Вы изучали буддизм, и, как вы сказали, он произвел на вас более сильное впечатление, чем какая-либо иная религия; таким образом, здесь имел место процесс обусловленности. Эта обусловленность, может быть, и спроецировала фигуру, независимо от того, что бодрствующее сознание было занято совсем другим. Возможно и следующее: ваш ум стал более острым и сенситивным, — в связи с вашим образом жизни или в связи с дискуссией, которую вы вели со своими друзьями, — поэтому вы, может быть, «увидели» мысль облеченную в буддийскую форму. Кто-то другой мог увидеть ее в христианском обличий. Но было ли это порождением ума или оно имело иное происхождение, не имеет существенного значения, не так ли?
«Может быть, и не имеет; но ведь это переживание раскрыло мне так много!»
— Раскрыло ли? Оно не раскрыло для вас процесса вашего собственного ума, и потому вы оказались в плену этого переживания. Всякий опыт имеет значение, если вместе с ним приходит познание себя — этот единственный фактор, несущий освобождение или целостность. Но если нет познания себя, то опыт становится бременем, которое ведет ко всевозможным иллюзиям.
ПРОБЛЕМА ЛЮБВИ
Вверх по широкому каналу плыл небольшой селезень; одинокий, крякающий, преисполненный важности, он был похож на корабль под парусами. Канал зигзагами тянулся через город. Других уток не было видно, но селезень производил достаточно много шума. Немногие люди, слышавшие его кряканье, не обращали на него внимания; однако для селезня это не имело значения. Он не чувствовал страха, а, наоборот, ощущал себя важной фигурой: он владел этим каналом. На пригородных участках красиво выделялись зеленые пастбища и тучные стада черных и белых коров. Над горизонтом висели массы облаков, небо казалось низким, почти касающимся земли, освещенное тем особым светом, который кажется свойственным именно этой части земного шара. На плоской, как ладонь, земле дороги приподнимались только там, где были переходы по мостам, переброшенным над полноводными каналами. Стоял прекрасный вечер; солнце садилось в Северное море, а облака приняли окраску заката. Огромные полосы голубого и розового света протянулись по небу.
Это была жена хорошо известного деятеля, занимавшего высокий пост в правительстве, почти на самой его вершине. Она была хорошо одета и спокойна в обращении с людьми; вокруг нее чувствовалась особая атмосфера богатства и власти, уверенность человека, который давно привык к тому, чтобы все ему повиновались и исполняли его желания. По одной или двум произнесенным ею фразам стало ясно, что муж ее представлял собою мозг, а она — движущую силу. Действуя вместе, они поднялись высоко; но как раз тогда, когда ему предстояло получить еще большую власть и занять более высокий пост, он безнадежно заболел. Далее она не могла продолжать, из глаз ее полились слезы. Она вошла сюда с улыбкой уверенности, но все это исчезло. Откинувшись на спинку сиденья, она немного помолчала, а затем продолжала:
«Я читала некоторые из ваших бесед и присутствовала на одной или двух. Пока я слушала вас, то, о чем вы говорили, имело для меня большое значение. Но это быстро прошло, и вот теперь, когда я нахожусь в великом смятении, я подумала, что мне следовало бы прийти к вам. Я не сомневаюсь в том, что вы понимаете случившееся. Мой муж смертельно болен, и все, для чего мы жили и работали, готово разбиться вдребезги. Конечно, партия останется, ее работа будет продолжаться, но... Хотя у нас есть и сиделки, и доктора, я ухаживаю за ним сама и в течение нескольких месяцев почти не спала. Я не смогу перенести утрату; но врачи говорят, что шансов на его выздоровление очень мало. Я все время думала об этом, и чувствую себя почти больной от тревоги. У нас нет детей, как вы знаете, и мы очень много значили друг для друга. А теперь...»
— Вы действительно хотите серьезно поговорить об этом и глубоко рассмотреть вопрос?
«Я чувствую себя в таком отчаянии и смятении, что, по-видимому, не способна на серьезную работу мысли; но мне надо бы обрести какую-то ясность внутри самой себя».
— Любите ли вы вашего мужа или любите то, что пришло благодаря ему?
«Я люблю...» — она была слишком шокирована, чтобы продолжать.
— Пожалуйста, не считайте вопрос жестоким. Но вы должны найти на него правильный ответ, так как в противном случае скорбь никогда от вас не уйдет. Раскрывая истину этого вопроса вы сможете раскрыть, что же такое любовь.
«В моем нынешнем состоянии я не могу об этом думать».
— Но разве вы никогда не останавливались на проблеме любви?
