взять на прихват того, кто может стать ключом к двери, за которой скрывается тайна. Глубокое же бурение по остальным персонам (от г-жи Пехиловой до г-на Шокина и иже с ними) временно откладывается.
Ахмед! Именно эта подозрительная и вредная фигура становится для нас центральной. И мы начинаем разрабатывать план вторжения в гостиницу. И что? Из этого плана следует, что мне выпадает роль филера близ "Украины".
- Как это, - обижаюсь. - Издеваетесь?
- Я буду с тобой, - улыбается Александра. - Тебе этого мало?
На очередной нервный взбрык у меня нет сил - что делать, все женщины любят брать: кто твою святую душу, а кто обрезанный член члена обновленного Правительства. Последнее относилось к супруге господина Шокина, которая оказывается грешила с личным водителем своего супруга. Как выяснила служба безопасности дамского клуба "Ариадна", мадам Шокина была стервочкой рискованной и раскованной: опасная любовная игра с Власием (шофером) возбуждала её необыкновенно. Когда деревенский простак крутил баранку и гнал авто по столичным магистралям, резвая супруга члена правительства делала с ним, доверчивым водилой, разумеется, такое!.. Теперь-то я понимаю, почему "членовозы" правительственных чинодралов частенько попадают в аварии.
Всю эту сагу о мадам Шокиной, любительнице не только городского омлета, но и деревенского минета, поведала Александра, когда мы выбрались на свежий воздух загазованного проспекта. Остановились у дороги, по которой катил транспорт с напряженным бомбовым гулом. И я вспомнил Веньку Мамина. Он также, как и мы, стоял здесь, поджидая меня. Я это вспомнил - и вспомнил еще, что гул автомобилей напомнил мне звук самолета "Черный тюльпан", погружающегося в небо с грузом 200.
- Ты меня совсем не слушаешь, - говорит любимая женщина. - Обиделся, жиголенок?
Я обнимаю Александру за плечи: как можно обижаться на капитана милиции, себе дороже, ещё оштрафует за переход улицы в неположенном месте, и, сказав это, рву любимую под колеса машин. Галопом по европопам преодолеваем преграды на нашем пути, потом, упав в вишневую "девятку", переводим дух.
- Ты хочешь моей смерти? - интересуется Александра.
- Я хочу тебя, - и вспоминаю курьезный её рассказ о непоседливой, так сказать, госпоже Шокиной. - Кажись, намекаешь на что-то, родная?
- Кажись-кажись, - женщина бьет ножкой по педали газа. - Какие тут намеки.
Автомобиль рвет скоростью, за окном мелькает урбанистский пейзаж. Я выражаю удивление: нам в противоположную сторону, не так ли, моя радость?
- Не-а, - Александра стреляет глазками, как очередью из АКМ, - нам туда, куда надо, моя радость.
- А куда надо?
- Положись на меня, - смеется.
- Сейчас?
И что же? Я думал, любимая шутит. Ничуть. Когда женщина любит, она... любит - любит везде и всюду. Правда, к моему облегчению, рядышком с ДК АЗЛК здравствовал парк в Кузьминках. Он был лесист и синел овальными, как зеркала, озерцами, на берегах которых голел, отдыхая, непривередливый трудовой люд. Наша же "девятка" по тайной шоссейке закатила в чащобный эдем - эдем для тех, кому уж епж невтерпеж.
- Ты меня любишь? - выключив мотор машины, Александра потянулась ко мне. - Ну говори? - прятала глаза за раковинками век.
- Не люблю, - пошутил, - когда ты на меня орешь.
- Я ору? - удивилась. - Тебе не нравится, как я ору?
- Мне нравится, когда "ты орешь", - сказал я. - И не нравится, когда "ты на меня орешь".
- Дима у нас лингвист? - приоткрыла раковинки век и там я увидел знакомые тепло-перламутровые жемчужины обожаемых и пронзительно синих глаз цвета карельских озер.
- Дима у нас пианист, - наконец сдвинул лицевые мышцы в улыбке. - Если представить, что ты рояль.
- Рояль в кустах, - смотрела с обезоруживающей доверчивостью, - это про меня?
- Прекрати смешить, - и почувствовал вкус её теплых губ. - У тебя вкусные губы, - заметил. - У них вкус черешни. В детстве я любил черешню. Светлую такую, знаешь?..
- Знаю, - её дыхание сделалось прерывистым. - Найди, - попросила, мою черешенку, - и своей рукой затянула мою под юбку. - Ищи-ищи, родной.
- Александра!
- Да-да-да, сделай мне хорошо, - двигала бедрами. - Мальчишечка мой, целовала. - Ты меня простил?
- За что?
- За то, что орала на тебя, - я чувствовал под рукой её вселенную; поначалу она была сумрачна, тяжела и влажна. - Я не буду больше орать на тебя. Да? - Потом планетарный мир стали пробивать энергетические разряды. Да-да-да! Я только буду орать от тебя! - Наконец в недрах зародилась вулканическая магма. - Да-да!
Ее планета под моей рукой вот-вот должна была, вспыхнув, рвануть молекулярными частицами счастья.
