Вот она, судьба князей полоцких! На большом дворе, у самой Софии, стоят палаты каменные, богатые. Злато и серебро там, дорогие уборы и вино заморское. А он, князь Владимир, должен сидеть в Бельчицах и смотреть на город – свой город! – через реку, как смотрит мокрая курица на богатый огород через частокол. И видишь, а не клюнешь. Чудеса в решете, да и только!
После Всеслава началось это. Умирая, поделил он Полоцкую землю между своими шестью сыновьями на шесть уделов: Полоцкий, Менский, Друцкий, Витебский, Изяс-лаво-Логожский и Лукомский. Сыновья и внуки его с большим трудом смогли расширить границы, создав уделы Себежский, Слуцкий и Борисовский. Вот на сегодняшний день и вся земля Полоцкая, разве еще Кукейнос и Герцике на Двине.
Трудно быть князем, а хочется. Привык он княжить. Когда бояре перед тобой толстые выи склоняют в поклоне, когда народ кричит, тебя славит, когда идешь Двиной дань собирать, – будто поет что-то в душе, будто огненная рука с неба на тебя указывает и неземной заоблачный глас возвещает земле, воде и всему люду:
«Он – князь! Он – князь!» Еще мальчишкой-княжичем он почувствовал сладкий хмель власти и однажды даже нарочно порезал палец, чтобы глянуть, какого цвета у него кровь – голубая или красная.
Песочные часы, стоящие на столе, сыплют и сыплют в пузатый, синего стекла сосуд тоненькую струйку песка. Течет песок… Течет жизнь…
Владимир смотрел на узкую спину епископа, погасив в сердце злобу, он знал одно: как только снова окрепнет, возьмет в свои руки Полоцк, сразу же вытурит этого пса из епископов. Не такие духовники нужны ему, великому князю.
– Пусть ставят латиняне церковь, пусть строят, – зычно сказал Владимир.
Епископ Дионисий и тысяцкий Жирослав сразу же перестали смотреть в окно, повернулись к князю, и он с радостью заметил в их глазах удивление и растерянность.
– Пусть строят, – повторил Владимир. – Крест наш от соседства с крестом латинским плесенью не покроется. А выше Софии тевтонам храм все равно не возвести.
– Выше Софии? – задохнулся Дионисий и сразу надел свой клобук. – Да как ты можешь такое говорить, князь?
– Полоцкие князья говорят то, что думают, – спокойно глянул на него Владимир. – Пусть построят свой храм за поприще от нашей церкви. А ты что кричишь, отче? Забыл, как под Гольмом нас тевтоны камнями угостили? Хочешь снова лоб под каменья подставить?
Епископ слушал князя, бледнел, задыхаясь от гнева, но Владимир, мстя за все, не давал ему рта раскрыть:
– Двину все равно не перегородишь. Будет течь, как и текла. А ко мне вчера гонец приехал из Суздаля, от великого князя. И просит князь суздальский, наш с тобой брат по вере, чтобы дали мы вольную дорогу его ячменю, воску и салу, которые люди суздальские в Ригу везут и дальше, за море Варяжское, в Любек и Бремен.
Произнеся это, Владимир почувствовал такую силу и бодрость во всех членах, что встал без посторонней помощи, дошел до окна, возле которого несколько минут назад стояли епископ с тысяцким. «Пусть теперь они на мою спину поглядят», – мстительно думал князь.
На Двине гудел ледоход. Река, словно торопясь забыть про долгие месяцы зимнего молчания, трещала льдинами, зловеще шумела зеленовато-белой водой.
Через окно Владимир видел высокие красные стены Борисоглебского монастыря, построенного в Бельчицах зодчим Иоанном. Там же возвышалась церковь Параскевы-Пятницы, там были и могилы князей полоцких.
– Ваше преосвященство, – за спиной у князя обратился к епископу тысяцкий Жирослав, – мужи-полочане завтра вече созывают. Там и про латинскую церковь решать будут.
