Отлично - сайт Wodolei
Другой – славившийся своим изысканным стилем журналист, который должен был положить начало новой литературной школе. На плечах у них были короткие черные накидки с яркой бархатной подкладкой.
К этой группе молодых людей подошел Буэно, и приятели с места в карьер засыпали его вопросами о Паше.
Паша был конь, и у него была своя история.
Барон де Капанема, директор телеграфа, в прошлом профессор ботаники, однажды по просьбе Парижского ботанического сада выслал во Францию драгоценные экземпляры бразильской флоры. За это французское правительство преподнесло ему пару чистокровных арабских скакунов – кобылу и жеребца. Позднее барон подарил жеребенка от этой породистой четы своему другу, инженеру Жанакопулосу, живущему в Сантосе. Инженер – друг пижамы и книг – не питал слабости к лошадям. Кончилось это тем, что он уступил подаренного ему коня Буэно де Андрада – инженеру с душой мушкетера, – который и стал повсюду разъезжать на Паше. Но содержание породистого коня обходилось дорого, он был бесполезен и дорог, как принц.
Расспросы друзей были приятны Буэно, и он, оживленно жестикулируя, начал рассказывать о частной жизни арабского скакуна.
При свете газового фонаря молодые люди шутили и смеялись.
Поэт по чьей-то просьбе начал декламировать один из своих новых сонетов.
В этот момент по мостовой прогрохотал экипаж, запряженный четверкой лошадей. Кони с разбегу остановились перед освещенной дверью. Ливрейный лакей соскочил с запяток и торжественно открыл дверцу.
Первой из экипажа вышла изящная девушка со светло-каштановыми косами, перехваченными большим бантом. Казалось, в этот вечер она впервые надела длинное платье из золотистого дамасского шелка с тремя рядами оборок; ее маленькие ножки были затянуты в шнурованные ботинки из белой лайки. Однако на самом деле она, видимо, была не такой уж скромницей, какой представлялась с первого взгляда. Девушка поздоровалась с несколькими студентами, фамильярно назвав их по имени, затем вошла в дом, где ее уже ожидала дона Синьяра с объятиями и поцелуями.
За девушкой вышла строгая тощая дама с неприветливой физиономией, в круглых очках с дымчатыми стеклами. Она, казалось, постоянно была наготове, чтобы защищать, не свою костлявую фигуру, конечно, а прелести особы, которую сопровождала. Поздоровавшись с хозяевами, обе они затерялись в толпе дам и кавалеров. И все это произошло быстрее, чем мы успели рассказать…
Последним из экипажа вышел отец девушки, высокий иностранец с седыми висками, с корректными манерами. Господин Моран, французский инженер, уже много лет жил в Бразилии, куда вместе с другими специалистами приехал по контракту для постройки газового завода. Некоторое время спустя он женился на доне Адриане де Оливейра, паулистской даме исключительной красоты и отменных душевных качеств. Господин Моран не был, однако, счастлив в семейной жизни: на следующий год он овдовел, оставшись с дочкой, которой было тогда всего несколько месяцев.
Все склонны были думать, что он женится снова. В Сан-Пауло не было недостатка в девушках, которые согласились бы выйти замуж за такого благородного и учтивого человека, к тому же обладавшего известным состоянием. Однако он выглядел грустным и держался замкнуто. Выписав из Франции сестру, старую деву, Моран поручил ей вести хозяйство и воспитывать дочь. Мадемуазель Жувина – так ее звали – прекрасно справилась со своей миссией: она стала полноправной хозяйкой дома, вскоре приобретенного Мораном, и занялась воспитанием девочки, которую растила, словно редкий цветок. Со временем девушка действительно стала цветком – красоты и ума.
Звали ее Лусила; она была Лу в семье и дона Лу – в обществе. Обычно в марте старая Жувина и дона Лу выезжали в Сантос, садились там на французский пароход и отправлялись на несколько месяцев в Марсель погостить у своих родственников. Вот откуда у этой элегантной паулистаночки и появились несколько свободные европейские манеры – и это в те времена, когда дамы не выходили одни из дому и даже не всегда получали разрешение сидеть у окна! Дона Лу представляла собой прелестное исключение. Она совершала длительные прогулки верхом на своей гнедой кобыле; в ясные вечера приказывала запрячь фаэтон и, сама правя, с хлыстом в руке, отправлялась в гости к подругам. За это дону Лу несколько осуждали в гостиных, что не мешало ей пользоваться симпатиями и уважением тех, кто хорошо ее знал.
