Но нет - это басня. Этого не может быть!
- К сожалению, - сказал доктор, - я имею серьезные причины думать, что это правда. Юноша - от природы необычайно одаренный (и не удивительно!), - с улыбкой прибавил он, - буйно развернулся в школе канцлера! Я виделся и говорил с ним сегодня... Мать внушила ему очень дурные чувства по отношению к вам...
И прежде чем гетман успел прервать его, Клемент быстро закончил:
- На счастье - я знаю это от него самого - он в чем-то не сошелся с канцлером, и гордый мальчик, не желая сносить его грубые выговоры, поблагодарил его за службу.
Браницкий быстро приподнял голову на подушке и, схватив доктора за руку, воскликнул с живым нетерпением:
- Да может ли это быть? Это была бы большая удача для нас!
- В том, что это так, нет ни малейшего сомнения, - сказал доктор, но нам-то в этом мало проку... Я говорил с ним, и он окончательно вывел меня из терпенья; я не хочу обманывать ваше превосходительство, он весь пылает ненавистью!!!
- Ах, это бесчеловечно с ее стороны, - прервал гетман, - она не могла выдумать более ужасной мести! Ты, дорогой мой Клемент, - для тебя у меня нет тайн - ты знаешь, что это мое единственное дитя, что в нем одном течет моя кровь!.. И вот мой сын стал моим неумолимым врагом!
Проговорив это, гетман снова опустился на подушки и прикрыл глаза рукой. Клемент осторожно пожал другую его руку.
- Пожалуйста, прошу вас успокоиться и не отравлять себя такими мыслями. С того пути, на который вступил бедный юноша, мы можем постепенно отвлечь его. Разорвав с фамилией, вырвавшись из их когтей, он, наверное, изменится... Мы уж постараемся об этом.
- Как? - спросил Браницкий.
- Я надеюсь, что обстоятельства помогут нам, - говорил Клемент, - а я между тем постараюсь не терять его из вида. Он уж хотел уезжать в Борок, я упросил его остаться. Уговорил прийти завтра ко мне, на что он едва согласился, потому что не хотел даже показываться во дворце.
- Он придет к тебе завтра? - спросил гетман. - Завтра? В котором часу?
- Около полудня, - сказал доктор.
Браницкий помолчал немного.
- Будь что будет, хоть бы это было мне страшно тяжело, - шепнул он, подумав, - я должен видеть его завтра.
Клемент не возражал.
- Я тоже думал, - сказал он, - что надо было испробовать это последнее средство, чтобы заставить его опомниться. Чего не в силах достичь ни я, ни кто другой, то, может быть, совершите вы: ваш высокий сан, возраст и имя произведут свое действие на впечатлительного юношу. Ваше превосходительство сумеете добрым словом рассеять его предубеждения.
- Я постараюсь, - задумчиво сказал гетман, - хотя не знаю, удастся ли мне это... я уж охладел к нему; постыл мне весь свет; а еще эта мысль, что, может быть, последняя капля благородной крови, которую я ношу в себе...
Он не докончил.
- Уж поздно, - прервал доктор, поглядывая на часы и умышленно прерывая дальнейшую исповедь, волновавшую его пациента, - пора вам отдохнуть...
- Но завтра, пожалуйста, дай мне знать... я приду непременно, даже, если бы у меня были важнейшие дела. Я должен его увидеть, я должен говорить с ним. Голос крови - иначе не может быть - должен же заговорить в нем.
Доктор, сказав еще несколько успокоительных слов, вышел из спальни гетмана.
На другой день около полудня Клемент поджидал с некоторым волнением прихода Теодора.
Зная его, он не сомневался, что юноша должен прийти. Двор перед дворцом гетмана уже наполнился прибывшими войсками и шляхтичами, ежедневно съезжавшимися ко двору, когда, верный своему слову, появился около полудня Паклевский, с гордо поднятой головой, и стал расспрашивать служащих, как пройти к доктору.
Узнав его шаги, француз сам отворил ему дверь, весело приглашая войти.
- Вот видите, доктор, я держу слово, - сказал Теодор. - Без сомнения, у вас тут есть шпионы, и хотя я - не важная птица, о моем приходе, наверное, сейчас же донесут. Вот-то посыпятся громы на неблагодарного и предателя.
Он пожал плечами.
- В конце концов что мне за дело!
- Это хорошо, что ты открыто разрываешь с ними, - заговорил доктор, я искренне этому рад; это избавит тебя от рабства, потому что с ними нельзя быть в союзе и дружбе; они желают иметь только послушных рабов. Такой благородный характер, как у вас, не позволил бы заковать себя в оковы.
- Если хотите знать мое мнение, - тихо сказал Паклевский, - то я признаюсь вам, дорогой доктор, что сегодня, когда я могу рассуждать трезво, между нами говоря, мне кажется, что я сделал глупость. Не сдержался... Канцлер был ко мне довольно милостив, все придворные мне завидовали, у меня было будущее впереди, а теперь - никакого.
