— А дело тухлое, — предупредил тучный майор, похожий на волосатую тетку, какую показывали праздной дореволюционной публики в базарные деньки. — Они молчат, как партизаны, а прокурору нужны факты. А какие могут быть факты?
Пролистав папку с делом об уличных торговцах героином, я удивился: почему их взяли без предварительной разработки?
— Это не ко мне, капитан, — задыхался майор от жары и производственной сумятицы. — Подозреваю, что по случаю. Кажись, было постановление об усилении борьбы?
Я хмыкнул — провинция работала по старинке, как в добрые времена: Центр слал секретные строгие предписания, а богобоязненное командование на местах торопилось исполнить их.
В настоящем случае мы имеем то, что имеем: да, тухлое дело, как яйцо 1913 года. По-видимому, руководство решило, что, если капитану Синельникову улыбнется удача, то можно будет наградить находчивого работничка почетной грамотой, а если случится промашка, то на нет и суда нет.
Я снова пролистал страницы дела. Единственное, что радует: оно о наркотиках. Следовательно, общественные и мои личные интересы совпадают. Будем всесторонне отрабатывать ситуацию, связанную с розысками наркобарона. Шанс мал на то, что мелкие уличные лавочники… хотя чем черт не шутит. Всякие чудеса случаются: иногда и шестерка бьет туза — один раз в сто световых лет.
Словом, надо действовать. И я отправляюсь на встречу с подследственными в СИЗО. Пешком — через площадь Ленина с одноименным гранитным патроном всего мирового пролетариата. Разморенный городок лежит в полуденной неге: под ногами пластилином плавится асфальт. На плечах тяжеловесной академической мантией лежит вековая усталость. Эх, хлебнуть бы холодного кваска с хренком, чтобы до ломоты в керамических зубах, да упасть в тень запыленного садика, чтобы сквозь дырявые листья глазеть без мыслей на небесный купол, выбеленный солнцем, точно потолок хохлацкой хатки.
Черта с два, menhanter! Иди-иди решать текущие проблемы, либо они сами напомнят о себе. Без энтузиазма переступаю порог исправительного учреждения. Оно типично и казенно. Проверка документов, лязг замков и ключей, длинные коридоры, клетушка, где проводятся душевные беседы с теми, кто не увильнул от карающего меча правосудия.
Я сел за стол в ожидание первого подследственного, коим выступал некто Катышев Владимир Эдмундович. Учился он на столичном юрфаке, готовил себя в состоятельные адвокаты, летом наезжал в гости к любимой бабушке Милькиной Александре Алексеевне, бывшей подполковнице МВД, уволенной с почетом за выслугу лет.
Внучок Вова был повязан во время спецрейда СБ у кинотеатра «Волна» с пятью дозами порошка, которым он предлагал первым встречным. На свою беду первым и он же последним оказался оперативный работник, маскирующийся под нового русского.
По горячим следам будущий адвокат сказал, что прикупил «белую смерть» у столичной аптеки № 1. Да, для последующей перепродажи, поскольку считал, что у самого синего моря цены будут куда выше. Да, он студент и ему нужно выживать в условиях инфляции, плохо укрощаемой господином Гайдаром и его завлабовской командой. Да, он, Катышев, разумеется, во всем раскаивается и больше не будет. Потом, после встречи с любимой бабушкой, внук Вова принялся менять показания: мол, ничего не знаю и знать не хочу, я был не я, а наркотики в карман тиснули во время облавы неизвестные лица с гор Кавказа, ну и так далее. Понятно, что бывший мент Милькина стремилась освободить внучка от строгого и справедливого наказания и действовала по банальной схеме отрицания всего.
Бабуля любит внука, тот любит дрянь и обоим никакого нет дела, что наркомания, будто армия, захватывает все новые плацдармы, удобные для общего вторжения на широкие евроазиатские просторы, где живет многолюдный народец, не до конца потравленный целебной водочкой, настоянной на цезии-237.
Кто такой, простите, наркоман? Как утверждает наука, человек, сам себя обрекающий на медленную и мучительную гибель, сопровождающуюся атрофией головного мозга, шизофренией, эпилептическими припадками и так далее. Больной уже не может жить без дозы, у него начинается вызванный морфийным голоданием «синдром абстиненции», то бишь ломка: невыносимые боли во всем теле, желудке, кишечнике. Зависимый человек теряет последний ум и способен на совершение любого преступления лишь бы добыть наркотик…
Мои размышления на актуальную тему прерываются появлением гражданина Катышева В. Э. Он хлипок телом, но крепок духом своей бабушки Милькиной А. А. Он напуган, да держится молодцом, как его учили университетские преподаватели. Он читал тома гения адвокатуры Ф. Кона, однако так и не понял, что человеку в нашем, Богом помеченном, государстве не рекомендуется попадать под статью УК — это все равно, что выжечь клеймо на своей уникальной и единственной судьбе.