Когда дона Лу подошла к комнате для гостей, где дамы оставляли накидки и приводили в порядок прически, ее чуть не сбил с ног какой-то молодой человек во фраке; необычайно смутившись, он заметался перед ней. Светлые глаза девушки заискрились от гнева. А Лаэрте – это был он, – заметив это, растерялся еще больше. Тогда девушка, никогда не упускавшая случая позабавиться, сделала вид, что ошиблась:
– Вы швейцар при дамской комнате?
У Лаэрте все закружилось перед глазами, ему показалось, что дом зашатался, и он прислонился к стене.
В эту минуту на помощь пришла дона Синьяра и представила молодых людей друг другу:
– Лу, я хочу познакомить тебя с моим племянником Лаэрте. Как и все студенты-новички… малый с амбицией.
Девушка поздоровалась с подчеркнутой скромностью, чуть присев в реверансе.
Но дона Синьяра еще не считала свою миссию законченной.
– Лаэрте! Дона Лу заслуживает того, чтобы и любоваться ею и уважать ее: она умна, образованна и очаровательна. Однако советую тебе быть осторожным…
Оба – юноша и девушка – ждали окончания фразы, но оно последовало лишь после нарочитой паузы:
– …потому что она настоящий дьяволенок и еще не потеряла охоты ко всяким шалостям.
Все трое рассмеялись. Немного погодя мадемуазель Жувина подошла спросить племянницу, почему они смеялись. Та ответила:
– Потому что нам было весело…
А в это время зал уже заполнился девушками, которые, стоя вдоль стен, обмахивались большими веерами из перьев. Среди гостей сновали мальчики с кружевными воротничками, в ботинках выше щиколотки. Из задней комнаты донесся плач ребенка, и одна из дам чуть не бегом бросилась туда, чтобы узнать, в чем дело. Музыканты вынимали платки и отирали пот со лба, затем брали пробные аккорды и отпивали из рюмок портвейн. В неожиданно наступившей тишине оркестр заиграл вальс «Голубой Дунай», который в то время считался последней новинкой. Кавалеры стали приглашать дам. Разлетались косы, ленты бантов казались порхающими бабочками. Развевались широкие юбки с тройным рядом пышных оборок, соблазнительно открывая замшевые башмачки.
Те, кто задержался на улице у фонаря, теперь тоже вошли в дом и сдали свои накидки, шляпы и трости Розинье, которая озабоченно отнесла их на хранение в кладовую, превращенную в мужской гардероб. Вместе с приглашенными появились и непрошенные гости, которых хозяин дома принимал так же любезно, не скрывая, впрочем, неодобрительной усмешки.
Сеньор Алвес Нунес не любил танцев и остался в библиотеке, поставив перед собой коробку гаванских сигар и бутылку иоганнесбурга. Вокруг него собрались видные представители паулистского общества – и консерваторы и республиканцы. Когда они встречались в одном и том же салоне, что в ту пору было обычным явлением, то обращались друг к другу крайне учтиво: «ваше превосходительство…» Однако на другой же день, на трибуне или в газетах, и отношение друг к другу и тон выступлений резко менялись.
Оживленная беседа в салоне Алвеса Нунеса вращалась вокруг двух наиболее важных и тревожных тем – отмены рабства и провозглашения республики. Здесь сталкивались самые различные точки зрения. Среди монархистов были аболиционисты, среди республиканцев – сторонники рабовладения. Одни говорили о свободе, другие – об освобождении с выкупом, третьи – об отмене рабства, и все это были различные понятия. Те, кто проповедовал освобождение невольников, несколько пренебрежительно относились к тем, кто пускался в абстрактные рассуждения о свободе. Все были убеждены в своей правоте, что не мешало им, однако, уважать чужие взгляды…
Исключением являлся лишь сеньор Фрейтас, который при каждом удобном случае бросал одну из своих излюбленных язвительных фраз, не щадя никого. Так случилось и здесь. Один из почтенных паулистов пожаловался на агрессивный характер, который за последнее время принимает идея освобождения от рабства. Он рассказал, что, будучи в Сантосе, видел, как чернь охотилась за одним лесным капитаном и средь бела дня на железнодорожной станции избила его. В заключение этот политический деятель сделал вывод:
– В Сантосе все – аболиционисты… А сеньор Фрейтас ехидно добавил:
– Все, даже сторонники республики.