– Я приеду на вече, – ответил Дионисий. Как и многие священнослужители того времени, он не любил ходить пешком, а ездил верхом на коне.
«Не за меня тысяцкий, – понял Владимир. – Не мой человек. Пес боярский. Надо его остерегаться».
Вече! Снова – вече. Как бельмо на княжеском глазу. Руки князю связывает, воле его крылья подрезает.
Терпи, князь. Улыбайся боярам, но не забывай о купцах и ремесленниках. Они – твоя опора. Им надо торговать, в моря теплые и ледяные плавать. Им надо свой товар продавать, вот и пойдут они с тобой против боярства, которое сидит в своих вотчинах, отгородившись от всего света, гноит хлеб в амбарах.
С тевтонами надо мириться. Епископ Альберт пообещал платить Полоцку дань за ливов. Пусть платит. Тевтоны умеют дань выколачивать. Главное – мир с ними. Будет мир с Ригой – будешь ты, князь, на златоседлом коне сидеть. Пойдешь воевать, послушавшись горлопана Вячку из Кукейноса, – потеряешь и власть, и голову.
– О латинской церкви надо хорошенько подумать, князь, – примирительно, миролюбиво сказал Дионисий.
Ага, этот ощипанный петух понял, что бояре и с него могут клобук сорвать, в монастыре свечки лепить заставят. Ну что ж, епископ из тех храбрецов, что только в своей постели могут кулаками махать, а чуть прижмет, у них сразу заячьи ноги вырастают.
– Мыто тевтоны платят? – спросил у епископа Владимир.
– Исправно платят, – ответил за епископа тысяцкий Жирослав.
– Храмы святые пустуют, – с горечью вздохнул Дионисий. – На игрища собирается больше народу, чем в храмы. Пойдешь иной раз туда и видишь: одни на дудках играют, другие пляшут, третьи силой меряются. А в иных еще больший дьявол поселился – сидят, знаки друг другу подают, перемигиваются…
– Так ты, святой отче, на игрища ходишь? – сделал вид, что удивился, Владимир. Епископ слегка покраснел, засопел маленьким носом.
Как только Дионисий и Жирослав выехали из Бельчиц, в светлицу князя Владимира вошел его верный холоп-соглядатай Станимир. У Станимира не было носа – князь отрезал в минуту гнева. Холоп низко поклонился, застыл на пороге.
– Что слышно о князе Вячке, безносый? – пронизывая жестким взглядом Станимира, спросил Владимир.
– Вячка с малой дружиной и с молодой женой Добронегой остановился на подворье боярина Твердохлеба, родича Рогволода Свислочского, отца Добронеги.
– И что же делает Вячка?
– Не пьет. С мужами-вечниками ведет переговоры.
– О чем переговоры? Тут Станимир задрожал всем телом:
– Пока неизвестно, великий князь.
– Смотри у меня! – злобно топнул ногой князь. – Можешь и безухим стать. Чтоб все выследил, вынюхал. Пошел прочь, пес!
Станимир бесшумно исчез, а князь Владимир приказал позвать к себе ученого ромея, уже давно жившего в Полоцке. Составляя гороскопы, ромей предсказывал князю будущее. Был он смуглолицый, черноволосый, с широкими черными, сросшимися на переносице бровями. На голове носил круглую красную шапочку, на ногах – позолоченные сандалии с острыми загнутыми носами.
