Скоро стало невозможным и само пребывание Вар­ламова в Большом театре. В декабре 1843 года Алек­сандр Егорович уходит из театра. Через год он решает переехать в Петербург, надеясь там как-то упрочить свое положение, устроиться на службу и получить жалованье, достаточное, чтобы обеспечить семью.
...И снова холодный столичный Петербург после уютной Москвы, в которой так привычно жилось и легко творилось Александру Варламову.
Правда, теперь он уже не только учитель пения, дирижер хора, капельмейстер, но и довольно известный композитор, автор многих, весьма распространенных песен и романсов. И все-таки в Петербурге он чувст­вует себя скованнее, не ощущает той родной, близкой атмосферы, что так помогала в Москве.
В Петербурге все надо было строить заново. Примет ли его петербургская публика, избалованная итальян­ской музыкой? В Москве, до отъезда, он, не задумы­ваясь, с легкостью отвечал, что сочинять музыку мож­но где угодно и тем более в Петербурге, в котором он бывал и долгое время жил. Но теперь, когда он при­ехал сюда, все оказалось сложнее.
Он ощущает равнодушие петербургской театральной дирекции, и на первых порах ему приходится зараба­тывать на скромное существование с семьей частными уроками, выступлениями в концертах, изданием роман­сов.
Но и в Петербурге талантливого музыканта ожидали удачи: например, знакомство с Александром Сергееви­чем Даргомыжским, вскоре выросшее в дружбу. У этих двух композиторов было много общего: склонность к вокальному жанру, знание городской песенной тради­ции, любовь к фольклору, цыганскому пению. Многие ранние произведения Даргомыжского дают основание предполагать, что они написаны не без влияния варламовского творчества, в частности его городского быто­вого романса. Очень скоро композиторы стали встре­чаться на домашних вечерах, где Варламов имел возможность показать себя во всей широте своего прекрас­ного камерного дарования.
Постепенно Александр Егорович Варламов занимает, как и в Москбе, заметное место в художественной жиз­ни столицы, общается с выдающимися петербургскими певцами: О.А. Петровым, П.А. Бартеневой, А.Я. Билибиной, встречается с художниками П.П. Соколовым и К.П. Брюлловым.
У Бартеневой была огромная и заслуженная слава: она владела обширным, разнообразным репертуаром, тонко интерпретировала исполняемые ею произведе­ния. Пленительным назвал пение Бартеневой поэт И.И. Козлов в посвященном ей стихотворении. В од­ном из домашних альбомов Бартеневой вместе с роман­сами Глинки помещен и ранний варламовский романс «Ох, болит да щемит...».
Это дает возможность предположить, как считает исследователь творчества Варламова Н. А. Листова, что знакомство композитора и певицы произошло еще в Москве, где в 1830 году состоялся дебют Бартеневой, исполнившей алябьевского «Соловья». Теперь же Вар­ламов посвящает ей свои произведения «Сяду ль я на лавочку...» и «Вдоль по улице...». О том, что Бартеневу и Варламова связывала преданная дружба, свидетель­ствуют письма композитора к ней в моменты отчаян­ной, безысходной тоски, тяжелых периодов нужды в его жизни.
Интересно, что в Петербурге, в отличие от концер­тов московского периода, где иногда звучали и сочи­нения иностранных авторов, Варламов выступал с произведениями лишь отечественного искусства. В кон­цертах Александра Варламова звучали и романсы Глинки, и народные песни. Скорее всего, Варламов делал это из чувства протеста перед поклонением итальянской и французской музыке, свойственным выс­шим слоям петербургского общества.
Петербургская публика обычно называла варламов­ские концерты, устраиваемые в зале Петербургского университета, «русскими народными концертами».
Варламовские романсы нравились не только сооте­чественникам, но и зарубежным певцам, например По­лине Виардо. «Г-жа Виардо-Гарция в восхищении от русских романсов и песней композитора Варламова, сама поет их в совершенстве, и весьма жаль, что поет их не для публики...»; «Мы были свидетелями, как она обрадовалась, встретив случайно в одном доме г. Вар­ламова: она тотчас села за фортепиано и пропела его «Сарафан»...» - писали о Виардо петербургские газеты.
И в свою очередь Александр Варламов не мог рав­нодушно отнестись к искусству великой певицы. Вос­хищенный исполнением Виардо «Соловья» Алябьева, он посвящает ей свой романс «Ты не пой, душа-де­вица...».
Нередко бывает Александр Варламов на вечерах в доме писателя графа В.А. Соллогуба.