«Кажется, однажды это случилось, но я быстро ушла от этой проблемы. До его болезни у меня всегда было так много дела; а теперь, конечно, любое размышление — мука. Любила ли я из-за его положения и власти, или любила просто? Я уже говорю о нем, как если бы его не было! Я и на самом деле, не знаю, как именно я его люблю. Сейчас я нахожусь в великом смятении, мозг мой отказывается работать. Если позволите, мне хотелось бы прийти к вам в другое время, может быть, после того, как я приму то, что неизбежно».
— Позвольте заметить, что всякое приятие чего-либо — это также одна из форм смерти.
Прошло несколько месяцев, прежде чем мы снова встретились.
Тогда газеты были полны сообщениями о его смерти, а теперь он был забыт. Его смерть оставила следы на ее лице, а вскоре в ее словах послышались горечь и негодование.
«Я ни с кем не говорила об этих событиях, — сказала она, — я просто отошла от всех дел и скрылась на даче. Все было ужасно. Надеюсь, вы не будете против того, чтобы я немного рассказала вам об этом. Всю свою жизнь я была необыкновенно честолюбива и еще до замужества с увлечением занималась всевозможными благотворительными делами. Вскоре после замужества и, главным образом, ради моего мужа, я оставила все мелочные пререкания по поводу благотворительности и всей душой погрузилась в политику. Это оказалось гораздо более широким полем брани, и я наслаждалась каждой ее минутой, взлетами и падениями, интригами и соревнованием. Муж блистал своим невозмутимым способом действий, а при моем сильном честолюбии мы непрерывно поднимались вверх. Детей у нас не было, поэтому все мое время и все мысли были отданы поддержке мужа и его продвижению. Мы чудесным образом действовали вместе, необыкновенно удачно дополняя друг друга. Все происходило так, как мы заранее планировали. Но у меня всегда был гнетущий страх того, что все идет слишком хорошо. Однажды — это случилось года два тому назад — доктор внимательно осмотрел мужа по поводу небольшого заболевания и сказал, что у него опухоль, которую надо немедленно исследовать. Опухоль оказалась злокачественной. В течение некоторого времени нам удавалось сохранить все в строгой тайне, но шесть месяцев назад болезненные симптомы возобновились и началась страшная пытка. Когда я приходила к вам последний раз, я была слишком измучена и несчастна, чтобы найти в себе силы думать; может быть, теперь я смогу взглянуть на вещи с большей ясностью. Ваш вопрос взволновал меня гораздо сильнее, чем я могла бы об этом сказать. Вы, вероятно, помните, что спросили, люблю ли я мужа — или все то, что пришло ко мне вместе с ним. Я много об этом думала; но не слишком ли сложна эта проблема, чтобы я одна могла дать ответ на такой вопрос?»
— Возможно, это так. Но пока вы не выясните, что такое любовь, всегда останется страдание, горькое разочарование. Трудно раскрыть, где кончается любовь и где начинается душевное смятение, не правда ли?
«Вы спрашиваете, не примешивалась ли моя жажда положения и власти к той любви, которую я испытывала к своему мужу. Не потому ли я любила мужа, что он дал мне возможность проявить мои честолюбивые стремления? В известной степени это так; но, вместе с тем, я любила его и как человека. В любви соединяется столь многое...»
— Когда вы полностью отождествляете себя с другим, — любовь ли это? Не оказывается ли такое отождествление скрытым путем для придания еще большего значения самому себе? Любовь ли это, если вы чувствуете скорбь одиночества, муки, вызванные лишением всего того, что, по-видимому, создавало для вас смысл жизни? Когда вы оказываетесь оторванной от путей самоосуществления, от всего того, чем жило ваше «я», тогда это отрицает вашу личную значимость, а отсюда происходит разочарование, появляются горечь, скорбь одиночества. И эти страдания — любовь?
«Вы стремитесь показать мне, что я совсем не любила мужа, не так ли? Когда вы так поставили вопрос, я просто пришла в ужас при мысли о самой себе. Разве нельзя было спросить об этом как-то иначе? Я никогда раньше не думала обо всем этом, и лишь когда ударил гром, в моей жизни впервые появилась реальная скорбь. Конечно, отсутствие детей было большим несчастьем, но оно смягчалось тем, что у меня был муж, была работа. Я думаю, что это заменило мне детей. Но вот наступил страшный финал — смерть. Внезапно я увидела, что совершенно одинока, лишена цели, во имя которой я работала, отброшена в сторону и забыта. Теперь я понимаю истину того, о чем вы говорите; но если бы вы сказали мне об этом раньше, три или четыре года назад, до меня ничего не дошло бы. Не знаю, слушала ли я вас даже сейчас, или старалась найти доводы, чтобы оправдать себя... Можно мне прийти и побеседовать с вами еще раз?»