Жестом приглашаю задержанного присесть на стул. Будущий адвокат жмется на нем, точно на электрическом. Я проявляю добродушие и задаю первые вопросы по биографии. Потом качаю головой:
— Что же, Владимир Эдмундович, у нас получается? Некрасивая история получается. У вас такая хорошая бабушка — в милиции работала, а вы?
— Это не я?
— Что не вы?
— Все не я.
Нет, Эдмундович мне не нравится: не люблю молодых фигляров. Понимаю, следователь не имеет права выражать отрицательных эмоции к подозреваемому. Он должен его любить, лелеять и беречь, как родную речь. Жаль, что у меня нет времени: я бы с Вовочкой пошел на детский сеанс в «Волну» и там под мультипликационные картинки вместе с ним нюхал героиновую пыль. Времени нет и поэтому я, приподнявшись со своего стула, резким движением рук хлопаю строптивца по ушам — хлопаю ладонями. Исключительно в профилактических целях. А ведь мог пристроить «слоника» или «акробата», или «танец маленьких белых лебедей», то есть привести в действие эффективные методы воздействия на тех, кто не желает сотрудничать с внутренними органами.
Будущий служитель Фемиды от такого отношения к собственной пустяковой персоне в стенах, где должны неуклонно блюсти закон, потерял лицо: уши вспыхнули, как пурпурные гирлянды в ДК моряков, белки закатились под веки, точно у страдающего за грехи наши сына Господнего, и весь молодой организм моего подопечного пробила судорога отчаяния и страха. Потом начинаются слезы, сопли и стенания:
— Не имеете право! Не имеете право! Я буду жаловаться! Бабушке!
— На что вы, Владимир Эдмундович, — удивляюсь, — собираетесь жаловаться бабушке?
— О ваших методах… работы! — всхлипывает.
— О чем это вы? — не понимаю я. — Вы что, молодой человек, устали у параши?
— Я хочу знать вашу фамилию, — требует.
Вот что значит слушать лекции по римскому праву и быть далеким от практической работы. Надо ли говорить, что я повторил отцовский шлепок по ушам, правда, усилив, скажем так, силу резонанса. Юный юрист не ожидал, что я буду столь банален, и ничего не придумал лучшего, как зажать руками битые уши.
— Ну, — спрашиваю, — будем отвечать или молчать, гражданин Катышев?
— Будем, — глотает желчь ужаса, — отвечать.
— И только правду и ничего кроме правды?
Знаю, что совершаю должностное преступление, однако в данном случае действует капитан Синельников, известный костоправ, любитель нарушать все декларации ООН по правам человека.
— Ну-с, — задает он вопрос, — откуда дозы?
— Я скажу-скажу, — торопится подследственный с уверениями. — Только вы поймите правильно: мне её сдавать… стыдно.
— Кого ее? — зеваю от скуки. — Бабушку?
— Нет-нет, — оглядывается на дверь. — Она местная. Я её давно знаю, с детства.
— Кого ее? — и, кажется, уже знаю ответ.
Трудно объяснить откуда пришла эта догадка, но ответ я уже знаю. И поэтому не удивляюсь, услышав:
— Анастасия.
Второй подследственный оказался… гражданином Нигерии. Он был черный, как вакса. От него пахло рабовладельческим строем и тюремной парашей. Фамилия его была совершенно неудобоваримая и я упростил её для душевного общения: Леонидос Бабангида.
Какими-то буйными житейскими ураганами африканца занесло в экзотический край белых. Видно, здесь ему нравилось: дешевые сладкие бананы на каждом углу и вкусные сладкие женщины тоже на каждом углу, а главное: легкий, как морской бриз, бизнес и тропический климат.
Правда, за два года райской жизни наш интернациональный друг не соблаговолил выучить великий русский, кроме общедоступного мата, или делал вид, что не понимает ни бельмеса. То есть удары по ушам, а также «танец маленьких черных лебедей» не подходил. Тогда я сделал предупреждение:
— Слушай внимательно, чурка Бабангида. У тебя богатый выбор: или ты сдаешь хозяина, или отправляем тебя, черножопкина, первым белым пароходом на родину. Там, таких как ты, очень ждут. И вешают на столбах, как наши бабы — мокрое белье. Ты меня понял? — И придвигаю лист бумаги для чистосердечного признания. — У тебя минута, братан.
Про белый пароход и русских баб, развешивающих застиранное бельишко, это для красного словца, а все остальное правда: в Нигерийском заповеднике наркоторговцев ждет смертная казнь — вот такие гуманные законы.
Меня прекрасно поняли: негроафриканец Леонидос шумно задышал, раздувая вывернутые природой ноздри, градины пота текли по морщинистому лбищу, фиолетовые глаза косили по сторонам, точно у галопирующей на финишной прямой пони.
Впрочем, не все так было просто, как кажется на первый взгляд. Когда я наконец выбрался из СИЗО, то с удивлением обнаружил, что уже вечер и курортный люд топает по оздоровительным озоновым маршрутам, вдыхая запах роз, мимоз и прочих томящихся на клумбах ароматных хризантем.
