При свете сальной свечи фазендейро увидел троих обитателей лачуги, тихо разговаривающих между собой.
Теренсио курил глиняную трубку и время от времени почесывал свои курчавые, седоватые волосы. Муже, сидя в углу на корточках, проводил рукой по лицу, как бы отгоняя дурные мысли. Он никак не мог научиться говорить на языке белых, даже с трудом понимал его.
Говорил Салустио, и вот что он рассказывал обоим старым неграм:
– Я научился читать вместе с молодым хозяином. Негритянский парень теперь много знает. Он знает, что есть люди, которые трудятся, трудятся, трудятся, чтобы добиться освобождения рабов. Надо все изменить!.. Негр бежит с фазенды, становится киломболой и отправляется в Сантос, в Жабакуару!
Муже улегся на топчан и свернулся клубком. На своем ломаном языке он стал расспрашивать, как можно осуществить то, о чем говорит Салустио.
За этой беседой и застал их фазендейро… Надо будет сказать надсмотрщику! Как раз в эту минуту негры почувствовали, что там, за стеной, во мраке прекрасной тихой ночи, в которой слышался лишь размеренный шум жернова, сопровождаемый журчанием воды, кто-то притаился. Они оледенели от страха. Погасла свеча, и они замерли в темноте. Кто знает, сколько это длилось? Потом они заснули. И во сне грезили о счастье.
На рассвете Салустио поднялся, пошел на пастбище, взнуздал коня и привел его Лаэрте, который к тому времени уже ждал негра на веранде. Паренек попросил благословения. Лаэрте обнял его. У обоих выступили слезы на глазах.
Но, когда всадник исчез за поворотом дороги, к Салустио подошел Симон и заковал его в кандалы. Потом, подгоняя его пинками, отвел во двор зензалы и привязал к столбу. В этот момент к надсмотрщику подошел Муже со своим либамбо, чтобы тот запер его на ключ. Однако Симон снял с Муже либамбо, передал негру плетку и показал на его друга Салустио.
Африканец пришел в смятение и, не зная, как ему поступить, заметался по двору, беспомощно размахивая своими длинными руками. Надсмотрщик вытащил револьвер и приставил его к груди негра.
– Сорок ударов!
Муже взмахнул плеткой…
– Сильнее, свинья, иначе застрелю!.. – и надсмотрщик взвел курок.
Салустио застонал; от каждого удара плетки на его теле появлялось пять багровых рубцов. В дверях зензалы столпились негры, в страхе жавшиеся друг к другу. Испуганные ребятишки прятались в юбках у матерей. Когда наказание закончилось, Салустио лежал ничком на земле и хрипел.
Послышался звон колокола, звавшего невольников на работу.
В их мотыгах и серпах отражалось бесстрастное небо, в котором созревало утро.
III
Студент
Утром прошел сильный ливень, затопивший линию железной дороги «Сан-Пауло Рэйлвэй»; поезд, который должен был прибыть в 11.40, пришел на вокзал Луз с опозданием.
Вокзал этот представлял собой темное здание, от которого вдоль платформ тянулись навесы. На перроне было много народу. Старички в чесучовых пыльниках казались растерянными. Девушки в шляпках, едва прикрывавших макушку, прятались под зонтиками.
Как только Лаэрте вышел из вагона с тяжелым чемоданом из сыромятной кожи в руках, его окружили носильщики и агенты отелей. К счастью для него, Кашуша, агент отеля «Империал», схватился с Тотокой из «Альбиона» из-за того, кому достанутся постояльцы. Полицейский агент Жануарио, который всегда выходил на дежурство к прибытию поездов, принялся их разнимать. Жануарио был невысокого роста, но старался казаться более солидным: надевал широкополую шляпу и всегда ходил с увесистой тростью.
– Каждый день драка между агентами отелей! Всегда «лохматый» с «рыжим»! Я буду жаловаться вашим хозяевам. Расскажу им все до мельчайших подробностей.
Все на вокзале двигалось, шумело, бурлило. Тем временем будущий студент успел спастись, выйдя с перрона на плохо замощенную привокзальную площадь, где еще не просохли большие лужи. По грязной мостовой сновала бедно одетая, говорливая толпа… Продавцы сластей, фруктов, газет истошно вопили, хватая прохожих за полы. Шагая с чемоданом, оттягивавшим ему руку, Лаэрте наступал на ореховую скорлупу, скользил на банановых и арбузных корках. У тротуара выстроились шарабаны и пролетки. Извозчики о чем-то громко спорили между собой. Некоторые из них курили крепкие сигары и говорили на ломаном языке – то были недавно прибывшие в эти края иммигранты. Рядом играли в кости и распевали песенки. Очутившись в этот пасмурный день под низким навесом вокзала, человек, только что покинувший тихую фазенду, от такого шума мог сойти с ума.
Стоя между двумя экипажами, Лаэрте оглядывал площадь; неподалеку находилась украшенная обвисшими и полинялыми флагами таверна; ее осаждали посетители: носильщики, негры, бродяги – босые, в рваных рубашках, в шапочках, промятых на манер велосипедных.
