OCR Busya
«Афонсо Шмидт «Поход. Тайны Сан-Пауло»»: Издательство иностранной литературы; Москва; 1958
Аннотация
«Поход» – историческое повествование из времен освобождения бразильских негров от рабства (80-е годы XIX столетия).
Роман, удостоенный в 1942 году премии Бразильской академии словесности, воскрешает одну из славных страниц в истории бразильского народа – заключительный этап длительной борьбы за освобождение негров, завершившейся в 1888 году отменой рабства.
Афонсо Шмидт
Поход
I
На краю Сертана
Строительство железной дороги началось, но на каждом шагу возникали новые трудности; на многих фазендах инженеров встречали враждебно. Суд был завален исками и жалобами, множество бумаг поступало в канцелярию и отправлялось оттуда. В коридорах судебного присутствия спорили адвокаты-крючкотворы. Тощие, высохшие, в очках, еле держащихся на кончике носа, они знали наизусть все законы и тянули их наподобие кантилен. Они без конца твердили о том, что права землевладельцев гарантируются военной силой, возмущались актами произвола и со стороны помещиков и со стороны строителей и угрожали при получении компенсации за землю содрать три шкуры с хозяев железной дороги.
Несмотря на опасность захвата, земля в районе строительства дорожала с головокружительной быстротой. Каждая пядь отстаивалась с оружием в руках. Пришельцы не подчинялись решениям суда – для них все земли были «ничейными». Это определение их очень устраивало и не сходило у них с языка. В тавернах с развешанными у входа гирляндами лука наемные головорезы, капанги, строили дерзкие планы. Все они были вооружены. Кроме револьвера, который они, садясь за стол, откидывали на бок, капанги носили также большой нож – им крошили табак.
На углах улиц мужчины в высоких сапогах, широкополых шляпах и порыжевших от пыли парусиновых костюмах рассказывали друг другу анекдоты, судачили о тех, кто не расставался с мотками колючей проволоки: если этим людям попадалась подходящая земля, они разматывали проволоку, сколачивали ранчо, выпускали на огороженный участок кур и на следующий день уже требовали закрепления за ними земли.
Педро Алвим, которого знакомые звали Педрока, был судебным приставом в Иту. То, что рассказывали о нем в коридорах во время бесконечных судебных заседаний, – это просто выдумки и сплетни… Неправда, будто он ел, ставя тарелку в ящик стола, чтобы при появлении посетителя быстро спрятать ее. И уж совсем неправда, будто по вечерам он рыскал по городу с незажженной самокруткой во рту, высматривая, не покажется ли где курильщик. А едва завидит огонь сигареты, добавляли клеветники, начинает кричать:
– Не туши! Погоди! Дай прикурить! *
Он вовсе не был скрягой, как о нем злословили. Просто всегда и во всем проявлял умеренность и бережливость. Его душой владели необузданные, честолюбивые стремления, но он старался смирять их. Педрока был настолько экономен, что, занимая скромную должность судебного пристава и притом будучи обременен семьей, он все же сумел приобрести неплохой домик неподалеку от центра города. Жена его готовила с помощью невольницы сласти, которые двое негритят продавали на улице. Сынишка Алвима пошел весь в отца: у него еще не было никаких определенных занятий, но, если верить слухам, уже была копилка…
В 1870 году, когда начался ажиотаж в связи с прокладкой железной дороги, к Педроке явился некто из Сан-Пауло и предложил:
– Хотите продать свой домишко? Я дам за него четырнадцать конто.
Педрока только сплюнул в ответ. Однако в нем заговорила старая, необузданная жадность. Он повернулся лицом к собеседнику, окинул его зорким профессиональным взгляд дом судебного чиновника и рискнул:
– Мало. Надо бы прибавить.
Покупатель остался непреклонным.
– Четырнадцать конто, ни мильрейса больше…
– Ну, а условия?
– Наличными при регистрации купчей.
Они отправились в бар, заказали пива, за которое расплатился незнакомец, и ударили по рукам.
Педрока уже давно подумывал о продаже домика; эта мысль не давала ему покоя ни днем, ни ночью. Как за последнее время все изменилось – деньги буквально валяются на земле, стоит только нагнуться и протянуть руку. Все богатели, кроме него. А между тем у него есть главное, чтобы разбогатеть: цепкие руки с длинными, черными, загнутыми ногтями, похожими на когти хищника. Почему бы ему не попытаться? Он посоветовался с женой и сыном. Те согласились, что стоит рискнуть – будь что будет! Он принял предложение, продал домик, обратил в деньги все, что представляло хоть какую-то ценность, и взялся за дело.
Для начала он купил партию из восьми забитых вшивых невольников, с которыми бродячий работорговец застрял в Тиете. Негры никудышные, но, если их немного подкормить, они, пожалуй, смогут копать и рыхлить землю. Там же на рынке приобрел пару ослов и, побегав по лавкам, закупил соли, керосина, жгут табака и бутыль пинги.
