Увидев меня, любимая не удивляется, лишь спросила:
- Что это у тебя в руках?
Я поднимаю руку к лицу - в руке дирижерская палочка с запекшей киноварью, похожей на кровь. Впрочем, это кровь, похожая на киноварь.
- Это волшебная палочка, - отвечаю и рассказываю о том, что случилось на моем последнем концерте. - Нам же разрешили играть, - не понимаю. Почему же они так поступили?
- Это их время, - отвечает Анна, - и они будут поступать так, как считают нужным.
- И что делать?
- Бежать! - и смотрела с надеждой на меня.
- Куда бежать? - не понимал. - Они везде, они всюду. У них система контроля, ты же знаешь.
- Тогда почему ты здесь?
- Мне страшно.
- Страшно?
- Страшно одному... умирать...
- Умирать? - посмотрела непонятными глазами. - А так жить не страшно?
- Я тебя люблю, - сказал я.
- Ты не любишь молоко от мертвых детей, - сказала она. - Ты убил офицера национальной безопасности. Ты исполняешь Моцарта и Баха, когда надо играть марши. И ты ещё на что-то надеешься?
И ответ на этот вопрос последовал незамедлительно: взвыла сирена тревоги.
- Это за мной, - догадался я.
- Нет, это за нами, - и приказала идти за ней.
И я пошел за ней, любимой и единственной, по бесконечному больничному коридору, и нас преследовал механический монотонный голос оповещения:
- Всем оставаться на своих местах!
Приказ мы выполнили у грузового лифта. Пока ждали прихода кабины, показалось, что время остановилось - мертвое, молибденовое по цвету.
Наконец лифт остановился - в нем было наше спасение. Открылись створки дверей и мы шагнули в кабину.
- Куда мы? - спросил, чувствуя, как кабина с нами погружается вниз.
- В преисподнею, - улыбнулась Анна.
Да, это была преисподняя для тех, кто наконец получил полную свободу от жизни. На металлических стеллажах стояли гробы - разные, дешевые, из сосны, и дорогие, из ореха. Анна кинулась к компьютерному пульту.
- Что хочешь сделать? - спросил я.
- Я хочу поиграть, - улыбнулась. - Помнишь, мы играли: "умри-воскресни"?
- Помню.
- Вот и хорошо, - и я увидел, как к стеллажу подкатила механизированная тележка, и в её пазы въехал один из гробов.
- Анна! - отступил я.
- Ты хочешь, чтобы тебя стерилизовали?
- Нет, но...
- Ведь не мечтаешь, чтобы из тебя вырезали мозги, - закричала моя любимая, манипулируя у пульта.
Крышка гроба приоткрылась. Там лежал труп - его дутые щеки были покрыты греховными румянами.
- Нет, но...
- Ты тогда будешь мне не нужен, - говорила. - Мертвые мы не будем нужны друг другу.
Я посмотрел на неё - у Анны были веселые и яростные глаза победительницы.
- Что должен делать?
- А ты не знаешь?
- Знаю, - ответил.
Я - умер. Я лежал с трупом и, кажется, умирал от трупного запаха и страха. К счастью, образовалась щель и мир наблюдал через нее. Поначалу видел металлическую стену, потом секундная задержка - скрежет металла, удар и гроб снова вбился в некие пазы, словно в капкан.
Зачем так жить, спросил себя. И не ответил на этот вопрос. Через щель пробился свет, похожий на лезвие скальпеля.
- Ну, шо мы тут имеем? - услышал старческий голос и увидел рябь голенища кирзового сапога.
- № 260554, на обследование, - ответила Анна голосом дисциплинированного медперсонала.
- А шо там, наверху, гонзятся?
- Руководство, должно быть, прибыло.
- Руководство уважать надо, дочка, - сказал старик. - А ты спирт забыла. Нехорошо.
- В следующий раз...
- Раза другого может и не быть. - И вопросил. - Где мое орудие труда?
- Я вам обещаю, - испуганный голос любимой.
