Выбор порадовал, здесь
– В троицу верю – в бога-отца, бога-сына и в святого духа. Верю тебе, слышишь, боже?!
Он обессиленно, с мокрым от пота лбом вглядывался в ночной мрак, глаза его блестели, под ними трепетали суровые тени. Ответа ждал он, таинственного знака, какого-нибудь слова, но молчало небо, молчала ночь…
Мирошке нравилось играть с маленькой княжной. Желтый песок, из которого возводится неприступная крепость, мотылек, превращенный воображением в страшного огнедышащего дракона, делают равными всех детей, где бы они ни родились – в богатом тереме или в крытой соломой землянке. Софье, чувствовал мальчик, тоже было интересно играть с ним. Она не знала многого из того, что знал Мирошка. Она была комнатным цветком, который боится холода и ветра, зноя и дождя.
Мирошка учил княжну понимать язык природы, который он хорошо выучил в Горелой Веси, когда почти ежедневно бывал с Яковом в пуще. Земляные черви выползают наружу – к непогоде. Конь летом ложится наземь – перед мокрой погодой, зимой – перед вьюгой. В какую сторону спиной укладывается скотина, оттуда ветер дуть будет.
Он не задумывался над тем, надо ли это все знать княжне или нет. Ему нравилось учить. Сам того не подозревая, он хотел быть похожим на Климяту, своего учителя.
Добронега внимательно следила за играми детей. Каждый их шаг доносили ей челядницы. Княгиня с радостью отметила, что падчерица стала более веселой и ласковой.
Вячка бывал в Кукейносе наездами. Брови его были подпалены возле походных костров, кожа на лице посмуглела, обветрилась.
Узнав от жены, что дочь подружилась с мальчиком-смердом, князь велел привести Мирошку к себе в светлицу.
– Ты кто? – спросил он мальчика.
Мирошка от волнения словно язык проглотил. До этого времени князя Вячку ему приходилось видеть только издалека.
Вячка сидел, не сняв с себя походного красного плаща. Кожаные сапоги его были запыленные, стоптанные.
– Ты учишься у переписчика пергаментов Климяты? – встав, подошел вплотную к Мирошке князь. Мирошка несмело кивнул головой, ответил:
– Учусь.
– Какой же ты, брат, полочанин, если слово сказать боишься? – скупо усмехнулся Вячка.
– А я не полочанин, – поднял глаза на князя Мирошка. – Я из Горелой Веси.
– Откуда? Из Горелой Веси? Погоди-погоди… Это над Свислочью, в вотчине князя Рогволода? Так это тебя мой дружинник от волков спас?
– Меня, – с облегчением выдохнул Мирошка.
– Вон оно что, – засмеялся Вячка. – А у меня твой земляк есть. Сам тоже из Горелой Веси, а всем говорит, чтобы называли его Яковом Полочанином. В ловчие напросился.
– Яков в Кукейносе? – не веря своему счастью, чуть не присел от удивления Мирошка. – Его же друцкие вои убили.
– Жив твой Яков Полочанин. Таких, как он, ловких да быстроногих, убить непросто. Беги на конюшню к старшему конюшему Амельяну. Там они с Яковом коней готовят к завтрашней охоте.
Отвесив князю низкий поклон, Мирошка стремглав бросился из терема. Ему хотелось петь, кувыркаться через голову. Яков нашелся! Яков рядом с ним, тут, в Кукейносе! По дороге в конюшню Мирошка чуть не сбил с ног седельничего Михаила и получил от него добрый подзатыльник.
Яков с конюшим Амельяном заливали воском трещину на конском копыте. Конь был подвязан, подтянут веревкой к высокому столбу с перекладиной, и передние его ноги свисали, не касаясь земли. В больших конских глазах трепетал страх.
– Яков! – крикнул Мирошка. Яков оглянулся и в один прыжок очутился возле мальчика, обнял его за плечи, крепко прижал к себе.
