Брал сантехнику тут, доставка супер
Старший Федечка, заглотив рюмаху рома, выматерился ещё раз кучеряво-стальной казематной проволокой. Младшенький Петечка печально задумался, как студент над конспектом по сопротивлению материала.
— И что будем делать? — задала вопрос до сих пор безмолвствующая Стелла. — Делать что-то надо, мальчики. Есть какие предложения? — спросила.
— Есть, — ответил я, menhanter.
* * *
Скособоченный рыбачий домик плавал в предрассветном тумане. Химеры сновидений бродили под его окнами. Анастасия спала — так спит счастливый ребенок, улыбаясь сахарным ангелочком. Вот бы только не знать, что натворил этот «ангелочек».
— Это ты, — дрогнули её ресницы, пугая сон. — А я думала, сбежал от меня.
— Хотел, да не получилось, — и поцеловал холодный лоб — холодный, как утренняя волна.
— А ты больше не уйдешь?
— Весь день наш, — пообещал. — Спи.
Она уснула на моей руке — девочка не могла знать, что я её уже предал. Руководствуясь интересами дела, а также интересами самой Анастасии, между мной и братьями Собашниковыми была достигнута договоренность, которая предусматривала её отлет в Канаду — к любимому дядюшке. Это было единственное условие, мне поставленное. И я решил выполнить его. Зачем калечить чужую молодую судьбу? Хотя, если быть откровенным, все это пустые отговорки: для меня прежде всего дело. Выполнить боевую задачу — вот высшая цель. Выполнить цель любой ценой? И что потом, menhanter?
И с этой неприятной мыслью проваливаюсь в омут небытия. И топь сна, как болото, вбирает меня всего. И, кажется, меня нет. Я был — и теперь меня нет. Где я?
— Эй, соня, — родной голос возвращает меня в солнечную галактику, теплую и прекрасную. — Хватит дрыхнуть, старик, — и меня хватают за ноги. Пошли на море!
— Анастасия, — возмущенно брыкаюсь и выпадаю из домика на берег, песчаный и пустой. — Я тебе покажу, какой я старик!
— Ну, догони-догони, молодой такой, — и улепетывает по влажной кромки между небом и землей.
Кажется, я уже такую картину видел в кино: она бежит, он её догоняет. Мило-мило. Да делать нечего — беги, menhanter, беги, солнце уже высоко, оно бьет в зените, а, значит, часы взрывного механизма уже запущены и скоро произойдет то, что должно произойти: братья Собашниковы, чтобы спасти свои жизни и жизнь сестры, напичкали личную яхту тротилом до ватерлинии, решив сделать подарок запоминающимся для нового владельца быстроходной «Анастасии» — запоминающимся на всю его оставшуюся мимолетную жизнь.
Господин Дыховичный, разыгрывая умную партию, предусмотрел все, не предусмотрел лишь одного: меня, menhanter. Того, кто способен для достижения своих корыстных целей поступиться своими принципами. Впрочем, какие могут быть принципы у охотника за «духом»? Хотя отсутствие принципов — это тоже принцип.
Анастасия мелькает розоватыми, как фламинго, пятками по мелководью. Она счастлива и вечна. Я бегаю за этим хохочущим фламинговым счастьем ловлю его, обнимаю и падаю с ним в волну.
— Ты меня любишь?
— Люблю.
— И я тебя, — смеется. — Ой, а это что за рыбка?
— Золотая рыбка, солнце мое.
Потом мы валяемся на горячем шелковистом песочке и о чем-то болтаем о моде. Я поддакиваю Анастасии, щурюсь в морскую синь и вижу:
как в порт катит автомобильный кортеж из шести импортных лоснящихся колымаг;
как этот кортеж рулит к яхте «Анастасия», готовой поднять паруса по приказу нового хозяина;
как из лимузина выбирается он, новый хозяин, в летнем костюме от Версаче, а вслед за ним торопится восторженно-менуэтная, хитроватая Римма, девушка для личного пользования;
как они в окружении телохранителей поднимаются на борт яхты, начиненной, как пирожок фаршем, двадцатью килограммами, напомню, тротила…
— Ты меня не слушаешь, — Анастасия приближает лицо к моим глазам. Смотреть прямо и отвечать, о чем я говорила?