- Инструкции нарушать нельзя, - я снова увидел рябь кирзового сапога и почувствовал движением над гробом; через секунду лезвие хромированного штыря пробило потолок гроба, с хрустом впиваясь в грудную клетку покойника. - Порядок, дочка, - услышал сквозь обморок. - Прежде всего - порядок. А у нас?.. Порядок - это когда все покойники. - С усилием вытаскивал штырь из гроба. - У, зараза, увязла под самый корешок!
Потом заскрежетали суставы механизма - гроб заскользил вниз. Я почувствовал на лице и руках липкую краску. Краску? Нет, это была кровь мертвая, тяжелая, черная кровь. Она хлюпала подо мной. Или это я плакал, проткнутый насквозь штырем? И я закричал, и кричал, и не слышал, что именно кричу. Почему? Потому, что молчал. Трупы, как правило, молчат.
Потом я вижу над собой лицо, оно мне знакомо, как небо детства.
- Ну, родненький, воскресни, - Анна тянет меня за руку. Выбирайся-выбирайся!
- Воскресни! - выползаю из-под трупной туши, затем - из гроба. Спиной упираюсь в новую металлическую стену и начинаю истерично хохотать. - Ха-ха, воскресни! Я что - Христос?
- Что с тобой? - слышу сквозь лай смеха. - Ты весь в крови. Переодевайся, прошу тебя.
- Зачем? Всюду стены, - бью кулаком по металлу. - Мы снова в гробу, только большом. Для двух индивидуумов, ха-ха!
- Молчи! С ума сошел?
- А ты? Ты не сошла?.. Почему без спирта покойников поставляешь?! меня рвет желчью смеха. - Нехорошо.
- Идиот! - жесткая отрезвляющая пощечина. - Переодевайся, я тебе говорю.
- Не бей, - прошу, - мне больно.
- Больно - значит, ещё жив.
- Ты уверена, - начинаю рыться в чужих одеждах. - Тогда ударь ещё раз.
- Зачем?
? Чтобы я понял, зачем мы живем.
И она, немилосердная, ударила по другой щеке. И это отрезвило меня окончательно. Я понял, что у нас есть шанс на спасение. Мы покинули фургон, перевозящий гробы, и бежали по темному, ставшему чужим городу - бежали в неизвестное.
... Железнодорожный вокзал ещё жил прошлой жизнью - ходили живые люди, суетились у касс, ели вареных кур, слушали бравурные марши. Я стоял в тени дерева и наблюдал за сутолокой. Там была моя любимая Анна. Господи, молился я, сделай так, чтобы она вернулась. Хотя зачем мертвым билеты в счастливое будущее?
Вдруг вижу: волнение и страх пассажиров. Гвардейский патруль волок избитого человека. Он хохотал и строил миру рожи. Он был похож на меня в своем безумном смехе. Потом вырвался и заплясал в центре зала. Танец счастья? Солдаты принялись бить его прикладами. Сумасшедший не понимал и продолжал хохотать. Наверное, он и вправду был счастлив?
Нам тоже повезло: Анна купила билеты, и мы сели в тихое купе спального вагона, пропахшее кожей, пылью и влажными простынями. Вагон был полупуст; пассажиры говорили шепотом, будто рядом был покойник. А мы молчали, я и моя любимая. О чем говорить? Если все ясно без слов. Мы молчали и смотрели в окно на блеклый и выморочный мир вокзала.
- Провожающим освободить вагон! - прокричал проводник.
Провожающих не было. Лишь начинался дождь. В дождь хорошо уезжать есть надежда вернуться. Вернуться?
- Мы вернемся, - улыбнулась Анна, - ты мне... - и не договорила: на вокзал врывался штурмовой отряд специального назначения. Они врываются, маркированные убийцы, и тотчас же открывают огонь из плазмоидов - оружия нового поколения. Электрические разряды пробивают тела пассажиров. Мир вокзала взрывается криками, кровью, стеклярусным обвалом ажурных окон...
Потом агонизирующий мир пропал - и наступила ночь, и в этой ночи били колеса состава на стыках: во спасения себя... во спасения себя!.. во спасения себя?..