– Братец ты мой… живой, – задыхаясь от волнения, говорил Яков. – Вот мы и встретились. А я думал, что один остался, что всех вас убили или в плен угнали. А где же мамка твоя?
– Мамку волки загрызли, – печально ответил Мирошка, и слезы покатились по его загорелым щекам.
– Ну, не плачь, не плачь, – начал успокаивать его Яков, готовый и сам расплакаться. – Будем вместе жить. Не бросим друг друга. Правда?
– Правда, стрый, – кивнул головой Мирошка. Ему все никак не верилось в то, что он нашел Якова, что стоит рядом с ним. Возмужал, вырос Яков за это время. Плечи широко развернулись, руки и ноги налились силой, над верхней губой проклюнулся темный пушок.
– Амельян, отпусти меня сегодня, – попросил Яков конюшего. – С брательником хочу поговорить. Брательник нашелся.
Высокий длинноволосый Амельян окинул Мирошку ласковым синим взглядом, хитро подмигнул ему и сказал
Якову:
– Ладно, иди. Я уж как-нибудь один справлюсь. Только не забудь, что завтра на охоту едем.
– Помню, Амельян, – радостно блеснул белыми зубами Яков.
Они подошли к городскому валу, сели возле него, прислонившись спинами к твердой, как камень, потрескавшейся глине. Солнце хорошо разогрело ее.
– Досталось нам с тобой, – кусая травинку, задумчиво сказал Яков. – Ты какую работу в Кукейносе делаешь? Кухаркам дрова подносишь?
– Нет, Яков. Я в учениках у переписчика пергаментов Климяты Однорука. Помогаю ему. А он чтению, письму и счету меня учит.
– Чтению? – удивился Яков. – Надо же… Повезло тебе, Мирошка. Ну-ка почитай, что у меня на спине написано.
Он поднял полотняную рубаху. Спина была исполосована темно-синими рубцами.
– Что это? – вздрогнул Мирошка.
– Розги, – хмуро сказал Яков, опуская рубаху. – Боярин Иван, вошь ненасытная, угостил. В рабстве я был, Мирошка, волом подъяремным был. Страшно вспомнить…
Лицо Якова побледнело, он сидел сгорбившись, кусал губы.
– А помнишь нашу пущу, Мирошка? – тихо спросил он, и глаза его посветлели. – Как ветер в ней шумел… Как дождь лил… Как снег падал… Помнишь?
– Помню, – тоже чуть слышно ответил Мирошка и погладил руку стрыя. Кожа на руке была загрубевшая, шершавая.
– Не вернуться нам туда… Не увидеть больше пущу – с грустью глядел на высокий городской вал Яков. – Часто я в мыслях возвращался домой, особенно по ночам, когда вся челядь боярская засыпала. Дедам и отцам нашим легче было. Они знали, что, если умрут, их закопают в родной земле – в Горелой Веси. А нам и знать не суждено, кто и где наши кости в землю бросит… Да что это я разнюнился? – Яков мотнул головой, вскочил с бревна, подхватил, закружил Мирошку. – Вместе мы, брательничек. Вместе!
Глаза Якова снова искрились весельем. Он высоко подбросил Мирошку, поймал, снова подбросил. Солнце плыло над Кукейносом. Белые облачка бежали друг за другом по синему небу. Высокий русоволосый вой поглядывал с заборолов на Якова и Мирошку, улыбаясь им. Он был молод, и ему, наверное, тоже хотелось побегать, побороться с кем-нибудь на мягкой зеленой траве. Но он только глубже надел, надвинув на самые брови, шлем и крикнул, встряхнув копьем:
– Полоцк!
И покатилось по всем укреплениям Кукейноса:
– Менск! Друтеск! Рша!
Мирошка с Яковом еще долго, видно, вспоминали бы Горелую Весь, но прибежала девчушка-челядница, запыхавшись, спросила:
– Ты Мирошка, что у Климяты Однорука живет? Княгиня приказала найти тебя и привести к ней в светлицу. Пошли быстрее.
