Том был к ней очень внимателен и подробно рассказывал обо всем, что происходило на ранчо. По тому, как Эллен смотрела на сына, Энни догадалась, что Том – ее любимец.
– Так, значит, Энни, ты напишешь о нас большую статью в свой журнал? – спросил Хэнк.
– Непременно, Хэнк. С твоим портретом во всю страницу.
Хэнк довольно загоготал.
Энни спросила у Фрэнка, как появилось это ранчо. Оказывается, их семья перебралась сюда, когда они с Томом были еще мальчишками. Он отвел ее от стола и стал показывать старые фотографии, объясняя, кто есть кто. В череде этих сменяющих друг друга сосредоточенных лиц было что-то очень трогательное. Даже то, что они выжили в этом суровом краю, было равносильно подвигу. Слушая историю их деда, Энни случайно поймала на себе взгляд Тома. Тот приветливо ей улыбнулся.
Когда они с Фрэнком вновь уселись за стол, Джо как раз рассказывал Грейс о женщине-хиппи, которая живет в горах. Она купила нескольких мустангов и отпустила их на волю. У них родились жеребята, и теперь в горах целое стадо диких лошадей.
– У нее самой много малышей, и они бегают там совсем голые. Папа зовет ее Гранола. Они приехали сюда из Лос-Анджелеса.
– Начинается калифорнизация, – протянул Хэнк. Все засмеялись.
– Да хватит тебе, Хэнк, – сказала Дайана.
Позже, за десертом, когда все приступили к пирогу с тыквой и самодельному вишневому мороженому, Фрэнк сказал:
– Знаешь что, Том? Пока ты работаешь с конем, Энни и Грейс могли бы жить в речном доме. Это же безумие – мотаться постоянно туда и обратно.
От Энни не ускользнул взгляд, который Дайана метнула в сторону мужа. Этот вопрос явно раньше не поднимался. Том посмотрел на Энни.
– А что? – сказал он. – Прекрасная мысль.
– Очень мило с вашей стороны, но…
– Да знаю я, черт подери, этот ваш дом в Шото. Совсем прогнил и вот-вот обрушится вам на головы.
– Фрэнк, речной дом – тоже не дворец. И кроме того, Энни, возможно, хочет чувствовать себя более независимо.
Энни не успела еще ничего сказать, как Фрэнк обернулся к детям:
– А ты что думаешь, Грейс?
Грейс вопросительно взглянула на Энни, но лицо ее говорило само за себя. Фрэнк именно на это и рассчитывал.
– Значит, договорились.
Дайана резко поднялась со своего места.
– Пойду сварю кофе, – сказала она.
5
Когда Том вышел из дверей ранчо на крыльцо, месяц цвета слоновой кости еще не покинул предрассветное небо. Том постоял на крыльце, натягивая перчатки и ощущая кожей утренний холодок. Все вокруг сверкало инеем – ни ветерка, – даже пар от дыхания не колыхался. Собаки выбежали приветствовать хозяина, виляя не только хвостом, но и всем телом. Том приласкал их и кивком приказал бежать к загонам; те мгновенно помчались, покусывая и сбивая друг друга на бегу, оставляя четкий след в заиндевелой траве. Том поднял воротник своей куртки и, спустившись с крыльца, последовал за собаками.
Желтые шторы на окнах верхнего этажа речного домика были еще задернуты – Энни и Грейс, должно быть, спали. Вчера во второй половине дня Том перевез их, а все утро у них с Дайаной ушло на наведение порядка. За все это время невестка не проронила ни слова, но плотно сжатые губы и то, как она яростно водила по полу пылесосом и заправляла кровати, говорило само за себя. Энни отвели основную спальню, окна которой выходили на речку. В этой комнате была раньше спальня Дайаны и Фрэнка, а еще раньше – его и Рейчел. Грейс предназначалась бывшая спальня Джо, расположенная в глубине дома.
– Сколько они здесь пробудут? – спросила Дайана, приготовив кровать для Энни.
– Не знаю. Смотря как пойдут дела у коня.
Дайана ничего не сказала, только с такой силой двинула коленями кровать на прежнее место, что раздался громкий стук спинки о стенку.
– Но если ты против, то…
– Кто сказал, что я против? Ничего подобного. – Она, громко топая, вышла на лестницу, чтобы взять с перил оставленные там полотенца. – Надеюсь, эта дамочка умеет хоть что-то стряпать.
Когда Энни и Грейс приехали, Дайана уже удалилась. Том помог им выгрузить вещи и отнести все наверх. Среди прочих вещей он с радостью углядел две большие коробки с продуктами. Косые лучи проникали сквозь большое окно в гостиную, создавая ощущение простора. Энни не преминула сказать, что отсюда очень красивый вид на реку. Она попросила позволить ей придвинуть обеденный стол к окну, чтобы, работая, поглядывать между делом на речку и загоны. Они вдвоем передвинули стол на новое место, после чего Том поставил на него компьютеры, факс и еще какие-то электронные штучки, о назначении которых даже не догадывался.