Варламов - частый посетитель панаевских «вторни­ков», где он встречает и литераторов и артистов. Вот что писала Авдотья Яковлевна Панаева-Головачева о знакомстве с Варламовым и его второй женой в Пе­тербурге в своих воспоминаниях:
«У моей приятельницы я познакомилась также с Варламовым, композитором романсов... У Варламова были уроки в богатых домах... Я редко встречала су­пругов, которые так были бы сходны по характеру: оба добрые, готовые всегда помочь нуждающимся, ко­гда у них были деньги. Они не думали о завтрашнем дне, а наслаждались жизнью при всяком удобном слу­чае. Если Варламов получал деньги за уроки или за продажу своего нового романса, то задавал пир горой, а вскоре затем приходил к жене Межевича мрачный, потому что его жена и дети сидят без обеда, лавочники не отпускали более в кредит провизии, требуя уплаты долга.
- Ехали бы домой, сочинили бы романс, продали бы его, вот и будут у вас деньги, - советовала Варла­мову моя приятельница.
Варламов ударял себя по лбу и просил ее выбрать коротенькие стихи какого-нибудь поэта. С книгой он отправлялся в зало, садился за фортепиано и сочинял музыку. Домой он боялся идти, опасаясь атаки лавоч­ников. Через некоторое время Варламов являлся в ком­нату, где мы сидели, и пел новый свой романс, уже положенный на ноты. Варламову было тогда лет под 50, голоса у него уже не было никакого, а в молодости, говорили, у него был очень приятный тенор. Варламов торопливо прощался, спеша в музыкальный магазин запродать свой романс. Через три часа муж и жена Варламовы приезжали уже в коляске с корзиной вина и приглашали Межевичей на вечер».
Как вспоминает современник, у В.С. Межевича, редактора журнала «Репертуар и Пантеон», собирался по вечерам небольшой круг сотрудников, долго и горя­чо ораторствовал Аполлон Григорьев, пел Варламов надтреснутым, но полным выражения голосом свои задушевные романсы. Иногда, как вспоминал А.А. Фет, Аполлон Григорьев певал «по целым вечерам, акком­панируя себе на гитаре».
Свое отношение к Варламову Григорьев выразил в посвященном ему стихотворении:
Да, это так: я слышал в них,
В твоих напевах безотрадных,
Тоску надежд безумно жадных
И память радостей былых.
Выступления в концертах, сольные концерты, уро­ки по вокалу, по композиции и дирижированию, кото­рые давал Варламов, не приносили достаточных средств для благополучной жизни его семьи. Необхо­димо было устраиваться на службу. Письма к Барте­невой говорят о тщетных попытках композитора по­ступить в певческую капеллу: «Не имея духу явиться самому к Вам, я решился написать и объявить Вам мою крайность, тем более, что прошедший раз Вы были так добры, что сами мне предложили быть по­лезной... Бедное мое семейство в отчаянии...»
Непрекращающаяся борьба Александра Варламова с нуждой не мешает ему, однако, создавать в это вре­мя новые произведения. Он пишет романсы на слова Пушкина («Мери»), Михайлова («Вижу, ты прекрас­на...»), Фета («Давно ль под волшебные звуки...») и др. Творчество Варламова, например элегический романс «Мне жаль тебя...», с его напряженной эмоциональ­ностью и сумрачной, страстной тоской, - предтеча вер­шин вокальной лирики Даргомыжского, Чайковского, Рахманинова.
Нельзя забывать, что расцвет творчества Варламова падает на годы реакции. Отсюда, очевидно, в его про­изведениях так много характерных нот тоски, боли и разочарования. Но наряду с этим в них ощутимы и мятежный протест, желание свободы (романс «Белеет парус одинокий...» на стихи Лермонтова, песня «В поле ветер веет...»).
Много сил отдал Варламов созданию сборника на­родных песен «Русский певец» (1846), который, одна­ко, расходился очень медленно.
Ни горькая нужда, ни болезни не, прекращали концертной деятельности Варламова в Петербурге до конца его дней. Большей частью эти концерты носили камерный характер, в них принимали участие лучшие петербургские певцы. Иногда им аккомпанировал сам Варламов. На одном из концертов произведения его звучали в сопровождении хора.
Умер Александр Егорович скоропостижно в доме одного из своих знакомых, доктора П.А. Нарановича, который устроил у себя карточный вечер. Причина смерти точно не известна. По одним сведениям, дошед­шим до нас, композитор умер от туберкулеза горла, по другим - от аневризма.
Похоронили Варламова на петербургском Смолен­ском кладбище.
Тяжело воспринял смерть друга Даргомыжский. Немало сил и энергии положил он, чтобы материально помочь семье композитора: организовал сбор денег по подписке, способствовал тому, чтобы средства от не­скольких любительских спектаклей и концертов по­ступили в пользу семьи Варламова; кроме того, Дар­гомыжский выступил одним из авторов «Музыкально­го сборника в память А.Е. Варламова».
...Он творил во времена, весьма богатые талантами, был современником Пушкина, Глинки, Лермонтова, Даргомыжского. И все-таки не затерялся, как многие, дожил до нас, сделав поклонниками своего самобыт­ного искусства.