Наконец-то он становится фазендейро. Но Алвим не хотел, как говорится, дразнить зверей, отнимая у них мясо; он предпочел действовать хитростью: оформил на свое имя участок на краю сертана – в нескольких лигах от Сан-Жоан-до-Капивари в направлении на Сан-Карлос, благо в тех местах еще не вспыхнула железнодорожная лихорадка.
Педрока немало поездил по округе, внимательно изучал в нотариальных конторах земельные реестры и наконец выбрал себе участок в сто алкейре на берегу реки. В один прекрасный день во главе полудюжины негров и двух ослов, навьюченных корзинами, он вступил в город Сан-Жоан-до-Капивари. Не зря Педрока двадцать лет прослужил судебным приставом в Иту: он знал тут всех. Жители здоровались с ним нараспев, как принято в этой провинции:
– Добрый день, сеньор!
И он отвечал так же:
– Добрый день, сеньор!
Через день он уже был в Пайнейрасе. Необозримый густой лес, казалось, не имел хозяев. Новый фазендейро углубился в чащу и, проложив просеку, дошел до лужайки на берегу реки. Здесь он на скорую руку соорудил две хижины – одну для себя, другую для негров. Расчистив огнем небольшой участок, он принялся хозяйничать на своей земле.
Ночью, растянувшись на койках из жердей, прикрытых циновками, все обитатели новой фазенды прислушивались к рычанию ягуаров. Кабокло – их ближайший сосед, живший в двух лигах от участка Педроки, – рассказал, что лет десять тому назад он нашел у дороги путника, пораженного стрелой прямо в сердце. Конечно, кабокло все это выдумал, однако с тех пор пришельцы стали побаиваться индейцев.
Работать приходилось много. С утра до вечера звенели топоры, вонзаясь в стволы перобейр. Раздавался предупреждающий возглас, дерево начинало медленно клониться набок и с грохотом обрушивалось, нарушая вековую тишину леса. Не одну сотню кряжистых жакаранд постигла та же участь… Вдалеке виднелся развесистый паудальо, словно воплощение плодородия земли. Это огромное дерево с чудовищными ветвями, переплетенными лианами, обросшее мхом, опутанное «птичьей травкой», пушистое от «стариковских бород», казалось, ощетинилось бесчисленным множеством растений-паразитов. На его раскинувшейся высоко в небе верхушке отдыхали майтаки и тирибы, они прилетали такими густыми стаями, что в лесу становилось темно. С наступлением сумерек сабиа-колейра, эта крохотная птичка, заводила грустную песню сертана. А ночью на землю спускались полчища хвостатых гамб, которые живут на стеблях кара-гуаты. На сто брас вокруг пахло, будто на кухне, мятым чесноком.
Пока топоры рубили деревья, серпы уходили вперед, скашивая высокую траву и подрезая кустарники.
Освоение этой земли стоило огромных усилий. Дона Петронилья, жена Педроки, оставалась на ранчо с невольницами и готовила еду для работников. В подвешенном на двух шестах пузатом котле варилась фасоль. Под ним, дымя, пылали покрытые мхом зеленые стволы и ветви. Негры трудились не покладая рук. Они выходили на работу чуть свет и возвращались, когда солнце уже садилось. Результаты не замедлили сказаться: лес постепенно редел.
Работники – тщедушные, полуобнаженные – перекидывались шутками, понятными только им одним. Теренсио, мрачный негр невысокого роста, рассказывал товарищам:
– Бастиан сунул лапу в кумбуку!
И Бастиан испуганно и в то же время весело откликался:
– Я? Ах ты, гад!.. В кумбуке-то была ящерица…
Растянувшиеся цепочкой по лесу негры корчились от смеха.
Те, что шли впереди, подрезали серпами высокую траву и причудливо переплетенные лианы. На землю падала накопившаяся за ночь роса; при каждом взмахе серпа выливалась целая куйя воды, от которой намокали лохмотья невольников. Ради хозяина негры не щадили сил. Освоение Пайнейраса стало не только делом плантатора, но и их личным, кровным делом. Они без устали трудились, терпели голод и, если бы это понадобилось, пожертвовали жизнью, лишь бы их белый хозяин стал богатым фазендейро.
