляли по саду, где вокруг огромных деревьев и на клумбах желтели первоцветы. Даффодилы и нарциссы-жонкиль, посаженные в минувшем году, уже проклюнулись зелеными стебельками, и вот-вот должен был зацвести золотой дождь.
Сердце Леннокса было наполнено восхищением той красотой, которая открывалась перед ними, но еще больше волновала его красота женщины, шедшей рядом. Он многое бы отдал за то, чтобы увезти ее с собой, но старался убедить и ее, и себя в том, что они расстаются ненадолго, самое большее, на год, но, может быть, даже и меньше.
– Интересно, датчанки красивые? – спросила Фрэнсис. – Я поинтересовалась об этом у милорда Эссекса, и он ответил мне, что они не идут ни в какое сравнение с англичанками. Может быть, он просто хотел успокоить меня?
– Хороши они или нет, вы прекрасно знаете, что меня это мало интересует, – ответил Леннокс. – Но если я вдруг, неожиданно увижу лицо, хоть отдаленно напоминающее ваше, мне только сильнее захочется увидеть вас.
В последний раз они обошли весь большой дом, и Леннокс поговорил со строителями, у которых до его возвращения больше не должно было быть работы: музыкальный салон, который Фрэнсис задумала как продолжение банкетного зала, был завершен, и ей никогда не надоедало любоваться этой прекрасной комнатой, покрытым позолотой потолком и стенами, облицованными мрамором. Только галерея для хора не нравилась Фрэнсис.
– Она должна была бы соответствовать потолку, но для этого ее следовало тоже покрыть позолотой. А сусальное золото очень дорого стоит, – сказала она.
– Если это назначение станет одним из многих, мы забудем о том, что значит «дорого стоит». Может быть, все-таки эта работа отвлечет вас во время моего отсутствия?
– Нет, – ответила Фрэнсис, решительно покачав головой. – Все эти годы мне нравилось планировать работу и делать все вместе с вами. Чтобы это были не мои идеи, а наши. Я стану приезжать сюда время от времени, но жить буду в Павильоне. Королева нуждается во мне, впрочем, может быть, она просто так говорит…
– Король, наверное, говорит то же самое, но только своей бретонской любовнице. Я должен быть ей благодарен, не старайтесь отвадить ее от короля, моя дорогая. Вам это может легко удастся, и тогда его внимание будет снова обращено на вас.
– Сомневаюсь. Бедный, дорогой Карл на самом деле слишком ленив, и когда он смотрит назад, в прошлое, мне кажется, ему жаль того времени, которое он потратил на меня. Конечно, он любил, чтобы ему оказывали незначительное сопротивление – я уверена, что Луиза устроила маленькое представление, – демонстрируя скромность и сопротивляясь, – но Карл был уверен в том, что это всего лишь игра, и он своего добьется. Что же касается меня, то у него всегда были сомнения, и сейчас он вполне может думать, что если бы даже он и добился своего, едва ли результат заслуживал такого терпения и такого труда.
– Нет, – ответил Леннокс, стараясь быть объективным к своему кузену, – вы заблуждаетесь. Он искренне любил вас.
– Тогда, если это действительно так, прекрасно, что теперь он может быть мне добрым другом, когда, как говорила бедная Риетта, страсть уже прошла…
– Хотел бы и я быть также уверенным, что она действительно прошла. Обещайте написать мне, если он попытается…
– Обещаю. А вы должны пообещать мне, мой дорогой, только смотреть на других женщин. Но ради вашего здоровья…
Леннокс закрыл Фрэнсис рот своей рукой.
– Не говорите так. И я клянусь вам, как бы я ни был подавлен – не более двух бутылок в день. Именно так я и живу уже больше года.
– Я знаю об этом. Для меня это звучит устрашающе, но не для вас.
– Едва хватает, чтобы промочить пересохшую глотку.
– В таком случае, не позволяйте датчанам провоцировать вас на длинные речи, чтобы у вас слишком не пересыхало в горле…
В тот последний день даже шутки звучали не очень весело, а ночью Фрэнсис снова злилась на себя за то, что его страсть почти ничего не значила для нее в сравнении с его нежностью.
– Никогда не будет никого другого, сколько бы ни продлилась наша разлука, – шептал Леннокс, обнимая ее. – Мне совсем не трудно жить монахом, потому что нет на свете другой женщины, которую я мог бы так же желать.