Из таверны доносился запах жареных сардинок, слышалось шипение сковородок. Хозяин этого заведения, лохматый мужчина в рубашке с засученными рукавами, подавал тарелки, наполнял стаканы.
Напротив в сквере деревья стояли, отяжелев от воды; среди темной листвы виднелась вышка обсерватории.
После минутного колебания Лаэрте сел в шарабан, поставил чемодан в ноги и дал вознице адрес.
– Вы, сеньор, знакомы с Сан-Пауло?
– Немного. Я тут жил совсем маленьким…
– Хорошо.
Сеньор Алвес Нунес, женатый на тете Синьяре, жил улице Табатингуэра. Извозчик, проехав часть пути, остановил шарабан, выругался и вернулся назад. Он решил воспользоваться тем, что седок не знал дороги, и поехал кружным путем. Поездка длилась довольно долго. Лошадь выбивала искры из темных, неровных камней мостовой. Наконец экипаж остановился.
– Приехали!
Они находились у двери особняка.
– Сколько?
– Десять тостанов.
– Но мне сказали, что проезд стоит всего полмильрейса…
– Я сказал, десять тостанов. Ведь чуть не час езды…
Так как Лаэрте колебался, извозчик снял его чемодан, поставил на землю и довольно недружелюбно потребовал:
– Давайте платите, не скупитесь!
Лаэрте расплатился, и извозчик, взмахнув кнутом, повернул обратно.
Подошел негритенок, он явно хотел завязать знакомство с приезжим.
– Это Касапава. Он каиафа… – сообщил мальчик.
Лаэрте сейчас был в превосходном настроении. Сан-Пауло представлялся ему обширным, великолепным городом. И посреди стольких красивых домов особнячок дяди показался ему чуть ли не дворцом.
Четыре широких окна по фасаду с овальными витражами из синих и красных стекол. Дверь с каменной аркой, раскрытая настежь, вела в коридор, который после подъема на несколько ступенек заканчивался другой стеклянной дверью. Посмотрев наверх, Лаэрте увидел большой мезонин с двумя окнами; из одного свешивалась вышитая скатерть, на другом стояла глиняная ваза с гвоздикой. Довольный всем увиденным, Лаэрте подошел к двери и дернул за шнурок. Внутри, в глубине дома, послышался веселый звонок. Прошло несколько мгновений, и к нему вышла негритяночка в фартуке и белой наколке. Лаэрте не успел еще объяснить, кто он такой, как в дверях появилась тетя Синьяра, вся пышущая жаром, пахнущая ароматами кухни, и заключила его в свои объятия.
– Да это же Лаэрте! Как ты вырос!.. Мы тебя ждали с вечерним поездом… Входи скорее, у меня таз на огне, мармелад может пригореть! Розинья, отнеси чемодан молодого барина!..
В этот момент показался сеньор Алвес Нунес, худой, высокий старик с бледным лицом и бородкой клинышком. Он был в халате и домашних туфлях. Услышав громкий разговор у дверей, он пришел узнать, в чем дело. Посыпались вопросы, один за другим; супруги подробно расспрашивали обо всем. Они знали даже имена рабов и клички молочных коров в усадьбе Алвима. Хозяева уже успели позавтракать, но для гостя всегда что-нибудь найдется… К счастью, это были люди без особых церемоний.
Дело в том, что дона Синьяра с радостью и нетерпением ждала приезда племянника. Они с мужем старели, ни детей, ни родственников у них не было. И дом становился как будто все больше и все пустыннее. Куда дона Синьяра ставила какую-нибудь вещь, там она, словно окаменевшая, и оставалась. Время от времени дона Синьяра переставляла мебель, чтобы внести хоть какое-нибудь разнообразие в обстановку дома. Но через год все оказывалось на прежних местах. Цветок, который прикреплялся к раме картины, увядал, засыхал, понемногу опадал, превращался в труху. Жизнь в этом доме как бы остановилась, все казалось неизменным. Здесь недоставало ребенка, юного существа, которое хоть немного оживило бы этот аристократический склеп, где хозяева однообразно коротали дни, дожидаясь утешения на том свете. Поэтому письмо из Пайнейраса, в котором сообщалось, что Лаэрте нужно подготовиться к экзаменам и он на некоторое время приедет погостить к дяде и тете, было для них праздником. Все это добрая сеньора рассказала со множеством чувствительных излияний, то и дело показывая свои почерневшие зубы.
Лаэрте предоставили комнату в мезонине. Его провели по широкой темной лестнице с полированными перилами, где чувствовался легкий запах свежевыстиранного белья.
Это была большая, очень чистая, очень приятная на вид комната, любовно приготовленная для юноши. Между двумя окнами, выходившими на улицу, повесили портрет дедушки Крессенсио, отца доны Аны и доны Синьяры. Накидка галстук бантом, окладистая борода, длинные светлые волосы, спадающие красивой прядью на лоб, почти касаясь правого глаза, – таков был дед Лаэрте. Внизу можно было прочесть подпись художника: Уаскар де Вергара.