Во время танцев Лаэрте слонялся из угла в угол и наблюдал за парами, которые кружились по залу, или, когда замолкала музыка, останавливались у окон за легкими кружевными занавесями. Он был настолько очарован доной Лу, что часам к двум ночи не удержался: с отважным видом подошел к ней и галантно расшаркался.
– Окажите мне честь протанцевать со мной этот контрданс.
– С большим удовольствием.
Оркестр заиграл «шоттиш», один из этих быстрых танцев с подпрыгиваниями. Новичок, ожидавший вальса, в котором больше ходили по паркету, чем танцевали, старался как мог повторять па, которые проделывала девушка.
Дона Лу с самым серьезным видом обратилась к своему кавалеру:
– С той минуты, как мне вас представили, я заметила, что внушаю вам антипатию. А сейчас поняла, что вы меня ненавидите и ради этого способны на самые страшные преступления. Однако пожалейте меня! Беззащитная девушка молит вас о милосердии!..
– Что же я сделал такого страшного?
– Вы наступаете мне на ноги. Я знаю, что вы пригласили меня на танец только из мести. Но так не поступают. Я бы предпочла танцевать с кавалерийским сержантом, не снявшим шпор.
Лаэрте расстроился и остановился. Он чувствовал себя униженным. Дона Лу взяла его под руку и провела в столовую, где беседовали дамы. Но тут же выйдя в коридор, сердито сказала своему спутнику:
– Будь вы на самом деле рыцарем, после мучений, которым меня подвергли, пригласили бы хоть немного подышать свежим воздухом на террасе…
И, не ожидая ответа, она повела его под руку на террасу, выходившую во двор. Здесь Лаэрте обычно занимался, прислонив книгу к балюстраде. Но сейчас он впервые оказался на этой террасе с красивой девушкой, в полном уединении, если не считать луны, глядевшей с неба.
– Боже! Что скажет мой муж, если найдет меня здесь? – с. беспокойством проговорила дона Лу.
– Ваш муж? Кто он?
– Разве вы не знаете? Это тот седой господин, что в библиотеке беседует с вашим дядей.
– А я-то думал…
– Неужели вы, сеньор, наедине с хорошенькой женщиной, при луне, не можете быть более любезным?
– Нет. Признаюсь, что…
– Я хочу вас проэкзаменовать. Только отвечайте быстро, не думая: какой сборник стихов вам больше всего нравится?
– «Вёсны».
– Так я и думала. Вы что же, не знаете «Плавающую пену»?
– Знаю, но плохо.
– В таком случае вы не сын своего века. Держу пари на что угодно, что вы и не каиафа…
– Каиафа? Это что такое?
– Боже мой! Как вы неопытны! Где же вы живете? Здесь, в столице, или в каком-нибудь заброшенном провинциальном уголке?
– И там и здесь.
– И не знаете, что такое каиафа, сторонник Антонио Бенто? Ну так я вам объясню: это человек, который – будь он ученый, или извозчик, или освобожденный негр, или почтенный коммерсант – добивается отмены рабства. Понимаете? Пока руководители занимаются политикой в парламенте и организуют освободительную кампанию в газетах, мы, каиафы, ведем подпольную работу, полную опасностей и приключений. В ней случаются и перестрелки и нападения. Я вам поведаю тайну: в эти часы в районе Браза наши люди, должно быть, борются за свободу нескольких негров, которых доверили нашему попечению.
– Значит, вы аболиционистка? – спросил пораженный Лаэрте.
– Конечно.
– А ваш муж?
