Дестроер - 98

Аннотация
«Last Rites» 1995, перевод Н. Рейн
Уоррен Мэрфи
Дестроер #100
Последнее испытание
Юбилейное послание читателю от создателя «Дестроера»
В наш стремительный век, когда человек с трудом вспоминает, что ел вчера на завтрак, когда все на свете – семья, дом, система ценностей – отбрасываются так же небрежно, как использованная салфетка, любой предмет или идея, которая существует уже четверть века и вызывает неизменный интерес, заслуживает особого внимания.
Все вышесказанное в полной мере можно отнести и к издающимся с 1971 года приключениям Дестроера, в частности, к этому сотому, юбилейному выпуску.
Когда мы с Диком Сэпиром взялись за описания похождений Римо и Чиуна, мы и думать не могли, что наши герои окажутся столь жизнеспособны. Более того, мы и представления не имели, что стали родоначальниками серии, пока издатель не потребовал продолжения.
Невозможно переписывать одну и ту же историю до бесконечности, а потому, слегка оробев от такого ажиотажного спроса, мы стали придавать своим рассказам о Дестроере юмористический оттенок, социальную направленность и в результате создали этакий сатирический приключенческий жанр. Причем весьма вовремя, ибо всего через несколько лет, когда глаз читателя и глядеть уже не мог на все эти бесконечные боевики со стрельбой и слюнявые дамские романчики, нам удалось сохранить свой стиль и интерес публики к Дестроеру, поскольку наши романы выгодно выделялись на общем фоне. Остается лишь надеяться, что и эта сотая книга продолжит добрую традицию и оправдает ваши ожидания. Обязательно дайте знать, ведь для нас главное – мнение читателя!
Сюжет предлагаемого романа Дику Сэпиру подсказал парнишка, родившийся в тот самый день, когда вышла наша первая книга, и потому считающий Римо своим крестным отцом. К сожалению, Дик умер, так и не успев изложить суть на бумаге. Тем не менее спустя несколько лет после его преждевременной кончины книга все же увидела свет – полагаю, это послужит дополнительным доказательством того, что все хорошие идеи бессмертны.
Как, к счастью, не умирает и память о хороших людях – а к ним, вне всякого сомнения, можно отнести и нашего Ричарда Бена Сэпира, великого мечтателя и выдумщика. С любовью посвящаю ему эту книгу.
Август 1995
Уоррен Б.Мерфи
Пролог
Умирать ее положили на узкую деревянную кровать. Все знали, что она умирает.
Очень уж много лет ей было. Совсем древняя старуха. Она прожила долгую, многотрудную жизнь невесты Христовой и принесла людям немало пользы, но теперь все чувства и ощущения ее притупились.
Священник произвел предсмертные церемонии, принятые в католичестве, окропил святой водой иссохшее худое тело, произнес несколько слов на знакомой ей латыни, призывая Спасителя принять ее бессмертную душу. Покурил ладаном.
Ее невидящие глаза, затянутые молочно-белой катарактой, сейчас ничто не тревожило – резкий солнечный свет не проникал сюда сквозь плотные шторы на окнах. Старуха почти ничего не слышала. Давно уже не вставала и не двигалась. Организм отказывался принимать пишу.
И хотя в этом изношенном, изможденном тяжкой работой теле не гнездилось никакой болезни, надежды на выздоровление не было. Просто все жизненные силы ее иссякли. Говорят, слабеть и увядать она начала давно, сразу после пожара.
Итак, она лежала на смертном одре, запеленутая в белые простыни, глядя незрячими глазами в растрескавшийся потолок монастырской обители для престарелых и перебирая прозрачными пальцами черные бусины четок. Беззвучно шевелились ее тонкие губы.
Казалось, она возносит молитвы деве Марии, но это было не так.
Старуха вспоминала своих подопечных, людей, которым некогда помогла. Монашенка, старая дева, никогда не имевшая собственных детей, она отдала свою жизнь целому поколению, которое с полным правом могла бы назвать своими дочерьми и сыновьями.
У каждой бусины, скользившей в пальцах, имелось имя. Иных она уже не помнила, хотя в прошлом ее часто навещали. Другие пропали из виду. Судьба разбросала их по всему свету. Франция, Корея, Вьетнам или уголки, где имена уже не имели значения…
Теперь к ней уже никто не приезжал. Она давно удалилась от дел, так давно, что последний пригретый ею ребенок успел обзавестись собственными детьми и дети эти уже выросли. Теперь вот они тянули бремя взрослых забот, а в его жизни не находилось времени для старухи, которая некогда учила его всему, что знала.
Она не рассчитывала, что проживет так долго. Немощь прогрессировала и стала почти невыносимой. Кожа истончилась и походила на туго натянутую папиросную бумагу, которая того гляди разорвется. Даже самый легкий ушиб приводил к появлению черного синяка, который не проходил месяцами.
Еще одна бусинка задержалась в пальцах. Потом еще одна… В череде мальчишеских лиц, мысленно являвшихся ее взору, не было системы и порядка. Они возникали сами по себе, говорили каждый своим голосом и, похоже, прощались.