Он много раз и раньше говорил ей об этом, и она верила ему, хотя испытывала недоумение и благодарность, потому что в глубине души знала, что только тот, кто искренне любит ее, может не обращать внимания на слабость ответной реакции и прощать ей ее. Она боготворила его, и когда на следующей день Леннокс уехал, ее горю не было границ. Из Кобхема отправилась роскошная кавалькада, а Фрэнсис, стараясь сдерживать слезы, долго махала ей вслед. В тот же день, чуть позже, приехала миссис Стюарт, правда, всего на неделю.
В течение этой недели Фрэнсис сделала все необходимые распоряжения Джервису Маплсдену, доверенному лицу, и Роджеру Пэйну, управляющему. Рабочие после того, как с ними расплатились, были уволены до возвращения хозяина, и Фрэнсис уехала, пообещав вернуться в июне.
Она ехала в Лондон вместе с матерью в большой карете, и, сидя в углу, в окружении бархатных подушек, Фрэнсис вспомнила, с каким облегчением устроилась в этой же карете в ночь своего побега из дворца, после того как в одиночестве проделала почти бегом путь от Уайтхолла до самой таверны за Лондонбридж. В ту необыкновенную ночь для нее не существовало никого, кроме Леннокса, и лучше его не было никого с тех самых пор.
Миссис Стюарт довольно долго молчала, не желая мешать дочери, только время от времени с сочувствием смотрела на нее. Глаза Фрэнсис были закрыты, и казалось, что она спит.
– Старайся принимать каждый день таким, каков он есть, – миссис Стюарт, наконец, рискнула нарушить молчание. – И тогда ты с удивлением обнаружишь, что время летит очень быстро.
Фрэнсис открыла глаза и в растерянности посмотрела на мать.
– О да, maman, я уверена, что именно так и будет, – согласилась она. – Но сейчас я не думала про Леннокса. Я думала о Карле.
– О короле? О, моя дорогая Фрэнсис, я уверена, что тебе не надо беспокоиться. Сейчас ему совершенно ясно, что ты не любишь никого, кроме Леннокса. Злые языки болтают, что он отправил Леннокса в Данию, чтобы отделаться от него, но это не так.
– Конечно, это не так. Если бы он хотел отделаться от моего супруга, он давно уже мог отправить его в Польшу или в Италию, когда тот сам просил его об этом. Я с благодарностью думаю о короле, потому что он наконец воздал должное тому, кто был ему всегда верен и принес немало пользы.
И вдруг, рассмеявшись, добавила:
– Если бы он рассчитывал на то, что я, как преданная жена, захочу выразить ему свою признательность… Как… как бы он был тогда разочарован! Если бы ему довелось обладать мной…
Миссис Стюарт почувствовала некоторое смущение.
– Что ты говоришь?! – воскликнула она, явно не пытаясь скрыть упрек. – Впрочем, ты часто говоришь какие-то странные вещи.
– Правда, maman? Впрочем, может быть, мои мысли показались бы вам еще более странными… иногда. Мне кажется, что Карлу, которому не довелось обладать мной, повезло больше, чем он думает…
– В чем дело, Фрэнсис? Я не понимаю тебя. Слушая тебя, можно подумать…
– Что? – спросила Фрэнсис, глядя на мать блестящими глазами.
– Ну… э… я не знаю… может быть, что ты… холодная женщина и не можешь любить…
– Нет, никогда! Но, maman, есть разная любовь, ведь правда? Скажите, между вами и отцом была страсть? Дикая, безумная страсть?
Миссис Стюарт с усилием обратилась мыслями к прошлому, к тем отношениям своей молодости, которые сейчас были уже почти забыты.
– Конечно, – ответила она без колебания.
Потом ей показалось, что она поняла, что именно имела в виду ее дочь.
– Мое дорогое дитя! Любящая жена никогда не может дать своему мужу слишком много. Разве церковь не учит нас, что супружеская любовь священна и что между супругами не может быть греховных отношений? Тебе не следует бояться впасть в грех там, где его нет и быть не может.
– Я не боюсь этого, maman, – ответила Фрэнсис, и в ее глазах была тоска.
Глава 24
В течение всего того лета, которое Двор провел в Виндзоре, Фрэнсис по возможности старалась не грустить и чувствовать себя счастливой. Ей казалось, что именно так она и обязана себя вести, потому что Леннокс в письмах просил ее оставаться веселой. Он писал ей, что они оба молоды и что впереди у них длинная жизнь, вскоре разлука кончится, и наступит время, когда она будет казаться им дурным сном.
Фрэнсис верила ему.
– О, зачем, зачем я верила ему? – рыдала она спустя менее чем год.
