Оба они были португальцы, простые люди без всякого образования. Но Сантос Гаррафан в глубине души питал нежную привязанность к Брандине, чем, возможно, и объяснялось его увлечение аболиционистскими идеями. Он разделял ее энтузиазм. Он стал народным героем. И одним из самых любимых.
VIII
Жабакуара
Во время завтрака Лаэрте познакомили с Кастаном. Этот аболиционист отличался высокой культурой, много путешествовал, писал в газетах. Условились, что Лаэрте переночует у него дома, вернее, в комнате при складе, где обитал этот будущий историк освобождения, ныне скромный служащий. В этой комнате он жил вдвоем с кубинцем по имени Бенито, который в свободное время писал стихи.
После завтрака, за которым было много разговоров, Лаэрте и Кастан вышли вместе; один собирался посмотреть, где он будет сегодня ночевать, другой – зайти в контору склада, а оттуда в порт. Они поехали трамваем и сошли на углу у часовни. Дом, где предстояло поселиться Лаэрте, был с мезонином. Внизу находился обширный и темный склад. Ослепленный ярким уличным светом, взор с трудом различал штабеля мешков. Между ними сновали люди. Согнувшись под тяжестью, они носили мешки к тележкам. В дверях с печатью в руке стоял Бенито и штемпелевал мешки. Это был юноша с глазами навыкате; он работал без пиджака, но в соломенной шляпе, сдвинутой на затылок. Лицо его лоснилось от пота и казалось отполированным. Вытирая рукавом лоб, он еще был способен отпускать шутки по адресу прохожих.
Лаэрте проследовал за Кастаном. Они поднялись по темной и узкой лестнице на второй этаж, где были расставлены грубые скамьи и высился дощатый барьер с проволочной сеткой и двумя дверцами для клиентов. На прилавке лежали десятки коробочек с образцами кофе; за ними приходили торговые агенты и потом предлагали их на бирже. В конторе за барьером стояли два стола и стулья, на стене висел отрывной календарь и расписание движения пароходов. Удушливо пахло кофе, из порта доносился запах гниющих водорослей и тысячи других тошнотворных запахов.
Кастан и Лаэрте прошли через темный коридор и очутились в просторной комнате, которой заканчивался мезонин. Здесь было так темно, что даже днем приходилось зажигать свечу. Кастан так и поступил. Лаэрте осмотрелся; в этой квадратной коробке с высоким потолком, с толстыми и сырыми стенами, с позеленевшими от плесени углами и жил его товарищ – аболиционист. Пол был сбит из широких, плохо пригнанных досок, с крысиными дырами по углам.
В комнате стояли три холостяцкие койки и столик с книгами, бумагами, плоской стеклянной чернильницей, ручкой и подсвечником, в котором торчал огарок. Затхлый запах сырости отравлял воздух. Студент подошел к одному из окон; оно выходило во двор соседнего дома, где помещалась пекарня и маленький сахарный заводик. Это был обширный огороженный участок; в углу его пышно разрослась абоборейра с желтыми цветами; посредине, на площадке, где земля превратилась в черную липкую грязь, кололи дрова для пекарни и заводика. Напротив окна виднелся низкий барак с односкатной железной крышей – такой же ничем не примечательный барак, как и многие другие в этом городе. Там жили грузчики со своими семьями.
Гость смотрел на эту картину и вдруг почувствовал отвращение. Во двор на большом блюде вынесли объедки от завтрака рабочих пекарни – они предназначались для кошек и собак. Но им не так-то легко доставались эти косточки и кусочки сала! Дело в том, что огромные крысы, учуяв пищу, полезли из склада, из пекарни, из всех нор и захватили добычу себе. Кот смотрел на это сборище и держался в стороне, облизываясь в ожидании той минуты, когда он сможет занять место на банкете. Ему и в голову не приходило наброситься на непрошенных пришельцев: ведь крысы, сильные и жирные, как кролики, безусловно, прикончили бы его. Поэтому он предпочитал жить с ними в мире и согласии. У людей это называется политикой…
Лаэрте еще созерцал эту сцену, когда ему пришлось увидеть гораздо более неприятнее зрелище. Жильцы барака вытащили во двор матрац, положили его на доски, затем вынесли из дома худого человека с желтовато-зеленым лицом и уложили его насколько возможно удобнее. Кастан объяснил, что это рабочий, заболевший желтой лихорадкой; семья вынесла его на воздух, чтобы ему легче было дышать: в таких лачугах стояла ужасающая жара.
Лаэрте снова содрогнулся. Он отошел от окна и вслед за Кастаном направился в контору. Распрощавшись, они условились о встрече, затем Лаэрте спустился по лестнице и пошел в город, где его опять начал преследовать запах кофе, гниющих водорослей и пота. Он долго блуждал между нескончаемыми рядами двуконных повозок, которые под свист кнутов и ругательства извозчиков тащились к складам.