Затем вдруг в памяти всплыло лицо, при виде которого ее слабеющее сердце дрогнуло, а грудь стеснило невыразимой печалью.
Старуха помнила его еще ребенком. Да, верно, ему и десяти тогда не было… Конечно, он вырос, и взрослым она его тоже видела, но, вспоминая, всегда представляла ребенком. То же и с другими. Почти всю свою сознательную жизнь она провела в монастыре, но если грезила – наяву или во сне – о доме, то перед глазами все время вставал тот, в котором она родилась. 10ворят, это свойственно многим.
Глаза у мальчика были цвета древесной коры. Неулыбчивый, очень серьезный ребенок… Ему дали прозвище Мальчик у окна. Целыми часами просиживал он в безмолвии, разглядывая из сиротского приюта незнакомый мир, и все ждал чего-то, ждал…
Он ждал своих родителей, которых вообще никто никогда не знал и не видел. Возможно, их уже не было в живых. Как-то она сказала ему об этом. А мальчик все ждал и ждал.
Но никто за ним так и не пришел. Никому не было до него дела.
Это моя вина, с горечью думала монашенка. Только моя…
Некоторых детей удается пристроить в семьи, других – нет. Жестокая и непреложная истина. Столь же непреложная, как и обещанное воскрешение из мертвых.
Возможно, подыщи она ему хороший дом, судьба печального ребенка сложилась бы иначе. Но, увы… Отчасти виноват в том сам мальчик. Он жестко отвергал все старания найти для него порядочную любящую семью, упорно и неустанно ожидая своих настоящих родителей.
И даже став взрослым, парень умудрился ее удивить. Полицейский! Вот какую странную он выбрал себе профессию. Впрочем, возможно, отвергнутый и испытавший зло ребенок, повзрослев, стремился исправить окружающий мир. К тому же он всегда был очень честным.
Для нее явилось полной неожиданностью, когда его вдруг обвинили в убийстве.
Мальчик, которого она знала, не был способен на такое. Но он стал моряком, служил во Вьетнаме. А Вьетнам… он сломал и изменил множество характеров. Мужчины возвращались оттуда истощенные, с впалыми щеками и пустотой в глазах. Значит, именно Вьетнам изменил его. Правда, вернувшись, мальчик сменил зеленую униформу на синюю, мирную. Но та, зеленая, успела-таки изменить его душу.
День, когда его казнили, стал одним из самых горестных в ее жизни. Сестре Марии Морроу казалось, что она потеряла частичку себя.
Теперь же, когда тело отказывалось слушаться, а все органы чувств вдруг словно онемели, сестра Мария Маргарита смиренно ждала смерти.
Господь не спешил забирать ее к себе. И она лежала и думала о мальчике-сироте, которого так испортила, искалечила жизнь.
Мальчика звали Римо Уильямс.
Интересно, замолвит ли он за нее словечко перед Господом Богом?.. Она ничуть не сомневалась в том, что Римо умер христианином.
Глава 1
Когда с последним поворотом шоссе, ведущим к Юме, открылся вид на гору Красного Призрака, Уильямсу С. Рому показалось, что он скачет по умирающей планете Марс.
Склоны горы Красного Призрака были цвета необожженного кирпича – красные. Вообще все вокруг было красным. И солнце нависало над головой огромным красным шаром. Холмы песчаника тоже отливали красным. И хотя Уильямс вырос среди этих ржаво-коричневых гор и холмов под ветрами, несущими раскаленные пески Аризоны, глаза его уже успели отвыкнуть от такого яростного и бьющего по нервам цвета. Цвета пустыни и одиночества.
Он сразу же как-то ослабел и ощутил дурноту, погоняя лошадь вперед, по пескам пустыни, навстречу Красному Призраку и тому, что лежало за ним.
Даже лошадь теперь словно покраснела. Вообще-то она была коричневой, каштанового оттенка, но под палящими лучами Аризоны шкура лоснилась и поблескивала красным, а жесткие волоски как будто дымились.
Несмотря на дурноту, Билл Ром на останавливался. Ему нечего дать своему народу, кроме денег белого человека и пустой, ничего не значащей славы, что пришла слишком поздно. Но это его люди, его народ, и он перед ними в долгу.
Одетый в розовую хлопковую рубашку и холщовые штаны, Билл здорово смахивал на ковбоя. На ногах – ручной работы сапоги из испанской кожи, купленные в Мехико-Сити на кредитную карту «Виза Голд». Белая стетсоновская шляпа с широкими полями была не какой-то там подделкой, а настоящей, из Голливуда. Галстук – со шнурочками с серебряными наконечниками, которые тихонько позвякивали в такт цокоту копыт. Ноги у Билла были длинные, мышцы – сухие, бугристые и напоминали перевитые узлами канаты. Рост достигал семи футов. И лишь Господь Бог знал, сколько он прожил на свете.
