– Терпеть не могу Стоца. Умным себя считает, а сам собственным глазам не верит.
Яков наконец раздул огонь. И теперь ломал сухие веточки и складывал их шалашиком над вспыхнувшей щепкой.
– Стоц – добрый. Но страшится слабость выказать. Да и тошно ему – тужится понять, а не получается. – Лесной человечек говорил густым голосом, хотя его фигуре подошел бы тоненький, как у Стеши.
– Завтра к русалкам сведу. Только приятелю своему не говори. Ошибается он – мы есть. И живем по своей воле, а не по прихоти Черного… И чего он страшится его?
– Прав ты, конечно. – Я повернулся к Стеше, устроившейся рядом со мной. Я даже чувствовал теплую волну, шедшую от ее хрупенького тельца. – Стоценко – добрый парень. И смелый, и умный. Да и как можно сразу поверить в происходящие чудеса? – Я развел руки. – Может, через какое-то время… Надо поломать что-то в себе, чтоб объяснить данную реальность.
– Говори проще. – Яков вытер руки пучком травы и шагнул в темноту… Вскоре вернулся с алюминиевым чайником, у которого ручка была из проволоки. Старенький чайник – такие обычно выбрасывают в утиль. – Стоц толкует, что мы – модулированный сигнал, голография… А мы есть, вот мы! Похожи на голографию?.. И дочку с сыном имеем. И нам не требуется телевизор. Зачем?.. Нам интереснее совершать инверсионные вояжи в глаза дедов, прадедов.
– Какие вояжи? – Меня удивили последние слова Якова, совсем не вязавшиеся с его обликом.
– Ин-вер-си-он-ны-е, – нараспев повторил Яков и усмехнулся: – Можешь сказать, кто был твой предок?.. Именно, самую малость… А я знаю все его радости и печали, – конечно, только то, что он сам завещал знать своим пра-пра…
Он откинулся на спину, сорвал добрый пучок травы, оборвал корешки, встряхнул и бросил в чайник.
Спустя несколько минут лесные люди пили чай, а я разглядывал их лица и рассказывал о своей старательской работе. Они слушали с интересом. Более того, делились секретами приготовления всяких травных настоек, а я жалел, что не могу всего записать, чтобы передать «Посоху», и надеялся лишь на свою память. Однако у меня возникла идея… Странно, что я не придал значения осязаемости, когда Стоц бросил чайник: значит, Яков и Стеша из того же вида материи, что и я! Будто ненароком, потянувшись к чайнику, коснулся Стешиного плеча… Точно! Я ощутил прикосновение. Но почему Стоц не обратил внимания на такой факт? Какая разница, может такое быть или не может? Главное – лесные человечки могут нам помочь, если появится нужда в их содействии.
Наверное, я им понравился. Яков заговорщицки подмигнул мне и сказал:
– Русалки – обычное дело. А вот что я тебе покажу – ахнешь.
Я встал и пошел за ним. Стеша махнула нам рукой и ночным мотыльком порхнула в темноту ночи.
Через несколько минут мы остановились перед входом в темный лаз.
– Перья свои скинь, – сказал Яков. – Здесь будет удобнее человеку маленького роста.
И я стал таким, как он, – низеньким, бородатым, но совершенно голым.
В руках Якова было по гнилушке, от которых исходил мягкий свет. Каменистые стены подземелья поблескивали капельками влаги. Иногда толстенное корневище преграждало нам путь, и приходилось становиться на корточки, чтоб продраться дальше. Я отметил, что осязаю корневища. Осязаю – еще одна загадка…
Через некоторое время мы уткнулись в бревенчатую стену. Это был тупик. Я осязаю; конечно, моих металлопроникающих способностей в данный момент было недостаточно, чтоб сломать возникшую на пути преграду. Сдуру я все же попробовал пройти сквозь стену, но лишь больно ударился лбом в крепкое дерево.
7
Яков положил гнилушки под ноги, извлек из-за пазухи конверт и просунул его в узкую щель между бревнами.
– Естественно все должно быть. Согласен?.. Сейчас, значит, делаешься лягушкой и лезешь вот сюда. – Он нагнулся и похлопал ладонью по бревнам в правом нижнем углу.
– Может, мышью? – сказал я, чувствуя отвращение: жаба всегда у меня ассоциировалась с чем-то мерзким, противным.
– Отчего нельзя?.. Только не делай глупостей.
Я мышью скользнул в щель под бревнами и очутился в просторном помещении. Под лапами хрустнула бумага. «Конверт, брошенный Яковом», – понял я. В теле ощущались движения восторга. Над головой виднелись полоски света. Глаза быстро привыкли к темноте, и я различил лестницу, ведущую к полоскам света. Мои лапы цепко ухватились за дерево… Я заглянул в щель. Да… То, что открылось моим глазам… Комната, стол. За столом баба Аня. Чуть правее – видимо, Жоркины ноги в синих тапках со смятыми задниками.
Я наблюдал сквозь щель между полом и плинтусом, боясь высунуть голову. Очень хотелось посмотреть на самого себя, лежащего на топчане. Может, все-таки высунуть голову?
