Неподалеку он заметил хорошенькую Челси Дюран, которая не упускала случая с ним пококетничать. Да, до сих пор она оставалась его партнершей по сцене, примой, так и не став очередным экземпляром в его коллекции кино– и театральных див. Эту профессиональную оплошность Коди намеревался исправить в самое ближайшее время.
Джун повернулась к Коди и деловым, несколько жестким тоном сказала:
– Мистер Флинн, могу я поговорить с вами?
Господи, о чем опять? Коди вдруг стало неловко, как будто его застали за непристойным занятием. Он посмотрел на Артура.
– Извините, Артур, я на минуту…
Артур кивнул.
– Идите, идите, молодой человек. – И двинулся к Аманде, где на него тут же обрушился новый поток комплиментов и восхищения.
– Ну, что случилось? – простодушно спросил Коди, едва они очутились наедине в артистической. – Ты, наверно, собираешься отругать меня за ту реплику, с которой я влез во втором действии? Прости. Больше не повторится.
Джун тщательно заперла дверь. Похоже, ее мысли были очень далеки от репетиционных проблем. Она с улыбкой повернулась к Коди и обняла его за шею.
– Я больше не могла ждать ни секунды!
Она встала на цыпочки и поцеловала его в губы. Коди рассмеялся.
– Так, значит, это была просто шутка? Как нехорошо, мэм!
Джун подтолкнула его и почти силой усадила на один из стульев, стоявших у гримировочного столика.
– Вы вычислили меня, агент Флинн. Но слишком поздно, чтобы спастись! – Джун, дурачась, заговорила с немецким акцентом: – Ти ест мой пленник. И сейчас ти будешь виполнят мой приказ. У меня ест… один способ…
Коди рассмеялся.
– Ты дуришь. Джун нахмурилась, немного обидевшись.
– Но мне все равно нравится, – быстро добавил он, сдаваясь.
Так и быть, Челси Дюран он займется в другой раз. А Джун бывает очень забавной, в особенности когда дуется на него. Сейчас он и сам не прочь немного подурачиться.
– Так какие будут приказания, моя госпожа?
Таблетка валиума лишь усилила ее сексуальную энергию, вызвав поистине необузданный аппетит. Без сочетания транквилизаторов и алкоголя она бы никогда не решилась на подобную дерзость в театре, подвергая себя риску разоблачения. Наконец-то тяжкий груз подавляемых желаний и неуверенности бесследно исчез, и Джун преобразилась на глазах. Теперь она – соблазнительница, искусительница, хищница, жаждущая насыщения. А ее жертва и не подозревает о том, какое испытание страстью ее ждет.
Она подошла вплотную к Коди, и ее рука решительно скользнула по его бедрам туда, где под тканью брюк находилась цель ее поисков.
– Приготовься к самой изощренной эротической пытке, дружок. Ты рискуешь погибнуть.
Столь пафосное вступление только рассмешило его.
– Пожалуйста, пощади.
– Ни в коем случае. – Джун торопливо расстегнула «молнию» на его брюках, и ее рука жадно скользнула внутрь. К своему разочарованию, она обнаружила там вялый орган, который никак не соответствовал степени ее возбуждения. – Так дело не пойдет.
Коди беспомощно посмотрел на нее. В следующее мгновение Джун решительно стянула с него брюки. Жалобно звякнул упавший на пол ремень. В считанные секунды она добилась своего.
Джун проворно скинула джинсы и отшвырнула их в дальний угол комнаты, туда же полетела и майка. Одним молниеносным прыжком Джун повисла на Коди, скрестив ноги у него за спиной. Легкое, хрупкое тело Джун оказалось столь невесомым, что Коди только улыбнулся и приник к нему.
Он заглянул ей в глаза и нежно поцеловал ее в лоб.
– Что теперь? – спросил он.
– А теперь мы будем танцевать, – ответила Джун.
Джун и Коди занимались любовью, стоя посреди комнаты и лежа на холодном, покрытом линолеумом полу, привалившись к туалетному столику и прислонившись к двери, лежа на груде костюмов и даже сидя на маленьком шатком стульчике. Порой ему казалось, что если она и не убьет его, то по крайней мере сделает калекой. Даже когда он достиг оргазма, сдерживаемого в течение почти двух часов, Джун не оставила его в покое. Она продолжала осыпать его поцелуями, ласкать губами и языком до тех пор, пока не возбудила его снова, требуя удовлетворять ее еще и еще. Она превратилась в бездонную яму желания, и это начинало тревожить Коди.
Он еще не встречал в жизни женщину, которую не мог бы удовлетворить. Но Джун все было мало.
Наконец глаза ее закатились, тело свела судорога сильнейшего наслаждения, из горла исторгся полувопль-полустон, и Джун безжизненно рухнула ему на грудь. Коди взглянул на часы. Три часа непрерывной любви. Верилось с трудом. Даже для него такое время можно было считать рекордным. В ушах у него звенело, страшно хотелось пить. На их влажных телах блестели крупные капли пота. Коди надеялся от всей души, что на сегодня все кончено. Он сидел и размышлял, как долго ему еще придется собираться с силами, чтобы встать. Да и Джун, вероятно, нужна была помощь.