Никаким ковбоем Ром не был. Лицо – красное, точно породившая его земля, и все изрыто такими же морщинами и впадинами, как и склоны гор и холмов из песчаника, такими же мелкими трещинками, как и выжженная солнцем бескрайняя красная пустыня. Глаза постоянно щурятся от солнца, напоминают цветом красно-коричневую глину, что таится под слоем песка и дает жизнь злакам.
Проскакав еще мили три, всадник реагировал на красное уже не столь болезненно. Цвет песка и даже солнца поблек, и мужчине стало полегче.
Наконец впереди показалась изгородь, что-то вроде крааля. Ворота распахнуты настежь.
– Давай, Саншин, вперед! – подбодрил он уставшего коня.
Конь послушно перешел в галоп. Похоже, красное ничуть не трогало животное. Лошади вообще не различают цветов. Им неведомо, как болит и томится сердце. Лошади вообще счастливчики, думал всадник.
Билл Ром въехал в ворота, на верхней перекладине которых красовалась исхлестанная ветрами и временем надпись. Она состояла всего из двух слов, выжженных в дереве раскаленным железным прутом. Первое слово начиналось с буквы "С". Больше ничего различить невозможно. Второе слово гласило: «Резервация».
Показались первые хоганы note 1 . Двери, как и положено, выходили на восток. И на каждой крыше торчала тарелка спутниковой антенны, вглядываясь в неправдоподобно синее небо.
– Теперь ясно, на что пошли мои денежки… – пробормотал Билл, впрочем, без всякой злобы.
Из первого же хогана вышел индеец в ярко-красной клетчатой рубахе и потертых джинсах «Левис». Взглянув на пришельца, он нырнул обратно и вновь возник на пороге – на сей раз с помповым ружьем. Угрожающе взмахнул длинным стволом.
– Это земля резервации, белый человек!
– Ну, по вашим тарелкам на крыше этого не скажешь, Томи.
Ружье так и выпало из крепких загорелых рук.
– Санни Джой! Ты что ли?..
– Я вернулся.
– А мы уж думали, больше тебя не увидим.
– С чего ты взял? Деньги я присылал исправно…
– Черт, а тебе известно, что к миллиону на нашем банковском счете мы даже не прикоснулись? Потому что он пришел из Вашингтона.
– Так, выходит, мои денежки целы?
– Само собой, Санни Джой. Добро пожаловать, дружище!
Билл, он же Санни Джой, поскакал дальше. Томи пустился следом, стараясь поспеть за коричневой лошадкой, бока которой плотно обхватывали длинные ноги Билла в сапогах с блестящими шпорами. Догнал и протянул всаднику банку с холодным прохладительным напитком «Тикейт»:
– Так что все твои денежки при тебе, Санни Джой.
– Похоже, этих баночек у тебя пруд пруди, – заметил Билл Ром, дернув за колечко на крышке.
– Надо же чем-то горло полоскать. Кругом одна пылища.
– Говоришь, много пыли?
– Она нас просто убивает, Санни Джой. Сам знаешь, а иначе зачем бы тебе проделывать весь этот путь сюда из края изобилия, которым ты вечно восторгаешься.
– Знаю, – мрачно кивнул Билли Ром. – Потому и вернулся.
Он приник к банке и одним глотком осушил ее.
– Пыль, несущая смерть хоганам. Убивает всех подряд.
– Слышал. Но вроде бы ее называют по-другому, – отозвался Санни Джой.
Томи сплюнул.
– Все это белые придумали, с ихней наукой.
– Я слышал, ее называют болезнью «Сан Он Джо».
– Да что они понимают, эти белые!
– И сколько уже умерло. Томи?
Индеец фыркнул.
– Проще назвать тех, что остались. Всего несколько человек, по пальцам перечесть можно. Мы вымираем, Санни Джой. Не все сразу, постепенно. И нет нам спасения. Эта пыль, «смерть хоганам», скоро сожрет нас всех.
– Потому я и вернулся.
– Спасти нас, да, Санни Джой?
– Если смогу.
– А получится?
– Честно говоря, сомневаюсь. Ведь все, что у меня есть, – только деньги и слава. А духам смерти на них вроде бы наплевать.
– Тогда, сдается мне, ты скоро уедешь отсюда. К чему рисковать, вдыхая эту смертоносную пыль?
– Если моему народу суждено погибнуть, значит, умрем вместе. Ведь я как-никак последний на этом свете Санни Джой. И потом, что у меня осталось на старости лет? Только деньги, чертова уйма денег. Да еще проклятая, никому не нужная слава…
Завидев лошадь, к хоганам потянулись мрачные индейцы. Многие были пьяны. Некоторые скептически усмехались.
– А ну, яви нам чудо, Санни Джой!
– Я уже давно не верю в чудеса. Счастливый Медведь.
– Слушай, Санни Джой, а ты встречался там с разными белыми знаменитостями?
– Да, да! С Сильвестром Сталлоне или Арнольдом Шварценеггером, а?..
– Ясное дело, встречался. Но никогда не променял бы нашего краснокожего ни на одного из этих парней, – ответил Ром.
– А правду говорят, что ты среди них самый знаменитый?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34