"Тогда я - лошадь".
Вот такой анекдот - дискриминационный, кастовый, отделяющий зерна от плевел, а офицеров от прапорщиков. Еще бы повторил пошлость, расхожую в войсках: "Прапорщик - это диагноз". Я посмотрела на Наталию: никаких внешних проявлений этого страшного диагноза пока нет, надеюсь, у меня тоже.
Мне, например, как бывшему прапорщику, обидно. Обидно, и смех распирает, к горлу подкатил и душит - умеет генерал анекдоты травить, не откажешь, акценты расставляет, как завещал Станиславский. Пришлось ногтями вонзиться в собственную ладонь. Теперь хоть плачь! Не заметила, щипала ли себя Наташка, но и ей не смеется, со всем усердием рассматривает свое изображение в зеркале. Что можно разглядеть при такой болтанке?
Старшие же офицеры от хохота загибаются, чуть ли в ладоши не хлопают. Только угрюмый капдва неучтиво игнорирует разразившуюся вакханалию. Тяжелый случай: Бог обделил беднягу и юмором, нет, столько недовложений в одну личность - это брак даже для создателя. Машка тут же дергает отца за рукав кителя, кричит:
- Папа, а кто это - прапорщик?
- Прапорщик - это мичман, - объясняет Шкарубо.
- Наш мичман Алексеич? - допытывается Машка.
- Да, Муха, наш мичман Алексеич, - вторит ей Шкарубо.
Словно что-то поняв из этого набора тривиальностей, Маша забирается коленками на сиденье и носом прилипает к иллюминатору.
- А вы почему не смеетесь?
Между прочим, обращаются к нам. Генерал каким-то волшебным образом, доступным только властителям мира сего, умудряется смотреть в глаза мне и Наташке одновременно. Совершенно необоснованно я ежусь, черт бы побрал этот атавизм! Наташа хлопает зеркальцем, слишком медленно отправляет его в сумочку и, лишь когда "молния" объезжает сумочку по кругу, сладко облизав свои пухлые губы, протяжно говорит:
- Вы же не мой командир.
От ее слов тесный салон вертолета наполнился тишиной, от которой ноет внизу живота. Я услышала неровное дыхание генерала. И если б не капдва Шкарубо, летел бы наш вертолет и летел до пункта назначения на этой высокой ноте отчужденности. Он просто взял и заржал, без всякого почтения к генеральскому чину и его тонким эмоциям. Девочка Маша, отлипнув от иллюминатора, дернула генерала за рукав мундира.
- А при чем тут осел?
На месте генерала я бы задохнулась. Хотя на своем месте я это и делаю задыхаюсь от смеха в дуэте с раскатистым, грудным смехом Наталии. Звучит недурно. Особенно когда нам вторит Шкарубо.
- Земля! - как резаные закричали старшие офицеры из генеральской свиты. Еще никогда с таким нетерпением они не ждали посадки вертолета.
Вслед за летом внезапно наступила осень. Было, было солнышко, природа всем арсеналом примет нежно нашептывала в наши доверчивые уши, что пока еще лето, и вдруг - бац - с неба сыплет противный, мокрый снег. А что вы хотите: заполярный круг, шестьдесят девятая параллель! Не просто же так нам полярки платят. Это в Москве или где-нибудь в Рязани - жареное солнце, а у нас замороженный дождь падает с неба. И когда это случается, - а нашей погоде календарь не указ, и снегопад возможен не только в июне, но и в августе, мы утешаем себя:
- Не май месяц.
Снег пошел в полдень, во время построения личного состава полка связи по случаю представления нового командира.
Говорила же я Наташке, что читаю человеческие души с судьбами в придачу без комментариев владельцев: капитан второго ранга Иван Шкарубо с сегодняшнего числа назначен на должность командира полка связи.
Для девочки Маши, которая хочет женить папу, наш полк - редкая удача: большую часть штатного расписания занимают женщины-военнослужащие. Со стороны - сегодня я не в строю, а на крыльце казармы, рядом с генералом, томящимся в ожидании встречи с народом, - смотреть на это потешное войско забавно. Не думаю, что Шкарубо в восторге от вида толпы гомонящих баб, разодетых от Кардена до военторга.
Нового командира на общем построении личного состава полка представил собравшимся толстяк-коротышка в шитом золотом адмиральском мундире, с кортиком на бедре. Весь гарнизон зовет его Бибигоном. И эта маленькая шпажка на бедре! Только не вздумайте проговориться, Бибигон умеет быть мстительным, взмах кортиком, и вы - шашлык. Но обычно до состояния полуфабриката он доводит бескровным методом, не вынимая кортика из ножен: Бибигон, а по паспорту Адам Адамович Мотылевский - контр-адмирал, командир дивизии подводных кораблей, со всеми вытекающими последствиями. Между прочим, генерал с Бибигоном даже кивками не перекинулись, встретились как неродные, а ведь, насколько мне известно, судьбы их написаны словно под копирку. В один год после окончания училищ прибыли на Север, вровень, шаг, в шаг преодолевали ступеньки служебных лестниц: Чуранов - капитан, Мотылевский капитан-лейтенант, Чуранов - майор, Мотылевский - капитан третьего ранга, и так до одной большой звезды на погонах. Разница только в среде обитания: генерал - в небе, адмирал - в воде. Вчера, копаясь в архиве редакции, я видела не меньше дюжины снимков, на которых вы рядом, плечом к плечу. Что же такое, мальчики, между вами произошло, что вы друг друга в упор не видите?