Князь, конечно же, ничего не понимал в гороскопах. Ромей, как только появился в Полоцке, долго объяснял ему свою мудрую науку. Гороскопы, их составление требуют хотя бы небольшого знакомства с небом, с астрономией. Надо знать, что есть эклиптика – большой круг небесной сферы, по которому проходит видимое глазу годовое движение Солнца. Человек рождается в конкретный месяц, конкретный день, и астролог, составляя гороскоп, устанавливает точку эклиптики этого человека на небосклоне. Начиная от этой точки, все небо делится на двенадцать «домов» – дом счастья, богатства, братьев, родни и т. д. Всегда надо учитывать положение главных планет по отношению ко всем «домам». Каждая из планет считается «хозяином» того или иного дома. И близость или, наоборот, удаленность планеты от своего «дома» влияют на человеческую судьбу. Одним словом, можно не только ногу – выю сломать на всем этом, но Владимиру нравилась таинственность смуглолицего астролога, нравилось держать в руках и листать потемневшие от времени толстые книги, в которых были нарисованы звезды и солнце, какие-то круги, большие и совсем маленькие. Беседуя с астрологом, князь отдыхал душой. Отодвигались куда-то бояре и их крикливое вече, тевтоны, литовцы, Вячка из Кукейноса. На миг Владимир снова становился мальчишкой, любопытным, озорным, казалось, с деревянных стен менского замка он снова смотрел на залитую лунным светом Свислочь, слушал шум окрестных лесов. Он не верил астрологу, но и сегодня, как всегда, спросил:
– Долго ли мне быть князем?
Тот хитровато усмехнулся, послюнявил указательный палец и начал листать книгу. Уже не первый год они с князем, не признаваясь друг другу, играли в понятную и приятную только им двоим игру. Что-то детское было в этом.
– Планеты на сфере разместились благосклонно к тебе, князь, – сказал ромей и добавил: – Твой епископ ненавидит меня.
– Что епископу до тебя? – слегка приподнял брови Владимир.
– Епископ не любит умных людей, ибо…
– Ибо глуп, как необожженный горшок, – договорил за него князь.
Оба засмеялись, а потом астролог, посерьезнев, сказал:
– У нас в Константинополе императора берегут, как бога. Император – солнце на земле.
Он знал, на какую мозоль наступить князю. Владимир сразу же помрачнел, глаза стали холодными, заблестели. Князь порывисто схватил астролога за плечо:
– В моих жилах тоже течет кровь ромейских порфироносцев. Я – князь! У меня дружина! Вече разгоню, особо вредных бояр живьем сожгу. Полоцк будет моим. Слышишь? Моим!
– Слышу, – тихо ответил астролог. – Планеты за тебя, князь.
Владимир впился остро заблестевшими глазами в лицо предсказателя.
Астролог ушел, забрав свои книги, а князь, поднявшись с ложа, забыв о болезни, подбежал к окну, стал жадно разглядывать златоглавую Софию, большой двор, каменные палаты за рекой. Там он должен находиться, там ему сидеть великим князем. Стон вырвался из груди Владимира.
Неслышно отворилась дверь, и в светлицу вошла княгиня Ульяна с тоненькой свечкой в руках. Владимир глянул на нее, и на сердце стало легко и светло.
– Почему не лежишь, князь мой? – с лаской в голосе сказала Ульяна. – Ты же болен. Ложись, князь.
Владимир припал головой к ее плечу, спросил:
– Что это ты со свечкой ходишь, Ульянушка? Вечер еще не наступил.
– Злой дух от тебя отгоняю, болезни, – слабо улыбнулась княгиня. – Тяжко тебе, плохо. Я все вижу. Ночи не спишь, все о чем-то думаешь. Знаю, о чем.
Владимир приподнял голову, вопрошающе взглянул на жену. Лицо ее будто светилось, глаза глядели с любовью и в то же время с жалостью.
– Не думай, князь, о большой власти. Бог – единственный властелин всего. Есть мы с тобой. Есть дети наши. Дети нас любят. Чего же нам еще желать?
– Ты что? – зашептал Владимир, отодвигаясь от жены. Словно адским жаром обдало его с головы до пят. – Ты что?
– Пожалей себя, мой князь, – умоляюще глядела прямо в глаза ему Ульяна. – Все на земле преходяще. Власть, сила, богатство – все пройдет. О душе думай. Обо мне думай и о детях своих. Мы – душа твоя, князь.