Я целую её пересохшие губы и повторяю последние слова о том, что «Элизабет Харли, невеста Хью Гранта, счастлива, что наконец-то нашла духи, о которых мечтала всю жизнь. Цветочный аромат Pleasures от Estee Lauder напоминает ей английский садик…»
— Так, радость моя? — улыбаюсь. — И чем ещё наша Элизабет Харли счастлива?
— Ну слушай.
Я продолжаю делать вид, что чрезвычайно обеспокоен проблемами моды на туманном Альбионе, а сам возвращаюсь в параллельный мир и снова вижу:
как на причале мрачные братья Собашниковы прощаются со своей плавучей красоткой;
как она, прекрасная и легкая «Анастасия», отходит от причала для местного веселого круиза;
как в руках господина Дыховичного победно пенится шампанское в бокале;
как ветер рвет подымающие паруса и солоноватые брызги волн…
— Эй, ты где? — прерывает видение Анастасия.
— Я здесь.
— И я здесь.
— И что? Повторить?
— Нет, повторять ничего не надо, — смеется. — А лучше скажи, сколько нам ещё в этой дыре сидеть?
— Минут пять.
— Правда?
Анастасия не верит, я вынужден божиться, и она бежит в море, и плещется в нем, и счастливо смеется — она не знает, что через несколько дней мы расстанемся. Так сложились обстоятельства и мы вынуждены будем проститься.
Девочка проявит мужество, она не будет плакать, только, уходя к самолету, недоуменно передернет подростковыми плечами. Я буду смотреть вслед и ждать: вот-вот оглянется — она не сделает этого, и будет права. А пока она счастлива — выходит из моря.
И когда она, сотканная из смеха, солнца и брызг, выходит из свободного морского пространства, за её спиной, будто лопается стекло огромного небосклона. Анастасия удивленно оглядывается:
— Гроза?
— Если он такой умный — почему он такой мертвый? — вещаю себе под нос.
— Что?
— Будет, говорю, дождь, — и поднимаюсь на ноги. — Вперед, радость, нас ждет цивилизация: бензин-керосин и прочие сульфаты-нитраты!
— Ура! — смеется Анастасия. — Отравимся алюминиевыми огурцами и умрем через сто лет и в один день.
— В муках я не согласный помирать.
— А мне плевать!
— Плеваться некрасиво!
— Мне все можно, вот!.. Тьфу-тьфу!
— Ах ты, ещё и верблюд!..
— Верблюд — это ты, а я — верблюжонок!
Мы дурачимся и, обнимаясь, бредем по мокрой кромке вечного моря. И такое впечатление, что мы идем по кромке неба — потому что наших следов на песке уже нет.
3. Армия любовников, год 1994
Как правило, осенью открывается новый охотничий сезон для menhanter. И кажется надо радоваться мне, охотнику за скальпами соотечественников, да почему-то хандрю и от скуки смотрю по ТВ отечественный фильмец «Телохранитель». Есть ещё американский — претенциозный и глупый, наш мне больше нравится, хотя тоже сказка для доверчивых взрослых. В жизни все намного прозаичнее, как дождь, моросящий за окном.
Наверное, моя меланхолия именно от этого дождя? Других причин нет. Я умею владеть памятью и не рефлексировать по житейским мелочам, хотя могу иногда себе позволить нырнуть в прореху прошлого. Только зачем? Прошлое не исправить и его нет, будущее нам неведомо, остается только настоящее. А в настоящем: октябрьский холодный дождик, под которым мы обречены жить вечно. Такова наша планида и с этим ничего не поделаешь.
Надо жить в обстоятельствах, которые нам предлагаются. Хотя у меня есть очередная мечта, и я её, к сожалению, не исполню. Хотя где-то прочитал, что все желания исполняются, а если не сбылось, то и желания не было. Значит, если по-настоящему захотеть, каждый может исполнить любое желание, каким бы оно не казалось фантастическим. А если так говорят, значит, оно так и есть на самом деле. Каждый способен воплотить мечту в действительность. Кроме меня. Моя мечта несбыточная. Какая же она? Я хочу прожить, как скорпион в пустыне, триста тридцать три года, чтобы посмотреть на будущее свой родины. Позволю пафос: неужели великая нация обречена на жалкое существование у хлорированной параши мировой цивилизации?