Я опустился на колени и уткнулся в теплый живот родного человека.
- Прости меня, - сказал я.
- И ты меня прости, - её руки лежали на моем беззащитном затылке. - Ты знаешь лозунг дня? - спросила.
- Знаю. Лозунг дня: затылок - самая удобная площадка для строительства нового человека.
- Но ты никогда не будешь у меня новым человеком, - поцеловала меня в макушку.
- А кем я буду?
- Ты?.. Ты будешь человеком деревьев.
- Что?
- Деревья умирают стоя, - объяснила. - А потом из них делают скрипки.
- Или гробы, - напомнил я.
Потом мы уснули - и спали под спасительную мелодию колес, тукающих на стыках нашего нового пути. Или это пульсировала кровь в коррозийных от страха венах? Или это был стук в дверь купе. Я просыпаюсь - и открываю её. И вижу - маму.
- Мама? - удивляюсь. - Ты тоже этим поездом. Ты ведь умерла?
- А я тебе принесла молочка, сын, - села у моих ног, как в детстве. Ты любишь молоко, я знаю.
- Я никогда не любил молоко.
- Не спорь. Оно полезно для здоровья. Мне выдали за ударный труд.
- Тебе сделали лоботомию и ты умерла! - закричал я. - Ты забыла?
- Лобомисты никогда не умирают, - удивилась мама. - Они живут вечно и счастливо.
- Но тебя нет. Тебя бросили в братскую могилу, как отходы неудачного эксперимента.
- Глупыш, - улыбнулась. - Мы были первыми. Новая Энергия - это власть над миром.
- Мама, ты ничего не знаешь, - страдал я. - Мир сошел с ума. Вас, первых, обманули, как детей. Вы находились в путах иллюзий!
- О чем ты? - мама качалась в такт движению поезда. - Ты раньше был хорошим мальчиком, а теперь что?
- Что?
- Не хочешь добровольно выполнять Постановление ДИКТАТА?
- Не хочу! Не хочу быть, как все.
- Надо сын, надо, - и я увидел в её руках скальпель. - Надо быть, как все.
- Мама! - закричал, втискиваясь в угол купе. - Я твой сын!
- Это не больно. Я удалю только одну дольку мозга, - взмахнув скальпелем, наклонилась в сторону соседней полки. - Это все она, сумасбродка, сбила моего мальчика с пути истинного. Вот выколю ей глаза, будет знать.
- Мама! - и бросившись на руку, держащую скальпель, пробудился от собственного крика и потного страха.
По-прежнему били колеса: во спасения себя! Обезлюженное мутное пространство растворялось за окном. Анна спала - глаза её были приоткрыты и казались планетарными сферами.
В дверь купе постучали - это был проводник, моложавый, веселый, с беглым преступным взглядом. Поверх фирменного пиджака напялил бронежилет.
- Желаете чаю? - спросил.
- Можно, - согласился я.
- А чаю нету, - развел руками. - Хотите яблочек, Наливных, бархатных, - и высыпал из фуражки мелкие фруктовые шарики. - Для молодоженов ничего не жалко. Райские яблочки.
- Спасибо, - поморщился я.
Когда проводник удалился, я, задумавшись, взял со столика яблоко, надкусил его и фыркнул ядовитой кислотой.
Анна прыснула, проснувшись. Смотрела на меня веселыми и стойкими глазами:
- А вот почему он в бронежилете?
- Стреляют, наверное.
- Кто?
- Террористы, понимаешь.
- А ты их видел?
- Видел, - твердо проговорил я. - Показывали по межнациональному каналу.
- Прекрати, - поморщилась то ли от яблока, то ли от моей глупости. Если кто и террористы, то это мы с тобой, милый.
- Мы?
- Да, я и ты.
- Почему?
- Потому, что билеты у нас на самолет, - засмеялась.
... И наступил полдень, дождя уже не было, у горизонта плавали топленые солнцем облака. Поезд тормозил на каком-то диком полустанке. Внизу плыло бескрасочное мокрое поле; вдали угадывался лес. В жиже проселочной дороги увяз странный механизм, похожий на трактор. Возле него стоял человек в безмерном дождевике.