Почему она хотя бы инстинктивно не чувствовала, что длинная совместная жизнь – всего лишь миф, и что его дни сочтены? Тогда, несмотря ни на какие обязанности при Дворе, она поехала бы к нему, мужественно перенесла бы длинное путешествие, не обращая никакого внимания ни на головные боли, ни на усталость, которые она всегда испытывала во время поездок.
Не имея никаких дурных предчувствий, она считала самым главным для себя запастись терпением и надеялась, что каждый прожитый день приближает их встречу. Она радовалась тому, что Леннокс, несмотря на свою неприязнь к Дании, сумел добиться прекрасных успехов на дипломатических переговорах.
Она ни на минуту не сомневалась в его верности, но считала, что в жизни таких мужчин, как Леннокс, женщины никогда не играют главную роль, в то время как для нее самой без него жизнь стала ненужной и бессмысленной. Но больше всего она хотела, чтобы король мог гордиться ее мужем.
И так оно и было, потому что депеши из Копенгагена приносили известия об успехах, достигнутых Ленноксом.
Если уж Ленноксу удавалось добиться чьей бы то ни было дружбы, этот человек оставался верен ему. Именно так случилось и с Хеншау, который в своих письмах прекрасно отзывался о Ленноксе и уверял лорда Арлингтона, министра, в том, что герцог настолько компетентен, что ему, Хеншау, почти нечего делать. Именно Леннокс сам вел переговоры с датским правительством и произвел сильное впечатление своей эрудицией и способностями.
Карл, будучи великодушным человеком, не упускал случая порадовать Фрэнсис высокой оценкой заслуг ее мужа. Королева, которая всегда относилась к Фрэнсис с большой симпатией, старалась запомнить каждое хвалебное слово, сказанное ее супругом.
– Теперь Его Величество знает, что был не прав и что вы сделали очень мудрый выбор. Когда Леннокс вернется, они станут настоящими друзьями, и его заслуги как посла не будут забыты.
У Фрэнсис было немало своих дел и забот, и она очень усердно старалась действовать в интересах мужа и отчитывалась ему за все деньги, которые попадали к ней.
Роджер Пэйн, который был очень предан Ленноксу, с восхищением писал ему о Фрэнсис: «Герцогиня – единственный человек, который может устранить все трудности, возникающие с Вашими делами здесь, и бдительно стоит на страже Ваших интересов».
Фрэнсис делила свое время между Уайтхоллом и Кобхемом, каждое письмо Леннокса было свидетельством его любви к ней – «его бесценной возлюбленной».
Леннокс приказал Джервису Маплсдену отдать в полное распоряжение Фрэнсис его собственную карету и лошадей, потому что ему казалось, что лошади Фрэнсис должны быть совсем измучены и нуждаются в хорошем отдыхе. Маплсден в ответном письме заверил Леннокса в том, что после последнего посещения Кобхема герцогиня уехала в карете, запряженной шестеркой прекрасно отдохнувших лошадей.
Узнав о том, что Фрэнсис решила обновить интерьеры Павильона, Леннокс прислал распоряжение передать ей для этих целей пятьсот фунтов, однако Фрэнсис знала, что ей будет вполне достаточно и половины этой суммы, а то и меньше.
Позднее, возвращаясь мыслями к этим месяцам, Фрэнсис вынуждена была признать, что в них не было ничего интересного и что она жила вполне буднично и заурядно.
В Виндзоре устраивались балы, маскарады, Двор выезжал на охоту. Порой Фрэнсис испытывала угрызения совести, потому что в ее жизни было гораздо больше развлечений, чем в жизни ее мужа, который считал и климат в Дании, и саму страну малопривлекательными. «Никогда никому ничто так не надоедало, как мне надоело здесь, – жаловался он, – одно из самых тоскливых мест, где смертным доводилось когда-либо тратить свое драгоценное время». Однако дела шли успешно, и они оба надеялись завершить свою миссию к весне.
Однако Ленноксу не суждено было дожить до той весны: 12 декабря, в Эльсиноре, куда он прибыл в связи с приходом английской флотилии, с ним неожиданно случился удар, и он скончался.
Фрэнсис узнала об этом, будучи в Уайтхолле, и в течение нескольких дней она была не в состоянии интересоваться какими бы то ни было подробностями. Она понимала только одно: ее жизнь потеряла смысл, свет для нее померк и никогда не загорится вновь.
Немного окрепнув и придя в себя, Фрэнсис отправилась в Кобхем в сопровождении матери и миссис Харвест, хотя обе с грустью понимали, что они мало чем могут помочь Фрэнсис, которая больше всего хотела быть одна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43