Со страхом спешил Мирошка вслед за челядницей. Что нужно от него суровой княгине?
Добронега сидела на мягкой зеленой кушетке, держа в руках белую пушистую кошку.
– Вот ты какой, маленький смерд, – сказала княгиня. – Подойди ближе.
Мирошка несмело сделал несколько шагов. При его приближении белая кошка выгнула дугой спину, угрожающе сузила зеленые глаза.
– Ты не грязный? Не больной? – строго допытывалась княгиня. – С тобой почему-то любит играть княжна Софья. Я не запрещаю ей, но ты должен помнить, кто ты и кто она. Ты всегда должен об этом помнить.
Она выпустила из рук кошку, встала с кушетки.
– Сегодня княжне Софье захотелось сходить за городской вал, грибов поискать. С ней пойдут дружинники и ты тоже. Иди собирайся и помни, о чем я тебе говорила.
Не хотелось Мирошке идти в лес – с Яковом еще не наговорился, да попробуй не выполни княгинин приказ. Взял он у Климяты Однорука плетеную корзину и ножик с желтой костяной ручкой. Софья и три вооруженных воя ждали его у городских ворот.
Задумчиво шумел еловый лес, переговариваясь с ветром. Грибов было немного. Княжна нашла-таки один боровик, гордо показала его воям и Мирошке. Вои для приличия удивлялись находке, но по лицам их было видно, что нужны им эти грибы как собаке пятая нога. Если б не каприз княжны, сидели бы они теперь в гриднице, играли б в кости.
Мирошка же, очутившись в лесу, вспомнил свою пущу, и так радостно забилось его сердце, что хоть песню запой. Он шел рядом с Софьей, учил ее, как надо искать грибы.
– Каждому грибку надо поклониться, княжна, – говорил он слова, слышанные когда-то от отца. – Гриб прятаться любит. Под куст, под мох, под опавшую хвою забирается. Сидит там и посматривает на людей – найдут или нет? Спешки гриб не любит.
На узкой тропинке увидел Мирошка битву рыжих лесных муравьев с синими жуками. Жуков было три, а муравьев неисчислимое множество. Они облепили ноги жуков, крылышки, не давая взлететь. Одного перевернули на спину и тянули в свой муравейник. Обессиленный жук только слабо шевелил усиками и уже не сопротивлялся.
Мирошка, встав на колени, тихо позвал княжну Софью понаблюдать за борьбой.
– Спаси жука, – сразу попросила Софья. – Муравьи съедят его. Спаси быстрее.
Мирошка взял еловую лапку, начал осторожно смахивать, сметать муравьев с синего жука. Но не так-то просто было это сделать, рыжие разбойники мертвой хваткой вцепились в него.
– Как у людей война, – сказал седоусый вой, тоже наблюдавший за этим неравным поединком.
Княжна Софья устала, и дружинники решили сделать привал на лесной поляне. Седоусый разжег костер, срезал палочку, наколол на нее гриб, испек в огне, посолил и съел, достав соль из мягкой белой тряпочки. Он сидел, вытирая ладонью усы, как вдруг просвистела стрела и впилась ему в грудь. Дружинник упал лицом в костер.
– Засада! – крикнул его напарник, схватившись за меч. Да и у него между лопатками уже торчала стрела.
Княжна в ужасе закричала. Мирошка вскочил на ноги, испуганно озираясь. С десяток незнакомых людей в длинных белых плащах, на которые были нашиты красные кресты и мечи, окружали поляну. Один из них снова целился из арбалета. «Меченосцы», – догадался Мирошка и крикнул Софье:
– Бежим, княжна!
Софья побежала за Мирошкой, но меченосцы бросили веревочную петлю, подсекли княжне ноги. Она упала. Оставшийся в живых вой мужественно защищал княжну, отбивая удары многочисленных врагов боевой секирой, ремнем крепившейся к руке. Трех или четырех меченосцев он уложил на лесную траву, разбив им черепа, но вскоре и сам упал, обливаясь кровью. Ногой, обутой в железный башмак, меченосец наступил вою на грудь, широко взмахнул мечом.