Она рассмеялась, показав при этом свои замечательные зубки. Лаэрте ничего не понимал. Такая образованная, такая милая, такая утонченная девушка озабочена судьбой негров, которые надрываются на работе и на поле и в зензале. Когда он об этом подумал, его словно осенило. Пожалуй, невольник – не тот грубый дикарь, каким его изображают! Это Салустио, его друг детства; это негритянка, вскормившая его своим молоком, которого был лишен ее собственный сын; это Луис Гама. Да, именно Луис Гама…
– Вы уже слышали о Луисе Гаме?
– Адвокате-негре…
Дона Лу печально улыбнулась.
– Я вам расскажу историю, которую повторяла столько раз, что выучила наизусть, слово в слово.
Она устремила на Лаэрте светлый, ласковый взор и начала свой рассказ.
* * *
– Луис Гама родился в Баие, он был сыном негритянки, по имени Луиза Маим, и ее хозяина-португальца.
Когда Луис подрос, отец продал его одному из работорговцев, разъезжавших по северу страны.
Это было не так легко осуществить: умный, живой мальчик, без сомнения, не будет молчать, да и мать, которая всегда слыла бунтовщицей, поднимет шум. Поэтому хозяин, скрывая свои истинные намерения, был с сыном очень ласков и как-то повел его посмотреть корабль, стоявший на якоре в порту. Пока мальчик развлекался, бегая по трюмам и палубам, отец скрылся, сжимая в руке полученные за сына деньги…
Луис искал отца, но безуспешно. Он хотел выбраться с корабля, но не тут-то было… Его уже включили в партию невольников, которую работорговец погрузил на судно. А за спиной торговца стояла полиция.
Партия рабов была доставлена в Сантос. Оттуда ее погнали в Кампинас, который в те годы был центром торговли невольниками. Объявили, как обычно: «Молодые и здоровые парни, могут копать и рыхлить землю». Товар был выставлен на площади у храма в воскресенье, в час мессы. Как это было принято, невольникам на голову надели красные колпаки.
Прибывали фазендейро… в грязных сапогах, широкополых чилийских шляпах, с хлыстом в руке… Осматривали негров, велели выходить вперед тем, кто казался покрепче, смотрели у них зубы, спрашивали о здоровье, потом договаривались с работорговцем о цене «за штуку».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
К этой группе молодых людей подошел Буэно, и приятели с места в карьер засыпали его вопросами о Паше.
Паша был конь, и у него была своя история.
Барон де Капанема, директор телеграфа, в прошлом профессор ботаники, однажды по просьбе Парижского ботанического сада выслал во Францию драгоценные экземпляры бразильской флоры. За это французское правительство преподнесло ему пару чистокровных арабских скакунов – кобылу и жеребца. Позднее барон подарил жеребенка от этой породистой четы своему другу, инженеру Жанакопулосу, живущему в Сантосе. Инженер – друг пижамы и книг – не питал слабости к лошадям. Кончилось это тем, что он уступил подаренного ему коня Буэно де Андрада – инженеру с душой мушкетера, – который и стал повсюду разъезжать на Паше. Но содержание породистого коня обходилось дорого, он был бесполезен и дорог, как принц.
Расспросы друзей были приятны Буэно, и он, оживленно жестикулируя, начал рассказывать о частной жизни арабского скакуна.
При свете газового фонаря молодые люди шутили и смеялись.
Поэт по чьей-то просьбе начал декламировать один из своих новых сонетов.
В этот момент по мостовой прогрохотал экипаж, запряженный четверкой лошадей. Кони с разбегу остановились перед освещенной дверью. Ливрейный лакей соскочил с запяток и торжественно открыл дверцу.
Первой из экипажа вышла изящная девушка со светло-каштановыми косами, перехваченными большим бантом. Казалось, в этот вечер она впервые надела длинное платье из золотистого дамасского шелка с тремя рядами оборок; ее маленькие ножки были затянуты в шнурованные ботинки из белой лайки. Однако на самом деле она, видимо, была не такой уж скромницей, какой представлялась с первого взгляда. Девушка поздоровалась с несколькими студентами, фамильярно назвав их по имени, затем вошла в дом, где ее уже ожидала дона Синьяра с объятиями и поцелуями.