– Э-эй, куколка! Джун, дорогая! Радость моя! – Он тронул ее за плечо. – Кажется, ты сегодня вошла в Книгу рекордов Гиннесса. Так что можешь расслабиться.
Но, к его удивлению, Джун не подавала признаков жизни.
– Черт побери! – Тут Коди по-настоящему испугался. Кончиками пальцев он нащупал сонную артерию у нее на шее. Слава Богу, пульс прослушивался. Коди вздохнул с облегчением. Ну и напугала же она его. Не хватало еще, чтобы Джун хватил удар и она скончалась прямо у него на руках. Ему стало не по себе. Не слишком ли большая плата за то, чтобы немного подправить карьеру?
Коди приподнял безжизненное тело Джун со своей груди и посмотрел на ее безмятежное лицо с полуоткрытыми губами. Ее грудная клетка чуть заметно вздымалась. Значит, она дышит. Хорошо. Неужели это обморок? Он взял ее за плечи и немного встряхнул, тщетно пытаясь привести в чувство.
– Черт возьми, – размышлял вслух Коди. Во всем случившемся было что-то нелепое, даже жутковатое. – Она впала в забытье. Кто бы мог подумать?
24
Как и ожидалось, в день премьеры зрительный зал был переполнен. Каждый, кто пользовался хоть каким-то влиянием в театральных кругах Нью-Йорка, заранее запасся билетом, желая увидеть, чем порадуют вернувшиеся знаменитости. Атмосфера в зале накалялась, то тут, то там раздавалось нервное покашливание и громкие смешки. Многие театралы возлагали на будущую премьеру большие надежды, не меньше было и сомневающихся. А тем временем перед стойкой билетного контроля нервно расхаживал взад и вперед Дино Кастис, посасывая незажженную сигару. Сегодня он выглядел необычайно озабоченным.
Коди Флинн оказался прав: любопытство, вызванное трагедией с Лилиан Палмер, вдвойне увеличило интерес к постановке. В театре «Юниверсал» яблоку негде было упасть, теперь задача состояла в том, чтобы удержать интерес публики. Уже застыли в ожидании многочисленные театральные критики, вооружившись отточенными перьями, готовые похвалить или осмеять долгожданную премьеру «Точного удара».
В тот вечер Джун облачилась в приносящее удачу черное бархатное платье, украсив его ниткой жемчуга. Она решила занять место в задних рядах, чтобы зорко следить за реакцией публики во время спектакля. Рядом с ней устроился и Артур Трумэн, подробно изучавший программку – не дай Бог в его фамилии допущена ошибка. В первом ряду показалось инвалидное кресло Лилиан Палмер: она сгорала от нетерпения не меньше актеров за кулисами. Публика гудела, многие зрители все еще стояли в проходах. Они вежливо двинулись к своим местам лишь тогда, когда свет в зале дважды вспыхнул – две минуты до начала представления.
За кулисами актеры и рабочая группа напряженно отсчитывали секунды: любой психолог обнаружил бы здесь все виды повышенной нервозности, стрессового состояния и страха. Чтобы как-то справиться с волнением, каждый был занят исполнением собственного «предзанавесного» ритуала. Кто-то чуть слышно напевал. Некоторые молились. Брайан достал из кармана и поцеловал небольшую фотографию матери. Челси сидела на диване в центре сцены, уставившись на бахрому занавеса, в ожидании, когда погаснет свет в зале и вспыхнут софиты. Она знала, что, едва занавес с шорохом поползет в стороны, возврата уже не будет. Оставалось каких-нибудь полторы минуты.
Аманда стояла наготове у бара, дрожащей рукой держа крышку от хрустального графина.
– Челси, ни пуха ни пера! – громко прошептала она.
Челси взглянула через плечо на улыбающееся лицо Аманды и кивнула ей. Вот оно. Наступает ее звездный час. Каждая реплика, каждое движение, каждая мысль должны быть сегодня безупречны. Неожиданно она поняла, почему Джун Рорк так безжалостно и неумолимо муштровала их изо дня в день. Самая трудная реплика – первая. Ну а уж после нее сработает репетиционный инстинкт, и память механически воспроизведет все то, на что Джун их натаскивала два месяца.
Карл Мэджинис, пробегая мимо Челси, прошептал:
– Шестьдесят секунд!
Челси кивнула. Ее руки отчаянно дрожали. Ей вдруг захотелось в туалет, но она вспомнила, что уже бегала туда всего пять минут назад. Кровь громко стучала у нее в висках, а от волнения перехватило дыхание.
– Эй, красавица, – услышала она справа от себя. Она подняла голову и увидела Коди, приготовившегося к выходу. – Все будет замечательно, поверь мне.
Она постаралась улыбнуться и громко прошептала:
– Почему я должна тебе верить?
– Я тебя когда-нибудь обманывал?