- Скажи... мне... что-нибудь, - задыхалась.
- Что, - не сразу понял, - сказать?
- Что-нибудь... такое... такое...
И, увидев её запрокинутое к тихим небесам лицо, орошенное потом и палящей похотью, догадался...
- Я вые... тебя, как суку, - прохрипел я. - Как суку! Ты поняла меня, блядь!
- Да!
- Ты моя блядь?!
- Да-да-да!
- Скажи: "я твоя блядь!"
- Да-да-да, я твоя бля-я-я-дь! - и её планета под моей рукой наконец пыхнула термоядерным взрывом, вызывая мучительный крик беспредельного счастья.
Как говорится, и такая love случается под малахитовыми кустиками народного парка. Право, я не ожидал такой веселой прыти в вопросах любви от любимой женщины. Черт знает, что от них ждать, целомудренных. Иногда такую зарисуют безделицу души своей бездонной, что только диву даешься.
- Я тебя, милый мой, не очень шокировала? - поинтересовалась, когда мы в вишневой "девятке" уже плыли в механизированной потоке.
- Шок - это по-нашему, - отмахнулся. - Любимой хорошо - и это главное!
- Спа-си-бо! - проговорила по слогам, дурачась за рулем. - Наверное, в другой жизни я путанила? Представляешь?
- А в этой - капитан милиции, - напомнил.
- Капитан... чего?.. - хохотала. - Какой ещё такой милиции?..
- Быть тебе, капитан, подполковником!
- Как-как? Под полковником или подполковником?
Должно быть, мы были счастливы и от этого глупо шутили. Такое порой случается и в нашей мирной костодробилке. А когда человек счастлив, он смеется. А когда мы смеемся, чужой хруст костей не слышен, и это прибавляет жизнерадостного настроения тем, кто увернулся от железных ножей судьбы.
Мы не знали, что нас ждет через час, через год, через сто лет и поэтому были счастливы и смеялись. Мы думали, что мы вечные, как все. Все мы вечные, пока не умрем. А когда мы умираем, мы не знаем, что умираем. Мы верим до последнего вздоха, что не умираем, что ещё поживем. А пока мы живем - мы верим в свое бессмертие.
Последующие события доказали, что мы ошибались.
Наверное, в несчастливой стране не могут жить счастливые люди. Не могут - по определению. Кажется, об этом я уже говорил. Именно так: в несчастливой стране счастливых истребляют - их истребляют, чтобы другие даже не мыслили о счастье. Счастливый человек - опасный человек. И поэтому "счастье" у нас срезали подчистую, до нервных до клеток. Когда живая ещё клетка обнажена и кровоточит, то её удобно посыпать солью лжи, страха и ненависти. Кремлевские кашевары во все времена хорошо знали кровавое свое ремесло. Думаю, ничего не изменилось. Правда, в нынешней рвотной рыбной похлебке плавают душистые лавровые листья демократии, да, подозреваю, что при тщательном рассмотрении они окажутся листьями смердящего чертополоха.
И с этим ничего не поделаешь: закон властолюбивых коков один - обещать сытую похлебку из пшенки надежд и веры. И когда им верят, они начинают варить щи из сладкой человечины.
...Я и Александра были счастливы ещё два часа. Много это или мало? Трудно сказать, когда живешь и не думаешь над этим вопросом. Позже понимаешь: не ценил эти счастливые миги, но это приходит позже, когда...
Теперь мне кажется: трагическая ошибка была заключена изначально в наших общих планах. Господин Королев и его боевая группа не просчитала до конца действий противника в гостинице "Украина".
Как позже выяснилось, вора в законе Ахмеда предупредили о появлении сил, проявляющих интерес не к его жирному кошельку, а к содержимому его квашеного мозга. А такое положение вещей заставит нервничать кого угодно, вот в чем дело.
И вор в законе решил бежать вон из западни гостиницы - бежать черным ходом. Теперь я думаю: зря попросил Александру припарковать "девятку" на эстакаде. С неё вид был красен: вечерняя Москва-река, меловой Дом правительства, шумный проспект и главное - гостиничный въезд-выезд. Даже при самом критическом развитии событий лицо кавказской национальности не решилось бы передвигаться по столице на своих полусогнутых. Авто - другое дело: дорого, престижно, красиво и надежно, как в танке Т-90. Особенно, когда номера блатные, то есть правительственные - "555" увидел я на джипе, вырывающемся на тактический простор проспекта.
- О! Ахмедик-педик жарит! - обрадовался я, находящийся за рулем. - И хорошо, блядь, жарит.
- Не может быть? - удивилась Александра. - А как же Толя и ребята?
- Шары они гоняют в жопе у слона! - рявкнул я. - Готовь "Макарушку", родная.
- Где культура речи, Дима, - засмеялась любимая, вытягивая из дамской сумочки ПМ, как пачку LM.
- Тебе как сказать, - прокричал я, передергивая рычаг скорости, - в рифму или прозой?
- Стихами, милый.