– Дедушка был барон… – объяснил хозяин дома.
– И с положением в обществе… – торжественно добавила дона Синьяра и тут же обычным тоном обратилась к племяннику: – Вот твой чемодан. Переоденься и спускайся перекусить до обеда.
Старики вышли, старательно закрыв за собой дверь. Как только Лаэрте остался один, он снял пиджак – было очень жарко. Юноша выглянул в окно и увидел всю улицу с ее будто покосившимися домами под темными крышами.
В доме на противоположной стороне негритянка, распевая, гладила белье. На широком карнизе углового дома трепыхался на ветру вырезанный из шелковой бумаги попугай. Внизу, на тротуаре, женщина пристраивала на голове кувшин с водой, подложив под него кружок. Разносчик выкрикивал на всю улицу:
– Дрова поленьями и чурками!
Несколько выше, там, где улица шла в гору, виднелась недавно побеленная стена. Чья-то таинственная рука намазала на ней сажей каракули. Всмотревшись в них, можно было с трудом прочесть:
ДОЛОЙ РАБСТВО – ДА ЗДРАВСТВУЕТ СВОБОДА!
Лаэрте еще продолжал улыбаться этому призыву, когда на улице показался какой-то разгневанный человек. Он потрясал тростью, словно угрожая своим таинственным врагам, и изрыгал проклятия. Это, несомненно, был домовладелец, которому принадлежала и стена. Следом за ним пришел работник с банкой извести и кистью и начал терпеливо закрашивать надпись.
Лаэрте отошел от окна, надел чистое белье, еще хранившее запах комода в родном доме, и спустился в столовую. Стол был уже накрыт; для гостя приготовили фасолевое туту со шкварками, жареный рис и свежие яйца – специально для молодого барина служанка ходила за ними в курятник. Тетя Синьяра направилась в угол столовой, где стояла вода, зачерпнула ее ковшиком из кокосового ореха и налила в высокий хрустальный стакан, где вода казалась подсвеченной. Поставив на стол стакан, она уселась рядом с племянником, намереваясь поговорить с ним.
Дядя, собираясь уходить, пошел переодеваться и вскоре появился в черной накидке, накрахмаленных до блеска манжетах, воротничке и манишке. Было решено, что ко времени экзаменов Лаэрте повторит то, что учил у себя на фазенде. Надо надеяться, что все пойдет хорошо и он станет студентом.
Когда тетка вышла, чтобы распорядиться насчет кофе, сеньор Нунес отеческим тоном заметил:
– Сан-Пауло – почти столица: здесь к людям из общества предъявляются известные требования. В этой одежде ты выглядишь провинциалом. Я думаю, тебе следует сходить к моему портному Бургаду и заказать пару костюмов – один для парадных случаев, другой на каждый день… Скажи ему, что ты мой племянник, увидишь, как он тебя примет. Рядом с Бургадом магазин «Элегантная обувь»; не забудь, что важно хорошо обуваться. Полагаю, неплохо пройтись бритвой по твоему подбородку и срезать эти длинные волоски, похожие на паучьи лапы. Отец тебе уже разрешает бриться?
Лаэрте рассмеялся.
– А денежки на карманные расходы у тебя есть?
Племянник объяснил, что у него кое-что осталось от путешествия, а в конце каждого месяца он будет получать определенную сумму. Дядя, казалось, даже позавидовал юноше, который только вступает в жизнь.
Немного погодя Лаэрте вышел познакомиться с городом. Проходя мимо выбеленной стены, он увидел, что намалеванная сажей надпись уже замазана. Домовладелец, который никак не мог успокоиться, продолжал угрожать призракам тростью и кричать на всю улицу:
– Я уничтожу этого мошенника! Только бы мне поймать его!
На следующей неделе Лаэрте выглядел уже по-иному. Одетый с некоторой изысканностью, в шляпе с небольшими загнутыми полями, в темном фраке, застегнутом только на одну пуговицу, в парусиновом жилете, с широким галстуком из черного шелка, в длинных светлых брюках со штрипками, в ботинках с пряжками, он старался приобщиться к жизни Сан-Пауло. Каждое утро с книгами под мышкой, покуривая сигарету, он весело выходил из дому, прочитывал новости в газетах, вывешенных на стене, и не спеша направлялся к себе на курсы. Вскоре он стал узнавать компанию бишо, которых встречал повсюду: в театре Сан-Жозе, в кафе «Америка» (оно было открыто всю ночь, причем входные двери даже сняли за ненадобностью) и на главных улицах города.
С подготовительных курсов он возвращался домой к завтраку. Перекинувшись несколькими словами с дядей и теткой, брал книгу и отправлялся на красивую террасу позади дома. Там усаживался на широкую плетеную кушетку и, прислонив книгу к железной решетке, погружался в занятия. В погожий день он уходил в глубину двора, где росло несколько банановых деревьев, и там, усевшись на доску, которая заменяла скамейку, принимался за французскую грамматику и произведения бразильской классической литературы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21