Тома очень поразило, что Энни первым делом – еще на распаковывая вещи, не поглядев даже, где будет спать, – стала искать место для работы. Но по лицу Грейс, невозмутимо взиравшей на действия матери, он понял, что тут нет ничего странного – так уж у них заведено.
Вчера вечером Том, как всегда, пошел проверить лошадей и на обратном пути не мог не взглянуть в сторону речного дома. Там горел свет, и Тому захотелось вдруг узнать, что они сейчас делают, – эта женщина и ее ребенок, о чем говорят. Глядя на четкий силуэт дома, он вдруг вспомнил Рейчел и ту боль, что жила в этих стенах много лет назад. И теперь там снова поселилась боль – такая, сильнее которой не бывает: ее рождает чувство взаимной вины, ею искалеченные души терзают тех, кого больше всего любят.
Том прошел мимо загонов – заиндевевшая трава похрустывала под ногами. Тополя были словно укутаны белоснежным кружевом с серебристыми блестками, а на востоке уже начинало розоветь – скоро там взойдет солнце. Собаки поджидали его у конюшни. Хотя они знали, что путь внутрь для них закрыт, но каждый раз надеялись, что, может, повезет и удастся прошмыгнуть. Том пинком прогнал их и вошел.
Через час, когда солнце уже растопило изморозь на крыше, Том вывел наружу молодого коня – из тех, кого натаскивал на прошлой неделе, – и одним прыжком вскочил в седло. У коня, как и у всех лошадей, побывавших в его руках, был легкий, свободный шаг. Том неторопливо поехал по грязной дороге к лугам.
Проезжая мимо речного домика, Том заметил, что шторы в комнате Энни уже раздвинуты, а немного дальше заметил следы на обледеневшей траве у дороги и ехал по ним, пока те не затерялись в ивняке, где дорога сменилась бродом – здесь можно было перебраться через реку по выступающим из воды камешкам. По влажным отпечаткам на камнях Том понял, что кто-то здесь уже проходил.
Конь заметил женщину раньше, чем сам Том, – он насторожился и навострил уши. Присмотревшись, Том увидел Энни, которая бегом возвращалась с луга. На ней были светло-серая плотная футболка, черные легинсы и спортивные туфли за сто долларов, которые недавно рекламировали по телевизору. Она его не замечала, и Том, остановив коня у самой воды, ждал, когда Энни подбежит ближе. Сквозь тихий плеск до него доносилось ее дыхание. Волосы она убрала назад, лицо от холодного воздуха и быстрого бега раскраснелось. Она смотрела себе под ноги, необычно сосредоточенная, и если бы конь тихонько не заржал, наскочила бы прямо на них. Но тут Энни подняла глаза и замерла ярдах в десяти от них.
– Привет!
Том вежливо коснулся шляпы.
– Бегаем трусцой?
Она приняла шутливо-оскорбленный вид:
– Я не бегаю трусцой, мистер Букер. Я просто бегаю.
– Это хорошо, потому что местные гризли охотятся только за теми, кто бегает трусцой.
Энни широко раскрыла глаза:
– Медведи гризли? Вы говорите серьезно?
– Понимаете, мы стараемся, чтобы они всегда были сыты. Следим, так сказать, за их питанием – ни в чем не отказываем. – Видя, что Энни по-настоящему встревожена, Том сменил тон: – Я шучу. Они здесь действительно водятся, но только в горах. Вы в полной безопасности. – Он хотел прибавить, что есть еще горные львы, но передумал: если она слышала про ту историю, что приключилась в Калифорнии, то вряд ли сочтет его слова забавными.
Энни посмотрела на него укоризненно – зачем он ее пугает, – но тут же улыбнулась и подошла ближе, щурясь и прикрывая от солнца глаза. Ее грудь и плечи колыхались в одном ритме с дыханием, от разгоряченного тела вились тонкие струйки пара.
– Хорошо спали? – поинтересовался Том.
– Я нигде хорошо не сплю.
– А как отопление? Оно некоторое время…
– Все хорошо. Правда, правда. Очень любезно с вашей стороны пригласить нас в этот дом.
– Дому полезно, когда в нем живут.
– Все равно большое спасибо.
Некоторое время они неловко молчали, не зная, о чем еще говорить. Энни протянула руку к лошади, но сделала это слишком неожиданно – та дернула головой и отпрянула.
– Простите, – пробормотала Энни. Том потрепал коня по холке.
– Протяните руку. Немного ниже, вот так – надо, чтобы он почувствовал ваш запах. – Конь поднес морду к руке Энни, щекоча ее и шумно вздыхая. На губах Энни заиграла улыбка, и Том в который уже раз подумал, что уголки ее рта живут какой-то своей жизнью, приберегая на каждый случай особенную улыбку.
– Он очень красив.
– Да, неплохой конь. Вы ездите верхом?
– Когда-то ездила. Когда была в том же возрасте, что и Грейс.
В ее лице произошла неуловимая перемена, и Том мгновенно пожалел, что задал такой вопрос. И не знал, как исправить ошибку, потому что понял: она винила себя за то, что случилось с дочерью.
– Надо возвращаться, а то еще замерзну. – Она, обогнув коня, заторопилась дальше, на ходу бросив Тому:
– А я думала, что тут уже весна.