Я шел среди отдыхающих и чувствовал себя превосходно: приятно иметь результат, а он был, как говорится, налицо: через минуту тяжких раздумий, Бабангида взял карандаш и нарисовал на листе бумаги зверя, похожего на собаку. Такие примитивные рисунки обычно встречаются у счастливых олигофренов. Но я остался доволен:
— Собашниковы?
— Yes, — и попросил, ломая язык: — Бут, blad, щэловек, комадыр.
— Буду, — пообещал.
Что и говорить, странная наша жизнь — вяжет такие узелки, только диву даешься. В мире нет ничего случайного, и то, что Анастасия работает на семью Собашниковых…
Впрочем, не торопись с выводами, menhanter, могут быть варианты.
Подступая к месту временного обитания, замечаю лейтенанта Татарчука. Он дежурит в стареньком отечественном авто «Жигули», в его руках открытая консервная банка:
— Капитан, будешь морскую капусту? Очень полезна. Железа много, как в яблоках.
— Лучше яблоки, — усаживаюсь на переднее сидение.
— Не, в капусте качественнее.
— А ты чего тут?
— Тебя жду, чекист, — отвечает. — Ищут вашу персону, — и при помощью раскладной вилки подносит к лицу промасленный подарок моря. — С ног сбились, так ищут.
— Кто? — морщусь. — Как можно жрать это, Вася?
— Говорю же, полезно, железа много, — и шутит. — Можно служить без бронежилета.
— Кто ищет? — повторяю вопрос.
Оказывается, руководство уже как час рвет и мечет: к генералу Иванову прорвалась подполковница (бывшая) Милькина с диким утверждением, что её любимый внук был подвержен насилию во время допроса капитаном Синельниковым.
— Врет эта подполковница (б), — зевнул я. — А кто ещё по мою душу?
— Собашниковы.
— Ну да? — не верю.
— Ну не тебя пока конкретно, а того, кто с Анастасией в «Парусе»…
— И что?
— Могут выйти на тебя, капитан.
— И что?
— Ничего, — с раздражением отбросил консервную мину в урну: мирная тишина лопнула, будто мы и вправду рванули ОЗМ-72. Куриное племя курортников привычно прыснуло в стороны. — Не рекомендуется трогать Собашниковых, — проговорил сквозь зубы.
— Почему это?
И получил ответ: братья хозяева города по той причине, что находятся под крышей исполнительной власти, которая принадлежит Каменецкому Льву Михайловичу.
— Понятно, — сказал я. — Только не понятно, кто такой, этот Каменецкий?
— Мэр, — плюнул Татарчук. — Жидок ещё тот. Держит банк «Олимпийский» и там крутит бюджетные средства, превращая их в свои. Мы хороший компромат нарыли.
— И что? — удивился. — Почему за яйца не взяли олимпийца?
— Капитан, ну ты даешь, — присвистнул юноша. — Тут все повязано морскими узлами. Да и люди у него в столице нашей родины.
— Участники олимпийского движения? — передернул плечами.
— А тебе-то зачем все это, капитан?
— Мне? Да так, для общего развития, — черт, забылся, я ведь грошовый пинкертон, а не КРУ при администрации Президента. Надо быть осмотрительнее не только при исполнении своей секретной миссии, но даже при уличной трепотне. — Ладно, черт с ними, — и выбрался из машины. — Пойду сдаваться, Васек.
— Давай, подвезу с ветерком, — хохотнул лейтенант.
— Давай потом, — согласился я, — к Собашниковым с ветерком.
— К кому? — вытянулся лицом молодой оперативник, точно заглотил вместо лакомых капустных водорослей морского саркастического ежа.
… Дневная термоядерная звезда, превращаясь в гигантский цветущий пунцовый пион, погружалась в глубоководную Марианскую впадину. Из пламенеющего моря выходила, как купальщица, молодая прохлада. Прожаренные курортники занимали места в пластмассовых кафешках. Детишки гоняли на быстрых роликах. Местные юнцы в одеждах кислотных цветов сбивались у ДК моряков, а их смазливые подружки подправляли помадой молодые и трепетные, как бабочки, губки: для ночной напряженной вахты, поскольку на рейде бронзовел мускулистый боевой силуэт ракетного эсминца военно-морских сил США.
И в этом гармоничном и прекрасном мире червоточиной находился я, menhanter. Всегда обнаружится тот, кому больше всех надо. Хотя в данном случае я выполнял чужую волю: видимо, новости в этой теплой местности распространялись со скоростью деления чумных палочек Коха.
В Управлении меня поджидал сюрприз в образе возмущенной донельзя фурии, она же подполковница (б) А.А. Милькина. Лицо мадам было постным и общим выражением походило на плоскую рыбину, плавающую в мазутных речных водоемах. Очки с темными камуфляжными стеклами прятали глаза, где, нетрудно было догадаться, плескалась ненависть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51