В ЧЕМ ИСТИННОЕ НАЗНАЧЕНИЕ УЧИТЕЛЯ?
Баньяны и тамаринды господствовали над небольшой долиной, которая ожила и зазеленела после дождей. На открытых местах солнце сильно пекло, но в тени чувствовалась приятная прохлада Тени были глубокие, а старые деревья отчетливо вырисовывались на фоне голубого неба. Долину населяло необыкновенное количество птиц самых различных видов; они подлетали к деревьям и быстро исчезали в них. Вероятно, дождей не будет в течение нескольких месяцев, но сейчас поля были зелены и исполнены мира, колоды полны водой, а земля дышала надеждой. Извращенные города были далеко, по ту сторону гор; однако расположенные поблизости деревни были полны грязи, а люди в них умирали от голода. Власти только давали обещания, а жители деревни, по-видимому, уже стали безразличны ко всему. Их окружала красота и радость, но они ее не видели, так же как не видели и своих собственных внутренних богатств. Среди изобилия прекрасного люди оставались тупыми и пустыми.
Это был учитель с небольшим жалованием и большой семьей; но он живо интересовался вопросами образования. Он рассказал, что пережил трудные времена, когда едва удавалось сводить концы с концами; однако с этим он как-то справился, и бедность не внесла в их жизнь хаоса. Пищи хватало, хотя и не в изобилии; а так как дети учились бесплатно в школе, где он преподавал, то, в общем, они могли понемногу идти вперед. Он был опытным преподавателем своего предмета, но учил также и другим предметам; это, по его словам, мог делать каждый достаточно образованный человек. Он снова подчеркнул, что глубоко интересуется вопросами образования.
«В чем назначение учителя?» — спросил он.
— Является ли учитель только тем, кто дает информацию, передает знания?
«По крайней мере, он должен быть таким. В любом обществе мальчиков и девочек надо подготавливать к тому, чтобы они зарабатывали на жизнь в зависимости от своих способностей и т.д. Одна из задач учителя — это наделить ученика знаниями с тем, чтобы он мог в нужный момент получить работу и, возможно, быть в состоянии помогать в создании более совершенной общественной структуры. Ученика надо подготовить к тому, чтобы он мог смотреть прямо в лицо жизни».
— Это так, сэр, но не хотим ли мы выяснить, в чем назначение учителя? Сводится ли оно только к подготовке учеников для удачной карьеры? Не возлагается ли на учителя более великая и более обширная задача?
«Конечно, да. Прежде всего, он сам должен быть примером: своим образом жизни, своими манерами и внешним видом, своим поведением он может оказывать влияние на ученика и вдохновлять его».
— Можно ли считать, что назначение учителя — служить примером для ученика? Разве у нас не имеется уже достаточно примеров: героев, вождей? Надо ли добавлять еще один пример к этому длинному списку? Может ли пример способствовать образованию? Не состоит ли задача образования в том, чтобы помочь учащемуся стать свободным, творчески раскрытым? А есть ли свобода в подражании, в приспособлении, внешнем или внутреннем? Если вы побуждаете ученика следовать тому или иному примеру, не поддерживается ли этим страх в глубокой и тонкой форме? Если учитель становится образцом, не будет ли этот образец формировать и искажать жизнь ученика, и не будете ли вы благодаря этому поддерживать вечный конфликт между тем, что ученик есть , и тем, чем он должен быть? Не заключается ли задача учителя в том, чтобы помогать учащемуся понимать то, что он есть ?
«Но учитель должен вести ученика к более благородной и лучшей жизни».
— Для того чтобы руководить, вы должны знать; но знаете ли вы? Что вы знаете? Вы знаете лишь то, что изучили через экран ваших предрассудков, экран вашей обусловленности во всех ее формах, как индийца, христианина, коммуниста; и подобная форма руководства лишь приводит к еще большим страданиям и кровопролитию, как мы это видим во всем мире. Не состоит ли назначение учителя в том, чтобы помочь ученикам разумно освободиться от всех обусловливающих влияний с тем, чтобы ученик был в состоянии встретить вызов жизни глубоко и полно, без страха, без агрессивного недовольства? Недовольство — это часть понимания, но отнюдь не такое недовольство, которое легко переходит в умиротворение. Недовольство, связанное с желанием приобретения, вскоре оказывается умиротворенным, так как оно следует по пути давно изношенного образца стяжательных действий. Не является ли задачей учителя развеять доставляющую нам удовлетворение иллюзию руководства, примеров и вождей?
«Но учитель, по крайней мере, может вдохновить ученика на более великие дела».
— Опять-таки, сэр, не подходите ли вы к проблеме неправильно? Если вы как учитель внушаете своему ученику мысли и чувства, разве вы не делаете его зависимым от вас в психологическом отношении?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81