Ненавижу запах хлорки. Помню, как мы, семилетние, прятались в общественном сортире и через щели подглядывали за отвратительными тетками из соседнего базара. Более омерзительного зрелища трудно было придумать. Но мы, дураки, храбрились друг перед другом, не понимая, что едкий запах хлорки навсегда проникает в наши молодые кости, разрушая их природную чистую структуру, навсегда делает нас безвольными свидетелями чужих, церемониальных испражнений.
Звук телефона прерывает мои столь пессимистические рассуждения. Кто это по мою душу? Слышу в трубке напряженный и незнакомый, с картавинкой голос:
— Добрый вечер. Господин Стахов?
— Он, — говорю. — С кем имею честь?
И получаю обстоятельный ответ, что меня беспокоит некто Лазаревич Ирвинг Моисеевич по рекомендации господина Старкова: для меня есть срочная работа.
— У меня отпуск, — говорю. — За свой счет. — И признаюсь. — И дождь: нелетная погода.
— Простите, мне сказали, что вы таки серьезный человек, — обижается собеседник.
— Дорогой Ирвинг Моисеевич, — не выдерживаю я. — Моя работа дорого оплачивается, вам это тоже сообщили?
— Разумеется.
— И какой суммой располагаете? — задаю некорректный вопрос по телефону исключительно для того, чтобы прекратить переговоры: идти под дождь выше моих сил.
— Вы меня неправильно поняли, я представляю интересы клиента.
— Сколько? — хамлю.
— Простите, минуточку, — в трубке мелкие электрические разряды, и я понимаю, что где-то там, в другой жизни, происходит скоропалительное производственное совещание. — Алло? Все зависит от срока поисков.
— Сколько, господа? — раздражаюсь: все-таки не хочется идти под проклятый дождь.
— Миллион.
— Рублей? — брякаю.
Мне ответили с нервным смешком — долларов. Я не удивился, если у кого-то возникли тяжелые, как свинец, проблемы, их надо решать. И по возможности мгновенно и за любые деньги. Хотя миллион вечнозеленых это даже по нашим мошенническим временам резво и резко. Что же эта за проблема, оцененная в столь нескромную сумму?
Моя отличительная черта — любознательность. К тому же у меня есть свои материальные проблемы и лишний «лимончик» в кармане сюртука не помешает.
Все это вместе заставляет меня выбраться из теплой домашней конуры и совершить вихляющую пробежку между луж, отсвечивающих свет мещанских окошек. Дождь сечет по лицу, точно шрапнелью. Прыгаю в подержанный джипик «Гранд чероки» (черный металлик), прикупленный по случаю. Исключительно удобное средство передвижения по столичным проспектам, улицам и переулкам, забитым транспортом. Чувствую себя в нем, как в Т-34, жаль только, что нет крупнокалиберного пулемета на крыше, а так не машина — мечта menhanter.
Поеживающийся от мороси вечерний город искрится рекламой, витринами, светофорами. Мой внедорожник мчится по Садовому — час пик закончился, и основная транспортная артерия свободна, как млечный путь для звездоплавателя.
Естественно, прежде чем пуститься в неведомое странствие я нашел по сотовому телефону полковника Старкова.
— Господин Лазаревич? — удивился он. — А кто это? — Потом вспомнил. Ах, Ирвинг-Ирвинг, знаю-знаю такого козлика.
— И что это?
— Адвокатишко. И довольно известный там.
— Где?
— В верхних эшелонах власти, Алекс, — и поведал о том, что у неизвестного ему клиента господина Лазаревича возникли проблемы ну очень личного порядка.
— То есть?
— Хрен их знает, в подробности не вдавался, — отвечал товарищ. — А в общем — шантаж. Хотят найти какого-то шантажиста, но чтобы доверительно и без скандала. Контора нынче дать таких гарантий не может и я вспомнил о тебя, Стах. А что, какие-то проблемы?
— Пока никаких, — и промолчал: кроме цены.
Миллион долларов — детишкам на молочишко. Если удачно обтяпаю подозрительное дельце отправлю равноценные суммы в американский штат Калифорния и в канадский город Монреаль. В первом случае дочери на потенциальную свадьбу, во втором двухлетнему сыну на игрушки.