Адмиральский мундир не единственное приобретение Бибигона, столь нелогичное по отношению к его внешности; из этой же обоймы алогичностей его жена. Как и положено, жену Адама зовут Евой. В жизни всегда есть место совпадениям! Это сейчас Бибигон завоевывает жизненное пространство животом, а двадцать лет назад лейтенанта Мотылевского, прибывшего после училища по распределению на дизелюху, в профиль можно было и не заметить, такой был тощий. И вечно голодный, как все лейтенанты.
Пока лодка стояла у стенки, Адам трехразово питался на камбузе. Здесь его разглядела здоровая, белозубая официантка, просто сдобная булка - вот такой в девках была Ева. Вроде бы простая, как три копейки, каждое сказанное ею слово вгоняет в краску, а адмирала в лейтенанте разглядела, прямо как на хорошего скакуна поставила и выиграла забег. Ставки делала котлетами, они у нее действительно объедение, не зря же Адам вырос в Бибигона. Потом, когда Ева забеременела, Адам перешел на вегетарианскую пищу, избегал завтраков, обедов, ужинов, вместе взятых, а уж когда двойню родила - и вовсе сдрейфил, сбежал в Питер на классы.
Но, оказывается, существуют вещи и пострашнее отцовства, полиотдел, например. Взяли лейтенантишку за хилое тело, приперли к стене Евиным письмом с фотографией крошек... И ведь никто не насиловал, просто обозначили альтернативу: женишься - будешь служить, не женишься - тоже будешь, но совсем по-другому: в глубокой дыре - и очень повезет, если к пенсии капитана получишь. И ваше поведение недостойно поведения советского лейтенанта. Задели за живое! Что касалось чести советского офицера, здесь Адам был кремень, он мог обмануть взвод беременных официанток, мог без всяких обязательств, авансируя лишь плоскими комплиментами, сожрать таз котлет, но срамить офицерский мундир не позволял никому, даже себе. Так котлеты прочно обосновались в его каждодневном меню.
Когда я вижу их, ее - огромного роста и его - огромного размера, важно бредущих по вечернему гарнизону, то никак не могу понять: почему из всех прибывших тогда лейтенантов Ева остановила свои синие бессмысленные глазищи именно на нем? Наверняка есть хотел не только Адам. Наверняка нашлись бы желающие полакомиться Евой и на голодный желудок, согласные жениться без всех этих унизительных подробностей. Бибигон силен не только комплекцией, но и интеллектом.
Контр-адмирал Мотылевский обожает толкать с трибуны пламенные речи; тогда ликующий гарнизон стонет, возбужденный его ораторским талантом, острым, как лезвие кортика, понятным, как котлета, загадочным, как их мезальянс. Странно, замечаю я, такой отменный нюх на женихов демонстрируют обыкновенно девушки заурядные, неспособные в одиночку переплыть реку жизни. А вот живут они хорошо. Разодел он ее как куклу, только очень большую, играть с такой страшно. Адам и не играет, он - ее игрушка.
Вслед за Бибигоновой пламенной речью, после его одобрительного хлопка по крепкому плечу нового командира, из внезапно почерневшего неба хлынул поток мокрого снега. Шкарубо едва успел сделать шаг вперед, поближе к строю, и громко так обратился к подчиненным:
- Здравствуйте, товарищи связисты!
Все замерли, и, набрав полные легкие воздуха, строй готов был разразиться на едином выдохе: "Здравия желаем, товарищ командир!" В эту самую последнюю секунду перед выдохом, пересекая плац по косой, туда, где стояло ее отделение, двинулась Наташа. Она шла будто летела, ветер нес ее каштановые волосы. Вслед за Наташкой по плацу мелкой трусцой семенила лохматая собака Малыш. Все забыли о выдохе.
- Хелло! - слегка повернув голову, кивнула Наташа своему командиру; ее изящная шея, как у породистой лошади, была особенно грациозна при этом изгибе. Обычная вежливость, не более, но полк, вдохнувший приветствие, разразился безумным хохотом. Даже Бибигон с выражением детского счастья на лоснящемся лице довольно пялился на Наташку, потирая свои толстенькие ладошки.
И только Шкарубо, растерянный, в окружении хохочущей толпы, испытывал ненависть. Ненавидел всех, ненавидел этот гарнизон, такой далекий от моря, а эту рыжую так, как никого прежде. Его леденящая ненависть была понятна даже дождю, излившемуся на черные форменные тужурки снегом. Все помчались к казарме.