Много лет прошло с тех пор, а гитара, варламовская гитара звучит и ныне...
Поэт и актер
Судьба наделила его талантами разнообразными: актер московского театра, поэт-песенник, исполняющий песни и аккомпанирующий себе на гитаре, собиратель народного фольклора. И поэтому странно, что имя Цыганова, автора стихов популярнейшего русского ро­манса «Красный сарафан», столь мало известно.
«Незаслуженно забытый талантливый поэт-самоуч­ка» - так обычно упоминают о нем, рассказывая о его современниках - поэте Кольцове, великом актере-ро­мантике Мочалове.
Николай Григорьевич Цыганов прожил всего трид­цать четыре года, оставив нам в наследие свыше соро­ка песен. Но впервые собраны и изданы эти песни были лишь после его смерти, в 1834 году, да и то с благотворительной целью - помочь матери поэта, ос­тавшейся без средств.
Сын крепостного, получившего вольную и ставшего приказчиком у богатого волжского хлебопромышлен­ника, Цыганов в 1816 году, девятнадцати лет от роду, поступает актером в саратовскую труппу. Разъезжая с актерской труппой по Руси, начинает он прислуши­ваться к народным интонациям, записывать фольклор. Ф. Кони вспоминал, что Цыганов «исходил почти всю Россию, чтобы послушать родные звуки у русского человека в скорбный и веселый час».
В 1828 году Михаил Загоскин, служивший в то время в театральной инспекции, познакомившись с актерским мастерством Цыганова, способствовал пере­воду его в московский театр. Здесь Цыганов исполнял драматические и оперные партии, например роль Вол­хва в опере Алексея Верстовского «Вадим».
Войдя в кружок любителей русской песни, состояв­ший из людей, причастных к Малому театру, - драма­турга Шаховского, театрального критика Кони, актера Мочалова и других, - Цыганов под их влиянием начи­нает сочинять «русские песни» - стихи, которые сам же поет, аккомпанируя себе на гитаре, на уже суще­ствующие песенные мелодии, а порой сочиняет и му­зыку к своим стихам. То, что Цыганов необыкновенно глубоко знал и чувствовал народную песню, его талант сочинителя сделали его выдающимся мастером этого жанра.
Песни Цыганова особенно интересны народным строем поэтической речи, фольклорным богатством об­разов и художественных приемов, тем, что они отра­жают вкусы, желания, горести, радости и стремления современного ему простого люда. Поэтому-то песни Цыганова так быстро были приняты и подхвачены со­временниками, вошли в быт, оторвавшись от имени своего создателя и приобретя всеобщую известность уже как «народные».
Несомненно, песни Цыганова в какой-то мере по­влияли на поэтические творения другого крупнейшего создателя «русских песен» - А.В. Кольцова, родивше­гося на двенадцать лет позднее. Во всяком случае, в песнях этих двух поэтов нетрудно обнаружить общее, родственное, хотя, конечно, нельзя не признать, что стихи Кольцова шире по содержанию.
Герой песен Кольцова - противник покорности и унижения. Он стоек в беде и несчастье, ему, по мне­нию Белинского, несвойственно растворяться в грусти, так как эта грусть - грусть «души крепкой, мощной, несокрушимой»:
И чтоб с горем, в пиру,
Быть с веселым лицом;
На погибель идти -
Песни петь соловьем!
Подобные мотивы, несмотря на преобладающую мрачность тона, можно встретить и в цеснях Цыга­нова:
Не вздыхать, не тосковать,
Полюбивши - полюбиться,
С милым век свой свековать!
Элегические, обычно грустные цыгановские песни иногда заканчиваются надеждой на счастливый исход: на встречу с любимой, освобождение от постылого мужа или жестокой свекрови.
Есть ведь дни, в кои солнышко
С ясным месяцем видятся...
Так настанет и нам денек -
И мы с ней повидаемся:
Наглядимся, насмотримся,
Насмеемся... наплачемся...
Крепко, крепко обнимемся,
Досыта нацелуемся!
Много песен посвящают и Цыганов и Кольцов тя­желой женской доле в домостроевской патриархальной семье, они стремятся глубже понять и раскрыть мир души простой русской крестьянки.
Несчастная неразделенная любовь девушки, горе женщины, выданной замуж за нелюбимого, оплакива­ние девичьей воли, житейские радости и невзгоды - эти мотивы встречаются в песнях и Кольцова и Цыга­нова.
В знаменитом «Красном сарафане» поется:
То ли житье девичье,
Чтоб его менять,
Торопиться замужем
Охать да вздыхать?
Золотая волюшка
Мне милей всего!
Не хочу я с волюшкой
В свете ничего!
Страх потерять свободу, грусть по «волюшке» варь­ируются в цыгановских песнях. Видно, не притупля­ется в сознании поэта память о крепостном своем про­исхождении, если большинство его стихов прямо-таки пронизано тоской по воле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20