- Это мой брат, - суетился проводник в тамбуре. - Он вам поможет. Торопливо сдирал с себя бронежилет. - Передайте ему эту жилетку, черт!
- А вы уверены, что здесь безопасно? - завал я глупый и лишний вопрос. - Сколько до границы?
- Самый раз, милые мои, - твердил проводник. - Прыгайте и все будет лучше, чем думаете. Дальше поезд все равно не идет
И мы с Анной прыгнули на гальку насыпи. Состав дрогнул и попятился в ту сторону, откуда мы приехали.
- Помогут вам! - кричал проводник, отмахивая рукой на брата.
Когда поезд пропал в полуденной синеве дня, мы медленно спустились на проселочную дорогу. Брат проводника был мрачен и глуховат. Вырвав из моих рук бронежилет, кинул его в кабину трактора, потом кивнул нам, чтобы садились.
- Как вы здесь живете? - спросил я.
- Деньги, - сказал брат.
Анна вытащила купюры и передала ему, взглянув на меня. Я понял, что мне лучше молчать, как трупу.
Через час мы въехали в странное хуторское поселение. Его жители ходили в бронежилетах. Это было поселение, где жили те, кто сопротивлялся режиму сопротивлялся с оружием в руках.
- Теперь я верю, что нам могут помочь, - проговорила Анна.
- Думаешь? - и поднял голову: небесный купол, обрамленный верхушками деревьев, отсвечивался праздничным светом. - Красиво. Кажется, нас любит небо?
- А мы любим его, - и взяла меня за руку.
Потом брат проводника привел сухожильную женщину, она была помятая и старая, как газета, но взгляд был чистым и свободным.
- Убегаете? - спросила равнодушно.
- Да, - ответили мы.
- Деньги, - протянула руку.
Анна снова вырвала из сумочки купюры, с заметной нерешительностью протянула их... Женщина усмехнулась:
- Не бойтесь! Не бывает кары, длящейся дольше жизни, - и пригласила нас в деревенский дом.
Там мы сели за длинный общинный стол и перед нами поставили чугунок с картофелем. Я взял картофелину и, обжигая десны, вспомнил, что когда-то был счастливым.
- А ты заметил, - сказала Анна, - у них нет ни газет, ни книг, ни телефона, ни радио, ни ТВ.
- У них есть оружие и бронежилеты, - заметил я.
- Счастливые люди, - вздохнула любимая. - Почему мы так не можем жить?
- Не знаю, - пожал плечами.
Тут ударила дверь - входила сухожильная женщина и мужчина. Он был в старой форме таможенной службы, поверх кителя - бронежилет. Взглянул на нас философским взглядом:
- К тирану иди с головой, возложенной как бы на блюдо, но руку, несущую блюдо, согни! Тогда голова уцелеет.
Я посмотрел на таможенника:
- А блюдо-то где?
Он хныкнул и резким, профессиональным движением вырвал из-за спины автомат. Пули с барабанной дробью рассыпались над нашими головами. (Лоб удобная площадка для барабанных палочек калибра 5,45 мм).
- Молодец, - похвалила его женщина. - Но они умрут не сейчас.
- Да? - таможенник дунул в монокль ствола. - Тогда я больше не буду.
- Позвольте, - возмутился я наконец. - Мы платим деньги, а вы...
- Зря промахнулся, - сокрушенно вздохнул таможенник. - Если бы попал, ты бы не умничал.
- Хватит шутки шутить, - проговорила женщина. - Пора идти. Или будет поздно: границу перекроют Энергетической установкой "Паутина".
- "Паутина"? - переспросил я. - Красиво.
... Мы быстро шли по лесной дороге. Вокруг пели даровитые птахи. В дальней стороне громыхал гром.
- Дождь? - спросил я у таможенника.
- Граница, - пожал плечами. - Скоро совсем дело будет плохо. Туда пути не будет, - кивнул в сторону горизонта. - Вы последние.
Через час я заметил, что Анна притомилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47