- Какой странный, - сказала Наташка, глядя с крыльца казармы сквозь пелену снега на застывшую фигуру на пустынном плацу.
Дом офицеров ломился от многолюдья. Конечно, не каждый день знакомое лицо, вскормленное из гарнизонной плошки, баллотируется в губернаторы. Генерал не был оригинален: после скупого рассказа о своих биографических вехах - в каком году родился, в каком окончил летное училище в Ейске, как дорос до командира летной дивизии - приступил к предвыборным обещаниям. Странно, но обещал как-то скупо, без того размаха фантазии, что характерен для подобных мероприятий.
Программа генерала заключалась в малом: дорогу из гарнизона до города взамен нынешних колдобин проложить нормальную; бороться за сохранение северной пенсии для северян, переехавших в средние широты; выдвинет предложение о начислении рабочего стажа безработным женам военнослужащих. Ну и тепло - в каждый дом, без перерывов. В общем, обещал то, что возможно, но во что люди по причине банальности сказанного верят без энтузиазма.
Жаль, никто не подсказал Тимофею Георгиевичу, что у нас любят не правду, а сладкую ложь. А еще любят сказку, которая никогда не становится былью. Врите - и мы поверим, врите с размахом, не церемоньтесь, мужикам наобещайте - по "Мерседесу", женщинам - вечную молодость и всем вместе - что денег до зарплаты хватит.
А так - ни одного всплеска. Волосатый парень с лицом и манерами, несвойственными гарнизону, сидел, развалясь в первом ряду, вытянув великанские ноги в тяжелых ботинках чуть ли не до трибуны. Он прикрыл глаза от тоски, сейчас блокнот из руки вывалится на пол. Сразу видно, не наш человек, больно уж свободный. Что его сюда занесло?
Я уже думала, что засну на этой предвыборной панихиде. Теперь понятно, почему именно на меня Костомаров возложил генеральский оброк: попробуй выуди из этой тягомотины фактуру хотя бы для посредственной статьи.
Оператор с регионального телеканала, еще в начале встречи резво прыгавший по залу с камерой, сидел на ступеньках с потухшим объективом. Я знаю его - это Стас, большой шалун и любитель выпить. Вот и сейчас посылает мне однозначные жесты: не пора ли? Давно пора, вкрадчиво киваю я, едва сдерживая зевоту за столом, покрытым красной тряпочкой. Колер ушедшего времени, не новей и речи - все как сговорились: если знают Тимофея Георгиевича, то только с положительной стороны, другой у него нет. Ужас плоский генерал. Вопросы тоже риторические: да - да, нет - нет.
- Ваш любимый писатель? - пропищала пигалица среднего школьного возраста.
- Марк Твен, - взъерошив ладонью седую шевелюру, сказал генерал.
Почему не Андерсен? Мог бы еще букварь вспомнить.
- Моя дочь беременна от вас...
Я прямо подпрыгнула. Пока место для сна выбираю, здесь такие страсти разгораются. Сидящий по правую руку от меня полковник передал генералу записку, пришедшую автостопом из зала. С тем же успехом могли бы кинуть в генерала бомбу; потянуло жареным, и зал принял боевую стойку. Ничего себе! Оказывается, пятидесятилетний Тимофей Георгиевич еще способен и на такое! Генерал сам как будто очнулся, достал из кармана очки и прочел буквально по буквам:
- Моя дочь беременна от вас, вы обещали бедной девочке жениться, когда зарегистрируете отношения?
- Ничего не пойму, кто это написал? - растерянно обратился генерал к залу.
- А что тут понимать, алименты на шею повесят, тогда поймешь, - крикнул какой-то майор. Люди, только что искренне любившие, услышав "ату его, ату", с той же искренностью возненавидели. Даже я не смогла разобрать ни одного слова генерала, а зал и не слушал, он гудел, сотрясая барабанные перепонки. Стас со своей камерой как заведенный метался между толпой и генералом.
В какую-то минуту мне стало жалко его. Отбросив клочок бумаги, он сел за стол и, сощурив глаза, долго молча смотрел на это позорище. Даже мне, знавшей о нем поболее других, было неловко: все на одного. Он встал, направился к выходу, пятившийся спиной Стас ловил в объектив его лицо. Толпа стихла, и когда Тимофей Георгиевич был уже у дверей, какая-то тетка истерически завопила:
- Вы знаете, какое лицо у нашей нации?
- Не самое лучшее, - сказал он.
Я оценила его честность: сказать такое в пылу избирательной кампании, когда надо понравиться всем!
- Лицо нашей нации - беззубое, - кинула тетка явно заготовленный аргумент. - Почему у нас пломба дороже золота?
- Что-что, а кусаться мы умеем, вот понимаем друг друга плохо, потому что каждый слышит только то, что хочет услышать, - сказал генерал и грубо хлопнул дверью.
Совсем уже выдохшиеся, обескураженно, люди устремились к выходу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31