Онемевшая от страха, сжавшаяся в комочек княжна видела, как приближаются к ней враги. Желтобородый меченосец схватил княжну на руки, понес к коню, который стоял, оседланный, в глубине леса.
– Бог послал нам дочь властителя Кукейноса, – сказал он своим друзьям. – Скорее в Ригу. Епископ Альберт ждет нас.
Спастись удалось одному Мирошке. Он и принес в город страшную весть.
А через день вернулся из Пскова князь Вячка, веселый, шумный, привез княжне подарок – маленького бурого медвежонка, умеющего бить в бубен. Добронега, вся в черном, вышла князю навстречу с поникшей головой, припала к походному стремени, заплакала.
Вячка, не сходя с коня, с недоумением глянул на княгиню:
– Почему ты плачешь, Добронега? Княгиня стала на колени в горячий от солнца, сыпучий песок.
– Далеко ты летал, князь, как чайка за море. Прости, если сможешь… Беда пришла в твой дом, беда великая. Нет твоей перепелочки ясноглазой.
– Где Софья?! – побледнев, вскрикнул Вячка. В мгновение ока он соскочил с коня, обеими руками взял княгиню за плечи, повернул ее заплаканное лицо к себе.
– У меченосцев… в Риге, – прошептала княгиня.
– Эх ты! – Вячка оттолкнул от себя жену, и она упала на спину. – Не сберегла… Эх ты!
Он выхватил меч, глубоко, по самую крестовину рукояти, всадил его в песок.
На несколько дней словно онемел Кукейнос. Даже церковный колокол звучал слабо и неуверенно. Челядницы в тереме переговаривались шепотом.
Однажды под вечер бесшумно опустился подъемный мост и двое всадников в черных дорожных плащах, без оружия, если не считать кордов, засунутых за голенища сапог, отправились в сторону Риги. Лесная тьма поглотила их сразу же за Кукейносом. Тучи огромным серым щитом закрывали все небо. Пошел дождь, сначала мелкий, как маковые зерна, потом все чаще, гуще, и вскоре море воды обрушилось на лес, на болота, на всадников, нещадно подгонявших колючими шпорами своих коней.
– Скорее, – только одно слово повторял передний всадник, врезаясь в мрак, в дождь. Спутник его молчал, сосредоточенно закусив мокрый рыжеватый ус. Это были Вячка и Холодок, и спешили они к епископу Альберту.
Глава четвертая
(часть I)
В Риге, на площади перед церковью святого Петра, разыгрывалась мистерия. Епископ Альберт со всем своим капитулом сидел в просторной крытой галерее возле церковной стены. Рядом с ним сидели граф Генрих из Штумпенгаузена, граф Кона из Изенбурга, много рыцарей-пилигримов из Вестфалии и Саксонии, а также родной брат епископа Ротмар, который до прибытия в Ливонию был монахом Зегебергского монастыря под Бременом.
Уже трех своих братьев – Германа, Энгельберта и Ротмара – привез Альберт в Ригу. Род Буксвагенов твердой ногой ступил на землю Ливонии, землю пресвятой девы. Удача пока сопутствовала братьям. Все это, безусловно, шло от щедрот божьих, от неустанных молитв, с которыми Алейдис фон Буксваген, почтенная их матушка, обращалась к богу, выпрашивая у него счастья для своих беспокойных сыновей.
На мистерию Альберт пригласил и самых первых христиан из местных жителей. Это были почти столетние Ила и Виэца из Икескалы. Их крестил еще сам Мейнард, апостол Ливонии. Седоголовые, сухонькие, сморщенные, они сидели рядом, как два яблока, прихваченные неожиданным морозцем.