В тот же день после обеда Тото Бастос свел Лаэрте в Жабакуару, чтобы он по возвращении рассказал каиафам Сан-Пауло, что собой представляет «республика» Кинтино де Ласерда. Они доехали на трамвае до окраины города, а там начали подниматься в гору; подъем был трудным, подчас опасным. Время от времени к ним приближались группы негров, задавали вопросы, о чем-то спорили между собой, но под конец разрешали продолжать путь.
По дороге Тото Бастос рассказал юноше историю этого поселения беглых рабов.
С 1870 года в Сантос все чаще стали прибывать негры, бежавшие с дальних фазенд. Пьянея от свободы, они жили где придется, и лесные капитаны ночью захватывали их спящими во дворах церквей, у порогов домов или на просмоленном полу складов. Одна сантистская дама – дона Амалия де Ассис Фария, – посвятившая себя помощи беднякам, собирала этих несчастных во дворе своего дома, который вскоре стал убежищем для беглых невольников. Этот прекрасный пример оказался заразительным. Многие дамы из общества начали подражать ей, и спустя несколько лет власти провинции стали получать жалобы на наиболее почтенные семьи Сантоса, которые укрывали у себя беглых рабов… С другой стороны, беглыми кишели и леса побережья. Трагедия энженьо Невес была у всех на устах и вселяла трепет в рабовладельцев…
– Я ничего об этом не знаю.
– Тогда слушай. По другую сторону порта находилось энженьо и церковь богородицы Невес. Всякий раз в день церковного праздника по водам залива плыла странная флотилия. Сотни небольших судов, наполненных невольниками и белыми, следовали за большой разукрашенной цветами лодкой, на которой везли статую богородицы.
Повсюду на берегу – иллюминация, церковные песнопения, танцы, костры, кентан. В течение нескольких часов белые и черные братались между собой. Соседним плантаторам это не нравилось, и после многократных угроз они подослали надсмотрщика Антонио Жоакима поджечь церковь. Это случилось… не могу вспомнить точно в каком году… Как-то ночью зензалы проснулись от звона колоколов. Высокое пламя озаряло небо. Невольники сразу же поняли, что это дело рук белого, взбунтовались и в свою очередь подожгли энженьо, помещичий дом, склад – все хозяйское добро. Фазендейро с трудом удалось бежать и добраться до Сантоса. Остаток ночи бунтовщики провели, танцуя вокруг костров. На рассвете они вспомнили о надсмотрщике, бросились его разыскивать и наконец нашли; спрятавшись под рогожей, он стучал зубами от страха. Негры привязали его к жерди и, как кабана из леса, притащили на пепелище энженьо. Здесь облили его керосином, подожгли и отпустили. Объятый пламенем, этот живой факел побежал к морю, стремясь броситься в воду. Но это ему не удалось. Он упал. От надсмотрщика Антонио Жоакима осталась лишь черная, скрюченная, дымящаяся головешка.
Тем временем негры стали бесноваться, как одержимые: кричали, метались; трещали ганзы, пляска принимала все более буйный характер… После этой ночи негры энженьо Невес – а их было много – ушли в леса и стали киломболами. Главой их сделался дядюшка Фелипе. С тех пор окрестные леса наводили на всех ужас. Еще и теперь, когда говорят о трагедии энженьо Невес, рабовладельцы испуганно таращат глаза…
Устав от подъема по козьим тропам, Лаэрте остановился. Негры сверху наблюдали за пришельцами. У юноши создалось впечатление, что за колючим кустарником притаились дозорные с карабинами.
Его товарищ, увлеченный своим рассказом о поселениях беглых, продолжал:
– В 1880 году аболиционистское движение охватило молодежь Сантоса. К этому времени уже почти негде было прятать негров. А из провинции их прибывало все больше и больше, и все эти несчастные нуждались в срочной помощи. Тогда Америко Мартине дос Сантос, бывший курсант военного училища, созвал собрание, в котором приняло участие много молодежи, – это было уже в 1882 году. На этом собрании решили создать поселение для беглых, нечто вроде киломбо, открытое для всех избавленных от неволи рабов. Вместо того чтобы негры прятались по дворам и погребам у дружественно настроенных людей, отныне им предоставляли хорошее и сравнительно безопасное убежище. Во время собрания провели сбор средств. В последующие дни внесли вклады и другие сторонники освободительного движения. Собрав эти средства, кстати сказать, очень скромные, организаторы выбрали место для киломбо на заброшенном плоскогорье за этими холмами. Место здесь дикое, пустынное, но, как видишь, хорошо защищенное.
Разговаривая, они дошли до большого низкого дома, построенного над оврагом и окруженного изгородью из забитых в ряд жердей. Окна дома были увиты розами. В саду лаяла собака.