Когда-то я был на море, там на жестких и мокрых водорослях случилась скороспелая love story c девушкой по имени Анастасия. Тогда эта история, к сожалению, не могла иметь будущего, остался лишь горький вкус воспоминаний. Анастасия уехала на постоянное место жительство в страну кленового листа и там, как я узнал позднее, родила богатыря в три килограмма шестьсот грамм. Такая вот неожиданная история. И теперь у меня имеется ещё Славик, так юная мама назвала сына: в честь затерявшегося в обширных российских просторах папаши Вячеслава Ивановича.
Черт знает что, Алекс: жизнь твоя не жизнь — анекдотический случай. И ничего пока нельзя сделать, кроме одного: отслеживать судьбы своих детей на расстоянии в десять тысяч миль.
Так что вышеназванная сумма, деленная пополам, будет им кстати. И с этой положительной мыслью я на комфортабельном джиповом танке въезжаю на площадь Белорусского вокзала — здесь должна состоятся наша конфидециальная встреча с господином Лазаревичем. По его словам он прибудет на лимузине марки «Кадиллак севиль STS» цвета светлого беж. Как говорится, жить красиво не запретишь.
Привокзальная часовая луковица утверждала, что я прибыл на четверть часа раньше обговоренного срока. Вот что значит материальный стимул — шучу, конечно. Решаю размяться перед ответственным разговором и, выбравшись из машины, иду по лужам вдоль живого торгового ряда нищих старух и гвардейских молодух, сбывающих с рук залежалые харчи пассажирам дальнего следования: от фальсифицированной водки до пирожков с домашними пушистыми котятами. Из музыкального ларька рвется модный мотивчик — гимн железной дороги: о мальчике, который хочет в Тамбов, ты знаешь чики-чики-чики-чики-та. Возле ларька нетрезво пританцовывают странные фигуранты. Это бомжики, опустившиеся донельзя: нечистоплотные оборвыши с краснознаменными пробойными рожами. Один из них долговязый и похожий на ершик, которым чистят туалетные гнезда, вскинул руку и завыл:
— Командир, дай каких-нибудь денег. На пропитани-и-и-и! Не местные мы — из Адессы-мамы!
— Там море, — вспомнил я.
— Море-море! Ой, какое море, жемчужина у моря! — продемонстрировал рот с металлическими зубами.
— Жемчужина у моря, говоришь, — рассмеялся и вытянул ассигнацию с ржавой подпалиной.
Бомж от неожиданного счастья забыл закрыть рот и туда сеял серебристый дождик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— И что будем делать? — задала вопрос до сих пор безмолвствующая Стелла. — Делать что-то надо, мальчики. Есть какие предложения? — спросила.
— Есть, — ответил я, menhanter.
* * *
Скособоченный рыбачий домик плавал в предрассветном тумане. Химеры сновидений бродили под его окнами. Анастасия спала — так спит счастливый ребенок, улыбаясь сахарным ангелочком. Вот бы только не знать, что натворил этот «ангелочек».
— Это ты, — дрогнули её ресницы, пугая сон. — А я думала, сбежал от меня.
— Хотел, да не получилось, — и поцеловал холодный лоб — холодный, как утренняя волна.
— А ты больше не уйдешь?
— Весь день наш, — пообещал. — Спи.
Она уснула на моей руке — девочка не могла знать, что я её уже предал. Руководствуясь интересами дела, а также интересами самой Анастасии, между мной и братьями Собашниковыми была достигнута договоренность, которая предусматривала её отлет в Канаду — к любимому дядюшке. Это было единственное условие, мне поставленное. И я решил выполнить его. Зачем калечить чужую молодую судьбу? Хотя, если быть откровенным, все это пустые отговорки: для меня прежде всего дело. Выполнить боевую задачу — вот высшая цель. Выполнить цель любой ценой? И что потом, menhanter?
И с этой неприятной мыслью проваливаюсь в омут небытия. И топь сна, как болото, вбирает меня всего. И, кажется, меня нет. Я был — и теперь меня нет. Где я?
— Эй, соня, — родной голос возвращает меня в солнечную галактику, теплую и прекрасную. — Хватит дрыхнуть, старик, — и меня хватают за ноги. Пошли на море!
— Анастасия, — возмущенно брыкаюсь и выпадаю из домика на берег, песчаный и пустой. — Я тебе покажу, какой я старик!
— Ну, догони-догони, молодой такой, — и улепетывает по влажной кромки между небом и землей.