Не забыл епископ и верных рижской церкви старейшин ливов и земгалов. Самым видным и самым богатым среди них был Каупа из турайдских ливов. Рослый, с копной густых волос и твердым взглядом серых усталых глаз, Каупа первым из местной знати стал на сторону римской церкви, добровольно отдал сына заложником в Тевтонию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Он обессиленно, с мокрым от пота лбом вглядывался в ночной мрак, глаза его блестели, под ними трепетали суровые тени. Ответа ждал он, таинственного знака, какого-нибудь слова, но молчало небо, молчала ночь…
Мирошке нравилось играть с маленькой княжной. Желтый песок, из которого возводится неприступная крепость, мотылек, превращенный воображением в страшного огнедышащего дракона, делают равными всех детей, где бы они ни родились – в богатом тереме или в крытой соломой землянке. Софье, чувствовал мальчик, тоже было интересно играть с ним. Она не знала многого из того, что знал Мирошка. Она была комнатным цветком, который боится холода и ветра, зноя и дождя.
Мирошка учил княжну понимать язык природы, который он хорошо выучил в Горелой Веси, когда почти ежедневно бывал с Яковом в пуще. Земляные черви выползают наружу – к непогоде. Конь летом ложится наземь – перед мокрой погодой, зимой – перед вьюгой. В какую сторону спиной укладывается скотина, оттуда ветер дуть будет.
Он не задумывался над тем, надо ли это все знать княжне или нет. Ему нравилось учить. Сам того не подозревая, он хотел быть похожим на Климяту, своего учителя.
Добронега внимательно следила за играми детей. Каждый их шаг доносили ей челядницы. Княгиня с радостью отметила, что падчерица стала более веселой и ласковой.
Вячка бывал в Кукейносе наездами. Брови его были подпалены возле походных костров, кожа на лице посмуглела, обветрилась.
Узнав от жены, что дочь подружилась с мальчиком-смердом, князь велел привести Мирошку к себе в светлицу.
– Ты кто? – спросил он мальчика.
Мирошка от волнения словно язык проглотил. До этого времени князя Вячку ему приходилось видеть только издалека.
Вячка сидел, не сняв с себя походного красного плаща. Кожаные сапоги его были запыленные, стоптанные.
– Ты учишься у переписчика пергаментов Климяты? – встав, подошел вплотную к Мирошке князь. Мирошка несмело кивнул головой, ответил:
– Учусь.
– Какой же ты, брат, полочанин, если слово сказать боишься? – скупо усмехнулся Вячка.
– А я не полочанин, – поднял глаза на князя Мирошка. – Я из Горелой Веси.
– Откуда? Из Горелой Веси? Погоди-погоди… Это над Свислочью, в вотчине князя Рогволода? Так это тебя мой дружинник от волков спас?
– Меня, – с облегчением выдохнул Мирошка.
– Вон оно что, – засмеялся Вячка. – А у меня твой земляк есть. Сам тоже из Горелой Веси, а всем говорит, чтобы называли его Яковом Полочанином. В ловчие напросился.
– Яков в Кукейносе? – не веря своему счастью, чуть не присел от удивления Мирошка. – Его же друцкие вои убили.
– Жив твой Яков Полочанин. Таких, как он, ловких да быстроногих, убить непросто. Беги на конюшню к старшему конюшему Амельяну. Там они с Яковом коней готовят к завтрашней охоте.
Отвесив князю низкий поклон, Мирошка стремглав бросился из терема. Ему хотелось петь, кувыркаться через голову. Яков нашелся! Яков рядом с ним, тут, в Кукейносе! По дороге в конюшню Мирошка чуть не сбил с ног седельничего Михаила и получил от него добрый подзатыльник.
Яков с конюшим Амельяном заливали воском трещину на конском копыте. Конь был подвязан, подтянут веревкой к высокому столбу с перекладиной, и передние его ноги свисали, не касаясь земли. В больших конских глазах трепетал страх.
– Яков! – крикнул Мирошка. Яков оглянулся и в один прыжок очутился возле мальчика, обнял его за плечи, крепко прижал к себе.
– Братец ты мой… живой, – задыхаясь от волнения, говорил Яков. – Вот мы и встретились. А я думал, что один остался, что всех вас убили или в плен угнали. А где же мамка твоя?