В августе вырубленный участок расчистили огнем. Сначала в ворохе сухих веток вспыхнули крошечные языки пламени, затем огонь, потрескивая, побежал по зеленоватым ветвям, перебросился на кучи опавшей листвы, добрался до поваленных стволов, обволок их красноватой дымной завесой, которая, поднимаясь к небу, становилась голубой. Пламя охватило тонкие деревья, расплющенные тяжестью рухнувших гигантских стволов, перекинулось по пересохшему мху дальше, лизнуло «стариковские бороды», осушило влагу ночной росы, скопившуюся в зелени карагуаты, сорвало золотую листву с засохших урукуран; ничего не разбирая на своем пути, подобно дикому быку, оно набросилось на ползучие растения и корни деревьев, выступавшие на поверхность земли, с оглушительным шумом и воинственным треском кинулось на заросли бамбука, продолжая расти и стремясь к небу в вихре дыма и искр. Стволы изгибались, трещали ветви, под корой шипел древесный сок. Тучи насекомых, обезумев от дыма, танцевали в воздухе; змеи, шурша листвой под ногами испуганных негров, позорно убегали. Позади оставалось пепелище, опаленная земля, гонимые ветром пляшущие клубы дыма.
Посреди расчищенного участка остался стоять одинокий паудальо. С приближением огня дерево словно затрепетало, и птицы тревожно кричали в его ветвях, но пламя пощадило его. В стеблях карагуаты гамбы тревожно нюхали дымный воздух пожарища. Время от времени дым окутывал дерево, но оно стояло недвижимо, и только все тревожнее кричали птицы…
Клубы дыма проникали в листву и, поднимаясь к небу, почти смешивались с облаками. Ночной ветер понес их в сторону сертана, они поплыли над рекой, холмами и полями, подобно трепещущим траурным лентам, которые невидимые руки развертывали при свете звезд.
Когда все кончилось, земля приняла печальный вид, словно оделась в траур. Обугленные пни походили на негров, сидящих на корточках.
Весть об освоении Пайнейраса быстро распространилась по округе, пробудила любопытство и обозлила тех, кто любит совать нос в чужие дела. Вскоре у Алвима возникли осложнения. Некий скотовод из Кампинаса предъявил права на эту землю, утверждая, что выиграл ее в карты на празднике Святого духа, и представил в подтверждение своих слов свидетелей. Но Алвим – испытанная в крючкотворстве судейская крыса – нашел подставное лицо, объявившее себя владельцем участка. Этот человек заявил, что выиграл его в лотерее, и в подтверждение своих слов указал фамилию устроителя лотереи. Тот в свою очередь представил документы, правда, спорные, но, во всяком случае, на гербовой бумаге… А это уже кое-что значило.
Пока судебное дело шло своим чередом, на дикой земле сертана понемногу вырастала фазенда. Процесс выиграл наемник Алвима, с которым будущий плантатор тут же оформил фиктивную купчую. Теперь никто уже не осмелится оспаривать у него право на владение; закон будет на его стороне.
Раз в месяц Алвим ездил в город за солью, табаком и керосином. Останавливаясь возле лавки, он привязывал лошадь у стены, усаживался на бочонке и часами болтал о всякой всячине. Когда разговор иссякал, он начинал шарить по карманам и жаловаться, что нечего курить:
– Даже табаку нет. В таком я сейчас затруднительном положении…
Собеседник понимал намек.
– А что вы курите?
– Да что угодно! – откликался Алвим.
Выклянчив табак, он долго скручивал сигарету: неторопливо крошил табак, растирал его в ладонях и откладывал в сторону; затем возился с кукурузным листом – отрезал кусочек, тщательно скоблил его и разглаживал. Не проходило и получаса, как сигарета была готова. Тогда Алвим начинал высекать из кремня огонь. В воздухе пахло тлеющим трутом… После первой затяжки он обычно распространялся о качестве табака.
– Да, крепкий табачок… Это из Присикабы или из Тиетэра?
– Что вы! Это наш, здешний… плохой табак.
– По мне пусть будет хоть вошебойный табак. Я не гордый…
Жена, сын и невольники фазендейро питались сваренной в соленой воде мякотью молодой пальмы. Изредка на столе появлялось мясо котии, убитой на поле после уборки урожая. По воскресеньям, когда негры ходили рыбачить, к обеду варили еще котелок мелкой рыбы…
Шло время. Уже шумели плантации кофе и сахарного тростника, разросся огород. По изгородям вились ползучие растения. Тайобы раскрывали над рекой свои крупные шарообразные листья. К столу вместе с гарапой подавали кофе со своей плантации. Позднее к нему стали подмешивать свою патоку. И наконец настал день, когда невольницы сварили в тазу сахар, первый сахар с плантации Алвима, черный и вязкий, как ил. Его очищали коровьим навозом, и он становился светлее.
Потом началась постройка дома. Рабы на своих плечах таскали с реки камни; глину носили в корзинах с невысокой горы, которую негры прозвали «Мунда», и это название осталось за ней навсегда. Построили большой глинобитный дом с черепичной крышей, с толстыми, как в монастырях, стенами. В столовой и спальне настлали деревянные полы и оклеили обоями стены. В остальных комнатах полы были земляные. Днем лучи солнца проникали через щели в крыше, рисуя на темном и сыром полу золотые узоры. А ночью, если подольше смотреть вверх, в просвете между черепицами можно было увидеть сияние звезд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21