– Ты с ума сошла, – почти оттолкнул ее от себя Владимир. – Разве я не о вас думаю? Разве не ради вас муки мои, бессонница моя?
Он смотрел на жену с ненавистью, но княгиня знала, что он любит ее, и спокойно, как на мальчишку-бедокура, глядела на великого князя. Она погладила его по голове и почувствовала, как снова эта гордая голова склоняется на ее плечо. Осторожно погладила его шею, и крепкая, налитая силой мужская шея сделалась мягкой, покорной.
– Чего же ты хочешь, Ульянушка? – прошептал Владимир, и голос его задрожал.
– Не нужна тебе великая власть, князь, – тихо ответила Ульяна. – Сломает она тебя, сокрушит. Железное сердце, железные руки и ноги для власти нужны. А ты слабенький. Ты что журавль в небе. Все стрелы в тебя попадают.
Эти слова она говорила про высокого широкоплечего мужчину, про богатыря, который на вытянутых руках отрывал от земли кадь, полную зерна. Но она хорошо знала его, знала, что права, когда говорила эти слова. Он был камнем и был воском.
– Чего же ты хочешь? – снова повторил свой вопрос дрожащим голосом Владимир.
– Наш сын Яков – княжич. Дочь наша Красава за хорошим мужем, боярыня. А мы с тобой, князь, давай пойдем в монастырь, за детей наших молиться.
Не успела она кончить, как Владимир вырвал у нее из рук свечку, сломал, смял, растоптал ногами. Казалось, и ее растоптал бы.
– В монастырь захотела? – наливаясь горячей кровью, закричал князь. – А Полоцк? Кому я Полоцк отдам? Им? – рукой, сжатой в кулак, он тяжело махнул в сторону Софии. – Или, может, рижскому Альберту? Или сосунку Вячке?
Княгиня спокойно встретила извержение этого вулкана.
– Мужчины думают о том, чтобы была крепость, а женщины – чтобы лепость, – сказала она и, нагнувшись, начала собирать с дубового пола комочки воска от растоптанной князем свечки. – Зачем святую свечку погубил? – с укором говорила она князю. – Бог не простит.
– Бог? – задохнулся Владимир. – А где был твои бог, когда полоцкое вече прогнало меня из княжеских палат? Где он был, когда меня на полоцких улицах грязью закидывали?
Красивое худощавое лицо княгини побледнело, она перекрестилась, положила мужу руки на плечи, страстно зашептала:
– Проси у бога прощения за свои слова неразумные. На колени стань. Бей челом, чтобы простил тебе дерзость твою!
Владимир с испугом, как мальчишка, глянул на княгиню, вздрогнул, грузно опустился на колени. Княгиня подошла к стене, сняла с нее большой крест-складень, с крестом в руках опустилась на колени рядом с мужем.
– Святой боже, – тихо заговорила она, – в тиши небесного Иерусалима услышь меня, рабу свою. Дан счастье роду моему. Дай силу мужу моему. Дай, боже, чтобы не увидела я смерть детей моих дорогих, пепелище на месте дома своего.
Они стояли на коленях, князь и княгиня, а за широким окном бурлила освобожденная Двина, мокрые льдины трещали, звенели, налезали друг на друга, и не было льду никакого спасения – под огненным взглядом солнца он крошился на маленькие кусочки, выпрыгивал, как живой, на берег и там плавился, исчезал, превращался в сверкающие серебряные лужицы.
Князь Владимир плохо спал всю ночь. Слезы душили его, холодный страх обволакивал сердце. Снилось ему, что святая София на огромной красной льдине – не от крови ли? – отплывает от него по Двине. Бежал князь берегом реки за Софией, руки к небу протягивал, спотыкался, а София растворялась в тумане, отдалялась, и князь не выдержал, упал, а когда поднял от земли голову, взгляд его натолкнулся на рижского епископа Альберта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41