– Мамку волки загрызли, – печально ответил Мирошка, и слезы покатились по его загорелым щекам.
– Ну, не плачь, не плачь, – начал успокаивать его Яков, готовый и сам расплакаться. – Будем вместе жить. Не бросим друг друга. Правда?
– Правда, стрый, – кивнул головой Мирошка. Ему все никак не верилось в то, что он нашел Якова, что стоит рядом с ним. Возмужал, вырос Яков за это время. Плечи широко развернулись, руки и ноги налились силой, над верхней губой проклюнулся темный пушок.
– Амельян, отпусти меня сегодня, – попросил Яков конюшего. – С брательником хочу поговорить. Брательник нашелся.
Высокий длинноволосый Амельян окинул Мирошку ласковым синим взглядом, хитро подмигнул ему и сказал
Якову:
– Ладно, иди. Я уж как-нибудь один справлюсь. Только не забудь, что завтра на охоту едем.
– Помню, Амельян, – радостно блеснул белыми зубами Яков.
Они подошли к городскому валу, сели возле него, прислонившись спинами к твердой, как камень, потрескавшейся глине. Солнце хорошо разогрело ее.
– Досталось нам с тобой, – кусая травинку, задумчиво сказал Яков. – Ты какую работу в Кукейносе делаешь? Кухаркам дрова подносишь?
– Нет, Яков. Я в учениках у переписчика пергаментов Климяты Однорука. Помогаю ему. А он чтению, письму и счету меня учит.
– Чтению? – удивился Яков. – Надо же… Повезло тебе, Мирошка. Ну-ка почитай, что у меня на спине написано.
Он поднял полотняную рубаху. Спина была исполосована темно-синими рубцами.
– Что это? – вздрогнул Мирошка.
– Розги, – хмуро сказал Яков, опуская рубаху. – Боярин Иван, вошь ненасытная, угостил. В рабстве я был, Мирошка, волом подъяремным был. Страшно вспомнить…
Лицо Якова побледнело, он сидел сгорбившись, кусал губы.
– А помнишь нашу пущу, Мирошка? – тихо спросил он, и глаза его посветлели. – Как ветер в ней шумел… Как дождь лил… Как снег падал… Помнишь?
– Помню, – тоже чуть слышно ответил Мирошка и погладил руку стрыя. Кожа на руке была загрубевшая, шершавая.
– Не вернуться нам туда… Не увидеть больше пущу – с грустью глядел на высокий городской вал Яков. – Часто я в мыслях возвращался домой, особенно по ночам, когда вся челядь боярская засыпала. Дедам и отцам нашим легче было. Они знали, что, если умрут, их закопают в родной земле – в Горелой Веси. А нам и знать не суждено, кто и где наши кости в землю бросит… Да что это я разнюнился? – Яков мотнул головой, вскочил с бревна, подхватил, закружил Мирошку. – Вместе мы, брательничек. Вместе!
Глаза Якова снова искрились весельем. Он высоко подбросил Мирошку, поймал, снова подбросил. Солнце плыло над Кукейносом. Белые облачка бежали друг за другом по синему небу. Высокий русоволосый вой поглядывал с заборолов на Якова и Мирошку, улыбаясь им. Он был молод, и ему, наверное, тоже хотелось побегать, побороться с кем-нибудь на мягкой зеленой траве. Но он только глубже надел, надвинув на самые брови, шлем и крикнул, встряхнув копьем:
– Полоцк!
И покатилось по всем укреплениям Кукейноса:
– Менск! Друтеск! Рша!
Мирошка с Яковом еще долго, видно, вспоминали бы Горелую Весь, но прибежала девчушка-челядница, запыхавшись, спросила:
– Ты Мирошка, что у Климяты Однорука живет? Княгиня приказала найти тебя и привести к ней в светлицу. Пошли быстрее.
Со страхом спешил Мирошка вслед за челядницей. Что нужно от него суровой княгине?