Кажется, я уже такую картину видел в кино: она бежит, он её догоняет. Мило-мило. Да делать нечего — беги, menhanter, беги, солнце уже высоко, оно бьет в зените, а, значит, часы взрывного механизма уже запущены и скоро произойдет то, что должно произойти: братья Собашниковы, чтобы спасти свои жизни и жизнь сестры, напичкали личную яхту тротилом до ватерлинии, решив сделать подарок запоминающимся для нового владельца быстроходной «Анастасии» — запоминающимся на всю его оставшуюся мимолетную жизнь.
Господин Дыховичный, разыгрывая умную партию, предусмотрел все, не предусмотрел лишь одного: меня, menhanter. Того, кто способен для достижения своих корыстных целей поступиться своими принципами. Впрочем, какие могут быть принципы у охотника за «духом»? Хотя отсутствие принципов — это тоже принцип.
Анастасия мелькает розоватыми, как фламинго, пятками по мелководью. Она счастлива и вечна. Я бегаю за этим хохочущим фламинговым счастьем ловлю его, обнимаю и падаю с ним в волну.
— Ты меня любишь?
— Люблю.
— И я тебя, — смеется. — Ой, а это что за рыбка?
— Золотая рыбка, солнце мое.
Потом мы валяемся на горячем шелковистом песочке и о чем-то болтаем о моде. Я поддакиваю Анастасии, щурюсь в морскую синь и вижу:
как в порт катит автомобильный кортеж из шести импортных лоснящихся колымаг;
как этот кортеж рулит к яхте «Анастасия», готовой поднять паруса по приказу нового хозяина;
как из лимузина выбирается он, новый хозяин, в летнем костюме от Версаче, а вслед за ним торопится восторженно-менуэтная, хитроватая Римма, девушка для личного пользования;
как они в окружении телохранителей поднимаются на борт яхты, начиненной, как пирожок фаршем, двадцатью килограммами, напомню, тротила…
— Ты меня не слушаешь, — Анастасия приближает лицо к моим глазам. Смотреть прямо и отвечать, о чем я говорила?
Я целую её пересохшие губы и повторяю последние слова о том, что «Элизабет Харли, невеста Хью Гранта, счастлива, что наконец-то нашла духи, о которых мечтала всю жизнь. Цветочный аромат Pleasures от Estee Lauder напоминает ей английский садик…»
— Так, радость моя? — улыбаюсь. — И чем ещё наша Элизабет Харли счастлива?
— Ну слушай.
Я продолжаю делать вид, что чрезвычайно обеспокоен проблемами моды на туманном Альбионе, а сам возвращаюсь в параллельный мир и снова вижу:
как на причале мрачные братья Собашниковы прощаются со своей плавучей красоткой;
как она, прекрасная и легкая «Анастасия», отходит от причала для местного веселого круиза;
как в руках господина Дыховичного победно пенится шампанское в бокале;
как ветер рвет подымающие паруса и солоноватые брызги волн…
— Эй, ты где? — прерывает видение Анастасия.
— Я здесь.
— И я здесь.
— И что? Повторить?
— Нет, повторять ничего не надо, — смеется. — А лучше скажи, сколько нам ещё в этой дыре сидеть?
— Минут пять.
— Правда?
Анастасия не верит, я вынужден божиться, и она бежит в море, и плещется в нем, и счастливо смеется — она не знает, что через несколько дней мы расстанемся. Так сложились обстоятельства и мы вынуждены будем проститься.
Девочка проявит мужество, она не будет плакать, только, уходя к самолету, недоуменно передернет подростковыми плечами. Я буду смотреть вслед и ждать: вот-вот оглянется — она не сделает этого, и будет права. А пока она счастлива — выходит из моря.
И когда она, сотканная из смеха, солнца и брызг, выходит из свободного морского пространства, за её спиной, будто лопается стекло огромного небосклона. Анастасия удивленно оглядывается:
— Гроза?
— Если он такой умный — почему он такой мертвый? — вещаю себе под нос.
— Что?
— Будет, говорю, дождь, — и поднимаюсь на ноги. — Вперед, радость, нас ждет цивилизация: бензин-керосин и прочие сульфаты-нитраты!
— Ура! — смеется Анастасия. — Отравимся алюминиевыми огурцами и умрем через сто лет и в один день.
— В муках я не согласный помирать.
— А мне плевать!
— Плеваться некрасиво!
— Мне все можно, вот!.. Тьфу-тьфу!