- То есть, ты не хочешь сам об этом позаботиться, - сказал Клемент, дружески положив руку на колени Теодору. - Ведь не одна же фамилия на свете; есть и другие магнаты, которые способны оценить тебя.
- Дорогой доктор, - смеясь, прервал его юноша, - вам это может показаться странным, но я скажу вам, что, если фамилия не имеет еще теперь полной власти, то она будет ее иметь очень скоро.
- Каким же образом?
- Этого я не знаю! Я только вижу, что в то время, когда с одной стороны много слепоты, вечные колебания, и все рвется и лопается, с другой стороны потихоньку плетутся сети, соединяются люди, и в молчании строится будущее.
- Пусть Бог нас, то есть вернее вас, сохранит от этого! - сказал Клемент.
Но Теодор был сегодня в веселом настроении.
- Я уж не буду смотреть на это зрелище, - сказал он, - поеду в Борок, надену рабочее платье и возьмусь за хозяйство; по крайней мере, позабочусь сам о бедной матери. То, что я испытал уже в самом начале моей неинтересной карьеры, не внушает желания продолжать ее. Вы сами сказали, что меня ждало рабство, если не у канцлера, так у кого-нибудь другого. Пока человек не добьется такого положения, чтобы сделать рабами других, он сам должен быть рабом.
- Есть французская пословица, - сказал Клемент, - очень старая, но мудрая:
A bien servir et loyal etre,
De serviteur on devient maitre.
Теодор равнодушно пожал плечами.
Он стоял спиною к дверям, когда в коридоре, отделявшем комнаты доктора от апартаментов гетмана, послышались шаги; француз, покраснев, обнял Паклевского и начал что-то быстро болтать, представляясь очень веселым и стараясь расшевелить гостя. В это время двери открылись; Теодор оглянулся, увидел входившего гетмана в халате и укоризненно взглянул на доктора.
Француз подошел к гостю - поздороваться. Гетман, привыкший в обществе носить маску, без труда разыграл удивление при виде гостя, встреченного им у доктора. Он вошел к доктору, как будто по неотложному делу и, заметив Паклевского, очень любезно улыбнулся ему.
- А! Пан Паклевский! Очень приятно встретиться!
Смутившийся Тодя поклонился, догадываясь, что попал в ловушку, расставленную для него доктором, - и это возмутило его.
- Ну, я не буду мешать! - сказал он, взявшись за шапку и собираясь уходить.
- Вы нам нисколько не мешаете! - удерживая его, сказал Браницкий. Для меня лично очень приятна встреча с вами, сударь. Я слышал, что вы находитесь при дворе князя-канцлера и пользуетесь там большим успехом!..
- Я уже не состою при дворе канцлера, - отвечал Теодор, - и не могу похвалиться никакими успехами...
- Но, однако же! - возразил гетман.
- Я ничего об этом не знаю, - сказал Теодор, как бы избегая разговора.
Гетман стал так, чтобы помешать ему уйти. Положение было неприятное, яркая краска выступила на лице юноши, но гетман и Клемент, хотя и видели его смущение, казалось, были готовы вести борьбу до конца. Особенно гетман, которому не раз случалось преодолевать упорство равнодушных и не расположенных к нему, сильно надеялся, что ему удастся уговорить молодого Паклевского.
- Князь-канцлер теряет в вас очень нужного помощника, - заговорил Браницкий, - молодую силу, которой не может заменить даже старая опытность. Что же произошло между вами, сударь, и вашим принципалом?
Этот вопрос, видимо, не понравился Теодору, который взглянул на доктора с упреком на то, что тот поставил его в неприятное положение.
- Сущие пустяки, не стоит рассказывать, - коротко отвечал Паклевский.
Гетман подошел к нему и с большой ласковостью во взгляде и нежностью в голосе сказал ему:
- Я бы хотел, чтобы вы верили в мое расположение к вам и готовность прийти на помощь: может быть, я и теперь мог бы быть вам полезен?!
- Я бесконечно благодарен вам, - коротко поклонившись, отвечал Теодор, - но я не хочу уж поступать ни на какую службу, поеду лучше в деревню...
- Не следует так огорчаться из-за пустяков, - прервал его Браницкий, - и жаль, если прекрасный талант, который уже заставил говорить о себе, погребет себя в деревне.
- Я не чувствую в себе никаких талантов, - пробормотал Теодор, поглядывая на двери, как будто только выжидая момент, чтобы удрать отсюда.
- Вы, сударь, были в доброй школе, где можно было многому научиться, - сказал Браницкий. - А в моей канцелярии Бек как раз нуждается в помощнике, который со временем мог бы и совсем его заменить.
Он взглянул на него вопросительно; Теодор молчал.
Из передней кто-то позвал доктора Клемента, который торопливо вышел. Они остались одни. Гетман, все еще загораживая собою двери, не терял уверенности в себе.
- Ну, что же вы мне ответите, сударь, на мое предложение? - мягко сказал гетман.
- Я вам бесконечно благодарен, но я твердо решил вернуться в деревню.