Добронега сидела на мягкой зеленой кушетке, держа в руках белую пушистую кошку.
– Вот ты какой, маленький смерд, – сказала княгиня. – Подойди ближе.
Мирошка несмело сделал несколько шагов. При его приближении белая кошка выгнула дугой спину, угрожающе сузила зеленые глаза.
– Ты не грязный? Не больной? – строго допытывалась княгиня. – С тобой почему-то любит играть княжна Софья. Я не запрещаю ей, но ты должен помнить, кто ты и кто она. Ты всегда должен об этом помнить.
Она выпустила из рук кошку, встала с кушетки.
– Сегодня княжне Софье захотелось сходить за городской вал, грибов поискать. С ней пойдут дружинники и ты тоже. Иди собирайся и помни, о чем я тебе говорила.
Не хотелось Мирошке идти в лес – с Яковом еще не наговорился, да попробуй не выполни княгинин приказ. Взял он у Климяты Однорука плетеную корзину и ножик с желтой костяной ручкой. Софья и три вооруженных воя ждали его у городских ворот.
Задумчиво шумел еловый лес, переговариваясь с ветром. Грибов было немного. Княжна нашла-таки один боровик, гордо показала его воям и Мирошке. Вои для приличия удивлялись находке, но по лицам их было видно, что нужны им эти грибы как собаке пятая нога. Если б не каприз княжны, сидели бы они теперь в гриднице, играли б в кости.
Мирошка же, очутившись в лесу, вспомнил свою пущу, и так радостно забилось его сердце, что хоть песню запой. Он шел рядом с Софьей, учил ее, как надо искать грибы.
– Каждому грибку надо поклониться, княжна, – говорил он слова, слышанные когда-то от отца. – Гриб прятаться любит. Под куст, под мох, под опавшую хвою забирается. Сидит там и посматривает на людей – найдут или нет? Спешки гриб не любит.
На узкой тропинке увидел Мирошка битву рыжих лесных муравьев с синими жуками. Жуков было три, а муравьев неисчислимое множество. Они облепили ноги жуков, крылышки, не давая взлететь. Одного перевернули на спину и тянули в свой муравейник. Обессиленный жук только слабо шевелил усиками и уже не сопротивлялся.
Мирошка, встав на колени, тихо позвал княжну Софью понаблюдать за борьбой.
– Спаси жука, – сразу попросила Софья. – Муравьи съедят его. Спаси быстрее.
Мирошка взял еловую лапку, начал осторожно смахивать, сметать муравьев с синего жука. Но не так-то просто было это сделать, рыжие разбойники мертвой хваткой вцепились в него.
– Как у людей война, – сказал седоусый вой, тоже наблюдавший за этим неравным поединком.
Княжна Софья устала, и дружинники решили сделать привал на лесной поляне. Седоусый разжег костер, срезал палочку, наколол на нее гриб, испек в огне, посолил и съел, достав соль из мягкой белой тряпочки. Он сидел, вытирая ладонью усы, как вдруг просвистела стрела и впилась ему в грудь. Дружинник упал лицом в костер.
– Засада! – крикнул его напарник, схватившись за меч. Да и у него между лопатками уже торчала стрела.
Княжна в ужасе закричала. Мирошка вскочил на ноги, испуганно озираясь. С десяток незнакомых людей в длинных белых плащах, на которые были нашиты красные кресты и мечи, окружали поляну. Один из них снова целился из арбалета. «Меченосцы», – догадался Мирошка и крикнул Софье:
– Бежим, княжна!
Софья побежала за Мирошкой, но меченосцы бросили веревочную петлю, подсекли княжне ноги. Она упала. Оставшийся в живых вой мужественно защищал княжну, отбивая удары многочисленных врагов боевой секирой, ремнем крепившейся к руке. Трех или четырех меченосцев он уложил на лесную траву, разбив им черепа, но вскоре и сам упал, обливаясь кровью. Ногой, обутой в железный башмак, меченосец наступил вою на грудь, широко взмахнул мечом.