— Ах ты, ещё и верблюд!..
— Верблюд — это ты, а я — верблюжонок!
Мы дурачимся и, обнимаясь, бредем по мокрой кромке вечного моря. И такое впечатление, что мы идем по кромке неба — потому что наших следов на песке уже нет.
3. Армия любовников, год 1994
Как правило, осенью открывается новый охотничий сезон для menhanter. И кажется надо радоваться мне, охотнику за скальпами соотечественников, да почему-то хандрю и от скуки смотрю по ТВ отечественный фильмец «Телохранитель». Есть ещё американский — претенциозный и глупый, наш мне больше нравится, хотя тоже сказка для доверчивых взрослых. В жизни все намного прозаичнее, как дождь, моросящий за окном.
Наверное, моя меланхолия именно от этого дождя? Других причин нет. Я умею владеть памятью и не рефлексировать по житейским мелочам, хотя могу иногда себе позволить нырнуть в прореху прошлого. Только зачем? Прошлое не исправить и его нет, будущее нам неведомо, остается только настоящее. А в настоящем: октябрьский холодный дождик, под которым мы обречены жить вечно. Такова наша планида и с этим ничего не поделаешь.
Надо жить в обстоятельствах, которые нам предлагаются. Хотя у меня есть очередная мечта, и я её, к сожалению, не исполню. Хотя где-то прочитал, что все желания исполняются, а если не сбылось, то и желания не было. Значит, если по-настоящему захотеть, каждый может исполнить любое желание, каким бы оно не казалось фантастическим. А если так говорят, значит, оно так и есть на самом деле. Каждый способен воплотить мечту в действительность. Кроме меня. Моя мечта несбыточная. Какая же она? Я хочу прожить, как скорпион в пустыне, триста тридцать три года, чтобы посмотреть на будущее свой родины. Позволю пафос: неужели великая нация обречена на жалкое существование у хлорированной параши мировой цивилизации?
Ненавижу запах хлорки. Помню, как мы, семилетние, прятались в общественном сортире и через щели подглядывали за отвратительными тетками из соседнего базара. Более омерзительного зрелища трудно было придумать. Но мы, дураки, храбрились друг перед другом, не понимая, что едкий запах хлорки навсегда проникает в наши молодые кости, разрушая их природную чистую структуру, навсегда делает нас безвольными свидетелями чужих, церемониальных испражнений.
Звук телефона прерывает мои столь пессимистические рассуждения. Кто это по мою душу? Слышу в трубке напряженный и незнакомый, с картавинкой голос:
— Добрый вечер. Господин Стахов?
— Он, — говорю. — С кем имею честь?
И получаю обстоятельный ответ, что меня беспокоит некто Лазаревич Ирвинг Моисеевич по рекомендации господина Старкова: для меня есть срочная работа.
— У меня отпуск, — говорю. — За свой счет. — И признаюсь. — И дождь: нелетная погода.
— Простите, мне сказали, что вы таки серьезный человек, — обижается собеседник.
— Дорогой Ирвинг Моисеевич, — не выдерживаю я. — Моя работа дорого оплачивается, вам это тоже сообщили?
— Разумеется.
— И какой суммой располагаете? — задаю некорректный вопрос по телефону исключительно для того, чтобы прекратить переговоры: идти под дождь выше моих сил.
— Вы меня неправильно поняли, я представляю интересы клиента.
— Сколько? — хамлю.
— Простите, минуточку, — в трубке мелкие электрические разряды, и я понимаю, что где-то там, в другой жизни, происходит скоропалительное производственное совещание. — Алло? Все зависит от срока поисков.
— Сколько, господа? — раздражаюсь: все-таки не хочется идти под проклятый дождь.
— Миллион.
— Рублей? — брякаю.
Мне ответили с нервным смешком — долларов. Я не удивился, если у кого-то возникли тяжелые, как свинец, проблемы, их надо решать. И по возможности мгновенно и за любые деньги. Хотя миллион вечнозеленых это даже по нашим мошенническим временам резво и резко. Что же эта за проблема, оцененная в столь нескромную сумму?
Моя отличительная черта — любознательность. К тому же у меня есть свои материальные проблемы и лишний «лимончик» в кармане сюртука не помешает.