– У нас говорят: если вам не нравится погода в Монтане, подождите пять минут.
Повернувшись в седле, он смотрел, как Энни переходит брод по камням. В одном месте она поскользнулась, и нога ушла под воду. Том знал, что вода сейчас ледяная.
– Подвезти?
– Не надо. Все в порядке.
– В два часа я заеду за Грейс, – крикнул он ей вслед.
– О'кей.
Перебежав речку, Энни остановилась и помахала ему. Том опять приложил руку к шляпе, глядя, как она снова перешла на бег, сосредоточенно глядя под ноги и ничего вокруг не замечая.
Пилигрим пулей вылетел на манеж, взрыв копытом красноватый песок. Напряженный хвост его судорожно подергивался, уши были в постоянном движении. Безумный взгляд устремлен на открытые ворота, через которые он только что выбежал и через которые, он знал, сейчас за ним последует человек.
Тот в этот раз был не на Римроке – он шел, держа в руках шест с оранжевым флажком и свернутую кольцом веревку. Выйдя на манеж, он закрыл за собой ворота и направился к середине. По небу низко бежали сероватые облачка, и освещение постоянно менялось – становилось то тусклее, то ярче.
С минуту конь и человек стояли друг напротив друга, как бы взвешивая свои силы. Наконец у Пилигрима сдали нервы. Он фыркнул и, опустив голову, отступил назад. Том же стоял неподвижно, как статуя, уткнув шест в песок. Потом шагнул к Пилигриму, одновременно приподняв шест, хлопая флажком. Конь тут же сорвался с места и бросился влево.
Он бегал по кругу, взрывая песок, фыркая и мотая головой. Его слегка приподнятый скрученный хвост со свистом рассекал воздух. Корпус повернут в одну сторону, голова – в другую. Каждый мускул тела напряжен – все в нем сосредоточено на присутствии человека. Чтобы ни на секунду не терять врага из виду, конь скашивал левый глаз. Ни разу не отклонился он от заданной страхом траектории: бесконечный ужас удерживал его в определенных границах, а другой, правый, глаз воспринимал мир как сплошное, бессмысленно кружащееся пятно.
Вскоре бока коня залоснились от пота, а в углах пасти выступила пена. Но человек продолжал гонять его по кругу, и каждый раз, как конь замедлял бег, очередной взмах флажка заставлял его вновь устремляться вперед.
Грейс следила на происходящим со скамьи, которую Том поставил для нее за оградой. Она впервые видела, как Том работает без своего коня. Сегодня в нем была особенная сосредоточенная напряженность, она заметила это сразу, когда он ровно в два часа приехал за ней на своем «Шевроле». Ведь сегодня – они оба знали – началась настоящая работа с Пилигримом.
От плавания ножные мышцы коня окрепли, а шрамы на морде и груди стали менее заметны. Теперь пришло время лечить шрамы в его душе. Том остановил машину у конюшни и пропустил Грейс вперед – девочка шла туда, где последним в длинном ряду было стойло Пилигрима. Верхнюю часть дверцы заменили на решетку, и Пилигрим увидел их еще издали. Когда они подошли, конь, как всегда, забился в угол, опустил голову и прижал уши. Он, однако, перестал нападать на людей, и недавно Том разрешил Грейс самой поставить перед ним еду и воду. У коня была грязная шкура; грива и хвост спутаны, и Грейс безумно хотелось расчесать их.
В задней стене стойла была подвижная дверь, она вела в помещение, откуда было два выхода – на манеж и в пруд. Манипулировать передвижениями коня не представляло трудности – надо было только открыть соответствующую дверь и наступать на него, пока он не выбегал куда надо. Сегодня же конь, словно чувствуя новый поворот событий, никак не хотел выходить из стойла, и Тому пришлось совсем близко подойти к нему и легонько шлепнуть по заду.
Сейчас, когда Пилигрим пробегал мимо Грейс уже, наверное, в сотый раз, она видела, как конь покосился на Тома, не понимая, почему ему вдруг разрешили замедлить бег и флажок не взвивается снова. Том позволил коню перейти на шаг и потом остановиться. Пилигрим стоял, тяжело дыша и оглядываясь. Он не понимал, что происходит. Том направился к нему. Уши Пилигрима заходили ходуном – вперед-назад, вперед-назад. По телу пробежала дрожь.
– Видишь, Грейс? Видишь, как напряжены его мышцы? Словно перекручены. Да, тебе попался трудный парень. Его еще долго разваривать.
Грейс понимала, что Том имеет в виду. Как-то он рассказывал ей об одном старике по имени Дорренс – из Орегона, округ Уоллова; по словам Тома, лучше этого Дорренса в лошадях не разбирался никто. Когда старик работал с нервными лошадьми, он время от времени подходил к ним и тыкал пальцем в мышцы, говоря, что они должны быть на ощупь как разваренная картошка. Грейс подумала, что Пилигрим ни за что не согласится на такие проверки. Он поводил головой из стороны в сторону, испуганно следя за приближением человека, и когда Том находился от него в пяти ярдах, отпрянул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48