Танковый джип удалялся в сторону Подмосковья - и удалялся не без изящества, виляя бронированным педерастическим задом. У нас был шанс нагнать его: автомобильные пробки иногда во благо. И мы этим шансом воспользовались - у дома, где когда-то генсечил генсек всех генсеков дорогой Леонид Ильич выдался крепкий затор. Машины стояли в злой и беспощадной сцепке, не желая уступать ни пяди земли.
Теперь я думаю, что зря решил выкатить "девяточку" на пешеходную дорожку. Понадеялся на авось и забыл, что мы на войне. Какие могут быть законы на ней? Никаких законов, кроме одного - уничтожить врага. И если ты его не уничтожаешь первым - то уничтожают тебя. Хотя, надо сказать, я успел крикнуть Александре:
- Стреляй!
У неё не было опыта ближнего боя и она спросила:
- Куда стрелять, милый?
Так и спросила: "Куда стрелять, милый?" И я бы, вспоминая этот эпизод, наверное, смеялся, много-много раз смеялся, если бы... Если бы...
Я не учел, что тем, кто пыжился в джипе, терять было нечего. Не-че-го. Они уже были мертвяки и, отправляясь в ад, цапали неосторожные души.
И этой душой оказалась Александра. Так получилось. Странно, я находился на линии огня - и остался жив. По всем законам ближнего боя пули АКМ были мои. Я успел заметить дуло автомата в створке дверцы авто и успел, как мне представлялось, вывернув руль, перекрыть своим телом тело любимой женщины.
Мне показалось: все у нас хорошо, и поэтому попытался выдернуть ПМ из руки мешкающей Саши. Я это сделал и вдруг обнаружил, что рука любимой ломкая и будто неживая, как у манекена.
- Ты что, Сашенька? - спросил; никогда не называл любимую женщину этим именем, а тут почему-то...
Она не ответила, хотя должна была ответить. Она всегда отвечала на мои вопросы, даже самые фривольные.
Потом понял: почему молчит. Пуля ударила в висок - легкая смерть, когда пуля разбивает фарфор виска. Пуля ещё повредила левый глаз - вместо красивой раковины он напоминал кусок окровавленной ветоши. А вот правый был как будто живой. В нем плавал айсберг, правда, с отсветом рекламных огней.
- Саша, - повторил я; патовый цвет васильковой жизни угасал, он угасал скоро, и скоро угас, и это я видел. Мне надо было видеть эту бездну смерти, чтобы выжить и жить.
Потом я закрыл раковину век - зачем моей любимой женщине смотреть на этот мир, проклятый Богом.
Когда это сделал, услышал звуки духового оркестра. Думал, что схожу с ума. Оказалось, нет. Мимо катила праздничная, с воздушными шарами и прочей обвислой мишурой машина-платформа, рекламирующая шотландское виски, где и пританцовывал шалый оркестрик в шерстяных юбках. Было смешно: усатые мужланы с волосатыми ногами и в клетчатых юбочках. Александра бы посмеялась от души, если бы... Если бы...
Музыка, которая изрыгалась, была чужеродна и ужасна: били барабаны, хрипели трубы и пилили по нервам волынки. И тем не менее я, обняв за плечи любимую женщину, принялся вместе с ней слушать этот сумбурный и праздничный оркестр.
ЗАЧИСТКА: ПО ГОРЛО В КРОВИ
Я так и не научился сдерживать свои чувства. Так нельзя, говорю себе, так нельзя, сержант. Кажется, ты плакал, когда твою любимую женщину хоронили в щель планеты. Этого никто не видел - ты мужественно стоял у гроба, играя желваками, и никто не мог подумать, что, когда ты остаешься один... Не люблю одиночества. Может быть, поэтому хотел спрятаться от него в марианских впадинах женских тел. Но выяснилось, что я слишком доверчив и влюбчив, не подозревая, что наступили времена тотального душевного разврата. Рынок порока в широком смысле слова захватил наши улицы, наши площади, наши дома, наши тела. Мы толкаемся в торговых рядах и пихаем за бесценок куски своей бесценной души. Так проще жить - делать вид, что живем, и живем вполне благополучно.
Имею ли я право так говорить? Не знаю. Я прожил слишком мало, если обращать внимание на запись в паспортине. Я прожил слишком много, если судить по рубцам на 4,5 граммах бессмертной моей души. Видимо, выражаюсь слишком пафосно, но, когда ты один, можно позволить такую слабость.
Кто-то сказал: "Хотеть любви - это значит хотеть и смерти".
Любя, мы умираем - чаще всего на короткое время и в празднично-спазматическом соитии. Но потом наступают будни и нужно возвращаться в торговые ряды. От любви по-настоящему умирают редко. Моя любимая женщина Александра имела неосторожность воспылать неземной страстью к земному playboy. А это, как показывает практика, может привести к печальным последствиям. Наверное, её любовь была куда сильнее моей и поэтому погибла она - не я. И теперь обречен жить с мыслью, что не сумел вовремя научить свою любимую женщину рвать из сумочки ПМ - рвать как оружие, а не как пачку сигарет LM. Мы с ней были заняты слишком друг другом. Теперь я знаю, что прежде, чем ронять барышню в койку, нужно идти на полигон и учить её стрелять из в всех видов стрелкового оружия. Тогда есть шанс на бессмертие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47