Все это вместе заставляет меня выбраться из теплой домашней конуры и совершить вихляющую пробежку между луж, отсвечивающих свет мещанских окошек. Дождь сечет по лицу, точно шрапнелью. Прыгаю в подержанный джипик «Гранд чероки» (черный металлик), прикупленный по случаю. Исключительно удобное средство передвижения по столичным проспектам, улицам и переулкам, забитым транспортом. Чувствую себя в нем, как в Т-34, жаль только, что нет крупнокалиберного пулемета на крыше, а так не машина — мечта menhanter.
Поеживающийся от мороси вечерний город искрится рекламой, витринами, светофорами. Мой внедорожник мчится по Садовому — час пик закончился, и основная транспортная артерия свободна, как млечный путь для звездоплавателя.
Естественно, прежде чем пуститься в неведомое странствие я нашел по сотовому телефону полковника Старкова.
— Господин Лазаревич? — удивился он. — А кто это? — Потом вспомнил. Ах, Ирвинг-Ирвинг, знаю-знаю такого козлика.
— И что это?
— Адвокатишко. И довольно известный там.
— Где?
— В верхних эшелонах власти, Алекс, — и поведал о том, что у неизвестного ему клиента господина Лазаревича возникли проблемы ну очень личного порядка.
— То есть?
— Хрен их знает, в подробности не вдавался, — отвечал товарищ. — А в общем — шантаж. Хотят найти какого-то шантажиста, но чтобы доверительно и без скандала. Контора нынче дать таких гарантий не может и я вспомнил о тебя, Стах. А что, какие-то проблемы?
— Пока никаких, — и промолчал: кроме цены.
Миллион долларов — детишкам на молочишко. Если удачно обтяпаю подозрительное дельце отправлю равноценные суммы в американский штат Калифорния и в канадский город Монреаль. В первом случае дочери на потенциальную свадьбу, во втором двухлетнему сыну на игрушки.
Когда-то я был на море, там на жестких и мокрых водорослях случилась скороспелая love story c девушкой по имени Анастасия. Тогда эта история, к сожалению, не могла иметь будущего, остался лишь горький вкус воспоминаний. Анастасия уехала на постоянное место жительство в страну кленового листа и там, как я узнал позднее, родила богатыря в три килограмма шестьсот грамм. Такая вот неожиданная история. И теперь у меня имеется ещё Славик, так юная мама назвала сына: в честь затерявшегося в обширных российских просторах папаши Вячеслава Ивановича.
Черт знает что, Алекс: жизнь твоя не жизнь — анекдотический случай. И ничего пока нельзя сделать, кроме одного: отслеживать судьбы своих детей на расстоянии в десять тысяч миль.
Так что вышеназванная сумма, деленная пополам, будет им кстати. И с этой положительной мыслью я на комфортабельном джиповом танке въезжаю на площадь Белорусского вокзала — здесь должна состоятся наша конфидециальная встреча с господином Лазаревичем. По его словам он прибудет на лимузине марки «Кадиллак севиль STS» цвета светлого беж. Как говорится, жить красиво не запретишь.
Привокзальная часовая луковица утверждала, что я прибыл на четверть часа раньше обговоренного срока. Вот что значит материальный стимул — шучу, конечно. Решаю размяться перед ответственным разговором и, выбравшись из машины, иду по лужам вдоль живого торгового ряда нищих старух и гвардейских молодух, сбывающих с рук залежалые харчи пассажирам дальнего следования: от фальсифицированной водки до пирожков с домашними пушистыми котятами. Из музыкального ларька рвется модный мотивчик — гимн железной дороги: о мальчике, который хочет в Тамбов, ты знаешь чики-чики-чики-чики-та. Возле ларька нетрезво пританцовывают странные фигуранты. Это бомжики, опустившиеся донельзя: нечистоплотные оборвыши с краснознаменными пробойными рожами. Один из них долговязый и похожий на ершик, которым чистят туалетные гнезда, вскинул руку и завыл:
— Командир, дай каких-нибудь денег. На пропитани-и-и-и! Не местные мы — из Адессы-мамы!
— Там море, — вспомнил я.
— Море-море! Ой, какое море, жемчужина у моря! — продемонстрировал рот с металлическими зубами.
— Жемчужина у моря, говоришь, — рассмеялся и вытянул ассигнацию с ржавой подпалиной.
Бомж от неожиданного счастья забыл закрыть рот и туда сеял серебристый дождик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51