– Нет. Ну и что из этого?
Даже в тусклом свете рабочих огней сцены она заметила, как взволнованно блестят его пронзительно-зеленые глаза.
– А то. Если все пройдет гладко, то, может, поужинаем вместе? – с улыбкой прошептал Коди.
Челси ликовала. Ужин наедине с Коди Флинном? Да она всю жизнь мечтала о таком приглашении!
– Идет. – Но вдруг нахмурилась. – А вдруг провал?
Коди стрелой выскочил на сцену и упал на колени рядом с Челси.
– Все будет прекрасно, крошка. – Он быстро поцеловал ее в губы. – Ни пуха ни пера!
Челси почувствовала, как бешено заколотилось ее сердце при прикосновении его губ. Она нагнулась и поцеловала его горячо и нежно.
– Если все будет хорошо, могу я рассчитывать на вознаграждение?
Коди кивнул, и тут на сцене вспыхнули софиты, а узкая полоска света под занавесом начала медленно тускнеть и наконец погасла. Он подскочил и бросился за кулисы. Челси чувствовала, как горят у нее щеки. Звук открывающегося занавеса легким эхом отозвался в притихшем зале. Но руки Челси уже не дрожали. Теперь все мысли ее сосредоточились на игре. Отныне ее имя – Кэсси Фрэнкс. И весь Нью-Йорк будет у ее ног.
Итак, спектакль начался.
Занавес медленно открылся, яркий свет прожекторов ударил в полную силу. Действие первое. Сцена первая. Декорации представляют гостиную в роскошном поместье семейства Фрэнкс. Художники потрудились на славу: дорогостоящий облицовочный материал полностью создавал иллюзию добротной мебели, выполненной из тяжелого дерева. Сцена была оборудована сложной компьютеризированной системой технических приспособлений, обеспечивающих смену интерьеров в зависимости от развития действия. Все смонтировано и работает четко, без единого сбоя. Посреди сцены на бархатном диванчике в стиле королевы Анны сидит Кэсси Фрэнкс и рассеянно разглядывает свои руки.
Челси почувствовала, как огонь прожекторов жжет ей кожу. Она покосилась на зал: там, за краем сцены, простиралось покрывало темноты. Но она знала, что оттуда, из этой темноты, на нее смотрят сотни глаз. Ощущение было восхитительное.
Мелодично звякнув хрустальной крышкой, Аманда закрыла графин, повернулась и жестким, назидательным тоном произнесла:
– Кэсси, ты ведешь себя словно ребенок. Мы все чувствуем, как нам не хватает твоего отца, но мне кажется, что ты впадаешь в крайность.
Кэсси посмотрела на мать, полуобернувшись к зрительному залу. Усиленный акустической системой, ее голос прозвучал уверенно и сильно:
– В крайность? Мама, да ведь он же умер! – Она порывисто поднялась с дивана. – И ты это называешь крайностью?
Джун обвела взглядом притихший зал: все зрители с благоговейным вниманием следили за каждым словом, которым обменивались Кэсси и ее мать. Когда на сцене появился Эван Чэмберс, публика заметно оживилась. Очевидно, у Коди Флинна были горячие поклонники и в Нью-Йорке. Вероятно, туристы, подумала Джун. И вновь стала следить за его игрой. Играл он превосходно. Как, впрочем, и все остальные. Каждое слово, реплика были безукоризненными. Пожалуй, они играли даже лучше, чем на генеральной репетиции два дня назад. Правда, публика, к удивлению Джун, порой принималась хохотать там, где, по ее мнению, не было ничего смешного, и оставалась серьезной там, где можно было посмеяться. Но сцены Кэсси с матерью получились особенно трогательными. Кое-кто из зрителей достал даже носовые платочки, чтобы смахнуть слезы. Это было именно то, чего добивалась Джун.
Единственное, что беспокоило ее на протяжении всего спектакля, – так это любовные сцены между Челси и Коди. На ее взгляд, оба немного переигрывали и были чересчур убедительными. Страсть, разыгрываемая актерами на сцене, не казалась ей столь очевидной на репетициях. Джун старалась убедить себя, что в ней говорит больное, измученное воображение. Она допускала, что на премьере актеры всегда выкладываются сильнее, чем обычно. Но тут было явно нечто иное. Она видела это по их глазам даже через темное пространство зрительного зала. Между ними чувствовалась какая-то особая связь, желание прикасаться друг к другу, взаимная тяга. Разумом Джун понимала, что все это – глупая ревность, но все же избавиться от нее не могла.
В конце первого действия, как обычно, она проскользнула за кулисы, где немедленно включилась в работу: давала советы, делала замечания, делилась впечатлениями о реакции зрительного зала. Своей энергией она заряжала актеров для второго действия.
Когда занавес закрылся во второй раз, Джун подумала, что второе действие можно было бы провести чуточку быстрее. Они закончили его на пять минут позже, чем обычно. Однако это объяснялось новыми паузами, в течение которых публика смеялась или аплодировала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48