За девушкой вышла строгая тощая дама с неприветливой физиономией, в круглых очках с дымчатыми стеклами. Она, казалось, постоянно была наготове, чтобы защищать, не свою костлявую фигуру, конечно, а прелести особы, которую сопровождала. Поздоровавшись с хозяевами, обе они затерялись в толпе дам и кавалеров. И все это произошло быстрее, чем мы успели рассказать…
Последним из экипажа вышел отец девушки, высокий иностранец с седыми висками, с корректными манерами. Господин Моран, французский инженер, уже много лет жил в Бразилии, куда вместе с другими специалистами приехал по контракту для постройки газового завода. Некоторое время спустя он женился на доне Адриане де Оливейра, паулистской даме исключительной красоты и отменных душевных качеств. Господин Моран не был, однако, счастлив в семейной жизни: на следующий год он овдовел, оставшись с дочкой, которой было тогда всего несколько месяцев.
Все склонны были думать, что он женится снова. В Сан-Пауло не было недостатка в девушках, которые согласились бы выйти замуж за такого благородного и учтивого человека, к тому же обладавшего известным состоянием. Однако он выглядел грустным и держался замкнуто. Выписав из Франции сестру, старую деву, Моран поручил ей вести хозяйство и воспитывать дочь. Мадемуазель Жувина – так ее звали – прекрасно справилась со своей миссией: она стала полноправной хозяйкой дома, вскоре приобретенного Мораном, и занялась воспитанием девочки, которую растила, словно редкий цветок. Со временем девушка действительно стала цветком – красоты и ума.
Звали ее Лусила; она была Лу в семье и дона Лу – в обществе. Обычно в марте старая Жувина и дона Лу выезжали в Сантос, садились там на французский пароход и отправлялись на несколько месяцев в Марсель погостить у своих родственников. Вот откуда у этой элегантной паулистаночки и появились несколько свободные европейские манеры – и это в те времена, когда дамы не выходили одни из дому и даже не всегда получали разрешение сидеть у окна! Дона Лу представляла собой прелестное исключение. Она совершала длительные прогулки верхом на своей гнедой кобыле; в ясные вечера приказывала запрячь фаэтон и, сама правя, с хлыстом в руке, отправлялась в гости к подругам. За это дону Лу несколько осуждали в гостиных, что не мешало ей пользоваться симпатиями и уважением тех, кто хорошо ее знал.
Когда дона Лу подошла к комнате для гостей, где дамы оставляли накидки и приводили в порядок прически, ее чуть не сбил с ног какой-то молодой человек во фраке; необычайно смутившись, он заметался перед ней. Светлые глаза девушки заискрились от гнева. А Лаэрте – это был он, – заметив это, растерялся еще больше. Тогда девушка, никогда не упускавшая случая позабавиться, сделала вид, что ошиблась:
– Вы швейцар при дамской комнате?
У Лаэрте все закружилось перед глазами, ему показалось, что дом зашатался, и он прислонился к стене.
В эту минуту на помощь пришла дона Синьяра и представила молодых людей друг другу:
– Лу, я хочу познакомить тебя с моим племянником Лаэрте. Как и все студенты-новички… малый с амбицией.
Девушка поздоровалась с подчеркнутой скромностью, чуть присев в реверансе.
Но дона Синьяра еще не считала свою миссию законченной.
– Лаэрте! Дона Лу заслуживает того, чтобы и любоваться ею и уважать ее: она умна, образованна и очаровательна. Однако советую тебе быть осторожным…
Оба – юноша и девушка – ждали окончания фразы, но оно последовало лишь после нарочитой паузы:
– …потому что она настоящий дьяволенок и еще не потеряла охоты ко всяким шалостям.
Все трое рассмеялись. Немного погодя мадемуазель Жувина подошла спросить племянницу, почему они смеялись. Та ответила:
– Потому что нам было весело…
А в это время зал уже заполнился девушками, которые, стоя вдоль стен, обмахивались большими веерами из перьев. Среди гостей сновали мальчики с кружевными воротничками, в ботинках выше щиколотки. Из задней комнаты донесся плач ребенка, и одна из дам чуть не бегом бросилась туда, чтобы узнать, в чем дело. Музыканты вынимали платки и отирали пот со лба, затем брали пробные аккорды и отпивали из рюмок портвейн. В неожиданно наступившей тишине оркестр заиграл вальс «Голубой Дунай», который в то время считался последней новинкой. Кавалеры стали приглашать дам. Разлетались косы, ленты бантов казались порхающими бабочками. Развевались широкие юбки с тройным рядом пышных оборок, соблазнительно открывая замшевые башмачки.