Онемевшая от страха, сжавшаяся в комочек княжна видела, как приближаются к ней враги. Желтобородый меченосец схватил княжну на руки, понес к коню, который стоял, оседланный, в глубине леса.
– Бог послал нам дочь властителя Кукейноса, – сказал он своим друзьям. – Скорее в Ригу. Епископ Альберт ждет нас.
Спастись удалось одному Мирошке. Он и принес в город страшную весть.
А через день вернулся из Пскова князь Вячка, веселый, шумный, привез княжне подарок – маленького бурого медвежонка, умеющего бить в бубен. Добронега, вся в черном, вышла князю навстречу с поникшей головой, припала к походному стремени, заплакала.
Вячка, не сходя с коня, с недоумением глянул на княгиню:
– Почему ты плачешь, Добронега? Княгиня стала на колени в горячий от солнца, сыпучий песок.
– Далеко ты летал, князь, как чайка за море. Прости, если сможешь… Беда пришла в твой дом, беда великая. Нет твоей перепелочки ясноглазой.
– Где Софья?! – побледнев, вскрикнул Вячка. В мгновение ока он соскочил с коня, обеими руками взял княгиню за плечи, повернул ее заплаканное лицо к себе.
– У меченосцев… в Риге, – прошептала княгиня.
– Эх ты! – Вячка оттолкнул от себя жену, и она упала на спину. – Не сберегла… Эх ты!
Он выхватил меч, глубоко, по самую крестовину рукояти, всадил его в песок.
На несколько дней словно онемел Кукейнос. Даже церковный колокол звучал слабо и неуверенно. Челядницы в тереме переговаривались шепотом.
Однажды под вечер бесшумно опустился подъемный мост и двое всадников в черных дорожных плащах, без оружия, если не считать кордов, засунутых за голенища сапог, отправились в сторону Риги. Лесная тьма поглотила их сразу же за Кукейносом. Тучи огромным серым щитом закрывали все небо. Пошел дождь, сначала мелкий, как маковые зерна, потом все чаще, гуще, и вскоре море воды обрушилось на лес, на болота, на всадников, нещадно подгонявших колючими шпорами своих коней.
– Скорее, – только одно слово повторял передний всадник, врезаясь в мрак, в дождь. Спутник его молчал, сосредоточенно закусив мокрый рыжеватый ус. Это были Вячка и Холодок, и спешили они к епископу Альберту.
Глава четвертая
(часть I)
В Риге, на площади перед церковью святого Петра, разыгрывалась мистерия. Епископ Альберт со всем своим капитулом сидел в просторной крытой галерее возле церковной стены. Рядом с ним сидели граф Генрих из Штумпенгаузена, граф Кона из Изенбурга, много рыцарей-пилигримов из Вестфалии и Саксонии, а также родной брат епископа Ротмар, который до прибытия в Ливонию был монахом Зегебергского монастыря под Бременом.
Уже трех своих братьев – Германа, Энгельберта и Ротмара – привез Альберт в Ригу. Род Буксвагенов твердой ногой ступил на землю Ливонии, землю пресвятой девы. Удача пока сопутствовала братьям. Все это, безусловно, шло от щедрот божьих, от неустанных молитв, с которыми Алейдис фон Буксваген, почтенная их матушка, обращалась к богу, выпрашивая у него счастья для своих беспокойных сыновей.
На мистерию Альберт пригласил и самых первых христиан из местных жителей. Это были почти столетние Ила и Виэца из Икескалы. Их крестил еще сам Мейнард, апостол Ливонии. Седоголовые, сухонькие, сморщенные, они сидели рядом, как два яблока, прихваченные неожиданным морозцем.
Не забыл епископ и верных рижской церкви старейшин ливов и земгалов. Самым видным и самым богатым среди них был Каупа из турайдских ливов. Рослый, с копной густых волос и твердым взглядом серых усталых глаз, Каупа первым из местной знати стал на сторону римской церкви, добровольно отдал сына заложником в Тевтонию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41