- В деревне, в Борку, вам, сударь, нечего делать.
- Я обязан заботиться о матери.
Гетман покачал головой.
- Пан Теодор, - сказал он голосом, в который старался вложить как можно больше чувства. - Послушайте меня; вы знаете, что я так желаю вам добра, как, может быть, никто на свете... Если у вас есть предубеждения, отбросьте их, примите мое покровительство: а я ручаюсь за блестящее будущее для вас, сударь. У вас есть все, что для этого нужно: внешность, воспитание, талант и, что тоже не мешает, протекция, которую я вам охотно окажу. Ну, можно ли отказываться от такого предложения?
Паклевский поклонился, опустив глаза и не зная, что сказать.
- Прошу вас быть со мной откровенным, - прибавил Браницкий. - Я понимаю, что пребывание в Волчине должно было оказать влияние на вашу юную, впечатлительную натуру. Вы, верно, наслушались там про меня всяких ужасов: но почему бы вам не захотеть самому познакомиться со мной, узнать этого оклеветанного человека и иметь о нем собственное суждение? Вы можете остаться при дворе, не принимая на себя никаких обязательств. Прошу вас об этом.
- Если бы я не имел никаких других причин для отказа от вашего предложения, - сказал Теодор, - то было бы достаточно и того, что я, перейдя к вам прямо от канцлера, мог бы показаться наемником, который предал его тайны за кусок хлеба. Мне дорога моя честь!
- В этом вы, сударь, совершенно правы, - живо подхватил гетман. - Я понимаю тонкость ваших чувств, но, спустя некоторое время...
Теодор приходил все в большее волнение, еще не решаясь высказаться прямо. Но проницательный взгляд, который он бросил на гетмана, смутил старика.
- Говорите, сударь, без оговорок, - сказал он, - что вы имеете против меня? Молодой человек, только что вступивший в свет, не имеющий ни денег, ни протекции, не отказывается от такого предложения, которое я вам делаю, не имея на то серьезных причин. Я желаю, чтобы вы высказались определенно. Я требую этого. Если бы не ваша молодость, сударь, я чувствовал бы себя оскорбленным.
Паклевский, припертый к стене, не мог больше сдерживаться.
- В свое оправдание, - не без гордости отвечал он, - я могу сказать только то, что я только повинуюсь приказаниям моих отца и матери. Я не знаю, что руководило ими, но и отец, и мать требовали от меня, чтобы я не имел никаких сношений с вашим двором и никогда не пользовался милостями пана гетмана.
- Ваша мать, - порывисто заговорил гетман, - особа, к которой я питаю глубокое уважение, но я должен сказать, хотя бы и перед сыном ее, что она человек страстный, вспыльчивый, неуравновешенный и несправедливый!
- Пан гетман - это моя мать! - прервал Теодор.
Браницкий замолчал; он был страшно возбужден и весь дрожал; взглянув на Паклевского затуманенными от слез глазами, он воскликнул:
- Я один имею право говорить это, потому что я...
Тут он подошел к Теодору и, раскрыв объятия, произнес с глубоким чувством:
- Потому что я - твой отец!!
Паклевский остолбенел от удивления; ему казалось, что эти безумные слова свалят его с ног, как удар грома. Гетман, видимо рассчитывал, что юноша, ошеломленный этим признанием, бросится к его ногам. Вся кровь бросилась в голову Паклевского; он вздрогнул и попятился от гетмана.
- Это клевета, - с возмущением крикнул он, - мой отец тот, кто дал мне свое имя, кто вынянчил меня на своих руках и был мужем моей матери... Это клевета, и после такого страшного оскорбления, которое вы бросили той, которая мне дороже всего на свете, мне больше нечего здесь делать, и я не чувствую надобности сохранять с вами какие-либо отношения... Только ваши седые волосы, пан гетман, охраняют вас от мести за те слова, которыми вы меня ударили по лицу...
Говоря это, Теодор бросился к сеням, но Браницкий закрыл их собою и не пускал его.
- Делай, что хочешь, подними на меня руку, если посмеешь, - заговорил он с лихорадочным оживлением, - но я тебя так не отпущу... То, что я тебе сказал, не клевета. Твоя мать чиста и невинна; виноват один только я, но я всегда хотел и теперь хочу загладить свою вину.
Теодор стоял, как окаменелый.
- Я не могу судить о поступках моей матери, - сказал он. - Что же касается меня, пан гетман, то я никогда не признаю вас своим отцом, хотя бы вы и желали признать во мне своего сына. Ваши благодеяния будут позором для меня, я не хочу их и понимаю теперь, почему моя бедная мать запретила мне приближаться к вам...
Браницкий стоял, опершись о двери, которые давно уже старался открыть Клемент, услышавший повышенные голоса и недоумевавший, кто напирает на двери с той стороны. Когда он с усилием толкнул их, гетман, ослабевший от волнения, отодвинулся, и доктору удалось приоткрыть одну половинку дверей; Паклевский, заметив это, бросился к ней и, оттолкнув Клемента, как безумный, выбежал вон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41