Те, кто задержался на улице у фонаря, теперь тоже вошли в дом и сдали свои накидки, шляпы и трости Розинье, которая озабоченно отнесла их на хранение в кладовую, превращенную в мужской гардероб. Вместе с приглашенными появились и непрошенные гости, которых хозяин дома принимал так же любезно, не скрывая, впрочем, неодобрительной усмешки.
Сеньор Алвес Нунес не любил танцев и остался в библиотеке, поставив перед собой коробку гаванских сигар и бутылку иоганнесбурга. Вокруг него собрались видные представители паулистского общества – и консерваторы и республиканцы. Когда они встречались в одном и том же салоне, что в ту пору было обычным явлением, то обращались друг к другу крайне учтиво: «ваше превосходительство…» Однако на другой же день, на трибуне или в газетах, и отношение друг к другу и тон выступлений резко менялись.
Оживленная беседа в салоне Алвеса Нунеса вращалась вокруг двух наиболее важных и тревожных тем – отмены рабства и провозглашения республики. Здесь сталкивались самые различные точки зрения. Среди монархистов были аболиционисты, среди республиканцев – сторонники рабовладения. Одни говорили о свободе, другие – об освобождении с выкупом, третьи – об отмене рабства, и все это были различные понятия. Те, кто проповедовал освобождение невольников, несколько пренебрежительно относились к тем, кто пускался в абстрактные рассуждения о свободе. Все были убеждены в своей правоте, что не мешало им, однако, уважать чужие взгляды…
Исключением являлся лишь сеньор Фрейтас, который при каждом удобном случае бросал одну из своих излюбленных язвительных фраз, не щадя никого. Так случилось и здесь. Один из почтенных паулистов пожаловался на агрессивный характер, который за последнее время принимает идея освобождения от рабства. Он рассказал, что, будучи в Сантосе, видел, как чернь охотилась за одним лесным капитаном и средь бела дня на железнодорожной станции избила его. В заключение этот политический деятель сделал вывод:
– В Сантосе все – аболиционисты… А сеньор Фрейтас ехидно добавил:
– Все, даже сторонники республики.
Во время танцев Лаэрте слонялся из угла в угол и наблюдал за парами, которые кружились по залу, или, когда замолкала музыка, останавливались у окон за легкими кружевными занавесями. Он был настолько очарован доной Лу, что часам к двум ночи не удержался: с отважным видом подошел к ней и галантно расшаркался.
– Окажите мне честь протанцевать со мной этот контрданс.
– С большим удовольствием.
Оркестр заиграл «шоттиш», один из этих быстрых танцев с подпрыгиваниями. Новичок, ожидавший вальса, в котором больше ходили по паркету, чем танцевали, старался как мог повторять па, которые проделывала девушка.
Дона Лу с самым серьезным видом обратилась к своему кавалеру:
– С той минуты, как мне вас представили, я заметила, что внушаю вам антипатию. А сейчас поняла, что вы меня ненавидите и ради этого способны на самые страшные преступления. Однако пожалейте меня! Беззащитная девушка молит вас о милосердии!..
– Что же я сделал такого страшного?
– Вы наступаете мне на ноги. Я знаю, что вы пригласили меня на танец только из мести. Но так не поступают. Я бы предпочла танцевать с кавалерийским сержантом, не снявшим шпор.
Лаэрте расстроился и остановился. Он чувствовал себя униженным. Дона Лу взяла его под руку и провела в столовую, где беседовали дамы. Но тут же выйдя в коридор, сердито сказала своему спутнику:
– Будь вы на самом деле рыцарем, после мучений, которым меня подвергли, пригласили бы хоть немного подышать свежим воздухом на террасе…
И, не ожидая ответа, она повела его под руку на террасу, выходившую во двор. Здесь Лаэрте обычно занимался, прислонив книгу к балюстраде. Но сейчас он впервые оказался на этой террасе с красивой девушкой, в полном уединении, если не считать луны, глядевшей с неба.