– Эй, кто там в доме? – крикнул Тото Бастос.
Пожилой человек, копавшийся в огороде, выглянул через изгородь.
– Добрый день, сеньор Бенжамин Фонтана! Проходили мимо и решили поздороваться с вами…
– Добрый день, мальчики!..
И он стал оживленно приглашать их войти и выпить кофе. Но юноши вежливо отказались – у них спешное дело. Старый итальянец понимающе подмигнул. Он-то уж знает, что это за дело*. Он проводил их взглядом, пока они не исчезли за последним поворотом дороги, где уже начиналось другое владение.
Это было имение чиновника Жералдо Лейте да Фонсека. В доме никого не было, за окнами в клетках прыгали птички. Еще несколько поворотов, и молодые люди, запыхавшись от быстрой ходьбы, неожиданно остановились.
Перед ними среди вырубленного леса расстилалась Жабакуара.
Там проживало около пятисот беглых негров, которые до создания киломбо укрывались по всему Сантосу. Многие прибыли только недавно. Ежедневно реку Каскейро переплывали десятки беглых рабов. Но куда же пришли юные друзья? Тото Бастос объяснил Лаэрте, что дозорные у дороги уже сообщили о мирном характере этого посещения и поэтому их присутствие ни у кого не вызывает беспокойства. Появись это не они, а лесные капитаны, из-под земли, как по волшебству, выросли бы вооруженные негры.
Они увидели примитивные, наскоро сколоченные хижины, маленькие плантации и кое-где даже скот. Ремесла были представлены производством корзин, решет и соломенных шляп. Здесь уже были построены длинные ряды дощатых бараков, крытых железом, где на первое время устраивались беглецы, непрерывно прибывавшие в киломбо…
Дядюшка Фелипе, глава беглых рабов с энженьо Невес, тоже перебрался в Жабакуару со всеми своими людьми. Однако он не захотел подчиняться Кинтино де Ласерда и обосновался неподалеку. Сейчас – это поселение было оттуда видно, Тото Бастос указал на него концом палки – дядюшка Фелипе со своими неграми исполнял батуке.
* * *
В первое время после основания Жабакуары дела здесь шли неважно. Киломболам, поселившимся в этом райском уголке, нужен был руководитель. У аболиционистов для этой роли подходил только Кинтино, родом из Сержипе, повар семьи Ласерда Франко. Освобожденный невольник, как в то время было принято, взял себе фамилию хозяина. Под этой фамилией и завоевал себе популярность Кинтино, или, как называли его товарищи, Тинтино.
В период расцвета монархического режима он объявил себя президентом «республики» Жабакуара. Раньше всего он занялся обороной территории своего «государства», что немало облегчалось топографией местности. Вскоре у него уже имелся небольшой вооруженный отряд в двести человек, готовых защищать свою свободу.
У Сантоса Гаррафана, с которым Лаэрте познакомился в пансионе Брандины, была небольшая лавка, и, воодушевившись идеей помощи киломбо, он стал снабжать беглых рабов продовольствием. Каждый день в Жабакуару отправлялись корзины с сушеной треской, куски вяленого мяса, жгуты табака, мешки с фасолью и мукой. В результате Гаррафан, как все это и предвидели, разорился. Имущество его было продано с молотка, и после расплаты с кредиторами у Гаррафана хватило денег только на то, чтобы купить повозку и осла. Но несчастье не сломило его – он по-прежнему душой и телом был предан делу освобождения. Каждое утро он объезжал город, собирая продовольствие для киломбо. Когда тележка наполнялась доверху, он упаковывал продукты в мешки и отправлялся в Жабакуару, где его встречали радостными восклицаниями и песнями…
Тото Бастос и Лаэрте шли по киломбо. При их приближении из хижин выглядывали беглые рабы. Кое-где перед лачугами уже обжившиеся здесь негры плели корзины и решета. Дынные деревья сгибались под тяжестью плодов. Стволы бананов склонялись к хижинам, как бы предлагая свои зеленоватые гроздья. Кудахтали куры. Тощие собаки неистово лаяли на прохожих.
Негритянки в кое-как сшитых платьях, стянутых у пояса полосой ярко-красной материи, с кувшинами воды на голове возвращались от источника к своим хижинам. Дорога огибала холмы и, казалось, пропадала в направлении Сан-Висенте; от нее шли тропинки к хижинам. Повсюду рос густой кустарник, попадались кокосовые пальмы. Над вершинами деревьев стлался слабый дымок. С наступлением вечера запели цикады, обосновавшиеся в верхушках жакатиранов.
Случалось, что в городе выдумывали всякие небылицы; вполголоса рассказывали о беспорядках и даже тайных колдовских радениях в киломбо. Сторонники рабовладения в сюртуках и с седеющими бородками настойчиво доказывали, что белые помогают киломболам только из развратных побуждений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21