– Боже! Что скажет мой муж, если найдет меня здесь? – с. беспокойством проговорила дона Лу.
– Ваш муж? Кто он?
– Разве вы не знаете? Это тот седой господин, что в библиотеке беседует с вашим дядей.
– А я-то думал…
– Неужели вы, сеньор, наедине с хорошенькой женщиной, при луне, не можете быть более любезным?
– Нет. Признаюсь, что…
– Я хочу вас проэкзаменовать. Только отвечайте быстро, не думая: какой сборник стихов вам больше всего нравится?
– «Вёсны».
– Так я и думала. Вы что же, не знаете «Плавающую пену»?
– Знаю, но плохо.
– В таком случае вы не сын своего века. Держу пари на что угодно, что вы и не каиафа…
– Каиафа? Это что такое?
– Боже мой! Как вы неопытны! Где же вы живете? Здесь, в столице, или в каком-нибудь заброшенном провинциальном уголке?
– И там и здесь.
– И не знаете, что такое каиафа, сторонник Антонио Бенто? Ну так я вам объясню: это человек, который – будь он ученый, или извозчик, или освобожденный негр, или почтенный коммерсант – добивается отмены рабства. Понимаете? Пока руководители занимаются политикой в парламенте и организуют освободительную кампанию в газетах, мы, каиафы, ведем подпольную работу, полную опасностей и приключений. В ней случаются и перестрелки и нападения. Я вам поведаю тайну: в эти часы в районе Браза наши люди, должно быть, борются за свободу нескольких негров, которых доверили нашему попечению.
– Значит, вы аболиционистка? – спросил пораженный Лаэрте.
– Конечно.
– А ваш муж?
Она рассмеялась, показав при этом свои замечательные зубки. Лаэрте ничего не понимал. Такая образованная, такая милая, такая утонченная девушка озабочена судьбой негров, которые надрываются на работе и на поле и в зензале. Когда он об этом подумал, его словно осенило. Пожалуй, невольник – не тот грубый дикарь, каким его изображают! Это Салустио, его друг детства; это негритянка, вскормившая его своим молоком, которого был лишен ее собственный сын; это Луис Гама. Да, именно Луис Гама…
– Вы уже слышали о Луисе Гаме?
– Адвокате-негре…
Дона Лу печально улыбнулась.
– Я вам расскажу историю, которую повторяла столько раз, что выучила наизусть, слово в слово.
Она устремила на Лаэрте светлый, ласковый взор и начала свой рассказ.
* * *
– Луис Гама родился в Баие, он был сыном негритянки, по имени Луиза Маим, и ее хозяина-португальца.
Когда Луис подрос, отец продал его одному из работорговцев, разъезжавших по северу страны.
Это было не так легко осуществить: умный, живой мальчик, без сомнения, не будет молчать, да и мать, которая всегда слыла бунтовщицей, поднимет шум. Поэтому хозяин, скрывая свои истинные намерения, был с сыном очень ласков и как-то повел его посмотреть корабль, стоявший на якоре в порту. Пока мальчик развлекался, бегая по трюмам и палубам, отец скрылся, сжимая в руке полученные за сына деньги…
Луис искал отца, но безуспешно. Он хотел выбраться с корабля, но не тут-то было… Его уже включили в партию невольников, которую работорговец погрузил на судно. А за спиной торговца стояла полиция.
Партия рабов была доставлена в Сантос. Оттуда ее погнали в Кампинас, который в те годы был центром торговли невольниками. Объявили, как обычно: «Молодые и здоровые парни, могут копать и рыхлить землю». Товар был выставлен на площади у храма в воскресенье, в час мессы. Как это было принято, невольникам на голову надели красные колпаки.
Прибывали фазендейро… в грязных сапогах, широкополых чилийских шляпах, с хлыстом в руке… Осматривали негров, велели выходить вперед тем, кто казался покрепче, смотрели у них зубы, спрашивали о здоровье, потом договаривались с работорговцем о цене «за штуку».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21