Медленно перебирая лапами, я спустился вниз и вполз в подземный ход, где меня ждал лесной человечек.
– Интересно было? – спросил он, подняв гнилушки к моему лицу. Стоим два маленьких, бородатеньких – вот бы глянула на нас Милка! – Или не очень?
– Один вопрос за другим – голову сломать можно. – Я снял с бороды Якова паутинку. – В наш мир ходите, когда захотите?
– Ходим… Чайники, котелки, одежда – оттуда. Не воруем, конечно. Выброшенное подбираем… Вычислила нас баба Аня. Если бы не она, не видать бы тебе нашего мира. А ведь каждый почти к нам может попасть.
Мы двинулись в обратный путь. Спросил Якова, кому и от кого письмо он бросил в подпол бабы Ани. Но лесной человек промолчал. Правда, через минуту-другую остановился, глянул на меня лукавыми глазами, хмыкнул и сказал:
– Удивляюсь: чего они смеются над ее письмами? – И, вытянув вперед руки с гнилушками, пошел дальше, так и не ответив мне.
Стеша ждала нас у выхода. Приложив палец к губам, она прошептала:
– Твой приятель вернулся. Сидит у костра и костерит Черного. Злющий…
– Надеюсь, Поль, ты понимаешь, что рассказывать о нашем походе не стоит. Смеяться будут над твоими словами. – Яков повернулся ко мне.
Я принял облик ангела и теперь смотрел на лесных людей с высоты ангельского роста.
– Буду молчать, – сказал я.
– Скажи, что ты у русалок был. Они сейчас на берегу. Вот так лети. – Яков показал рукой на северо-запад. – Озеро увидишь… и – к костру, со стороны озера к нему подлетишь.
Темная озерная вода казалась застывшей смолой. Я сразу заметил несколько обнаженных женских тел на берегу, но лететь в ту сторону не решался… Однако любопытство, будь оно неладно… Опустился перед одной из озерных красавиц. Автоматически отметил – хвоста у нее нет.
– Что глядишь? Не боишься теперь свихнуться? – спросила женщина, разглядывая меня.
У нее были огромные глаза. Они искрились, как потревоженная легким ветерком поверхность озера в свете луны.
– Вода теплая? – спросил я первое, что пришло на ум.
– Поплавать с нами осмелился? – усмехнулась женщина и, вытянув из шелковистых волос цветок, протянула его мне.
Какое там поплавать: даже цветок в руки взять отказался – смелости не хватило. Да и расстояние между нею и мной сохранял такое, чтоб успеть взлететь.
Русалка кинула мне цветок – лилию, я сразу увидел отличие этой лилии от той, что растет там, у нас: у наших нет темной полоски по краям лепестка, кинула точно в руки, хитро прищурилась:
– Может, по женским ласкам соскучился?.. – небрежно откинула волосы, открывая грудь, красиво выгнула тело. – Иди сюда, пока не передумал… Иль сбежишь, как в прошлый раз? Ну? Что молчишь?
Она спутала меня со Стоцем, факт. Я сказал ей об этом, чем вызвал удивление на холодном от озерных глаз лице. «Однако чего я боюсь? Не съест же она меня!»
Стоило мне приблизиться и сесть с ней рядом, как дюжина русалок окружила меня плотным кольцом. Они трогали мои крылья, заглядывали в лицо, о чем-то шептались и хихикали. Холод исходил от их в общем-то рядовых тел, опутанных длинными волосами, похожими на тину. Вспомнились сказки об утопленницах… Аж дух захватило. Особенно не по себе стало, когда увидел среди них мужчину.
– Ты тоже железные больницы переписываешь? – спросил кто-то, нагнувшись к самому уху.
– Он здесь недавно.
– Какие у него румяные щеки!
– А кожа! – Холодные губы коснулись моей шеи.
Одна из женщин опустилась передо мной на колени и, робко улыбнувшись, потянулась ладонью к моему лицу. Мне стоило труда не отшатнуться. Ощутил на щеке влагу от прикосновения.
– Хороший, – прошептала она, бережно проведя по щеке рукой. – Хороший…
Сквозь нахлынувшую дрему я слышал ее ласковые, умиротворяющие слова. Веки мои стали тяжелеть. Я встряхнулся и глянул в глубокие, как омут, глаза…
– Не тот, что называл нас рыбами. Не тот, – сказала она и легонько хлопнула меня по щеке. Улыбнулась. – Другой!
И я очнулся. Теплая волна согрела мое озябшее, налившееся сонной тяжестью тело.
– Если ты ищешь больницы, то такие и под водой есть. Не в озере, конечно, а в морях, океанах. В больших реках есть, – сказал мужчина. – Твой приятель не знает о них. Зачем вы их переписываете?
– Не очень-то похоже на больницы, – возразил я, освоившись в кругу русалок. Я уже, будто ненароком, тронул сидящую рядом за колено – холодное, но живое и волнующее.
– Согласен, что не похожи. Но Черный вызвал к жизни Сухорукого. Опять же и не делал ничего плохого. Нет причин, чтоб не верить ему.
Русалка поймала мою руку, лежащую на ее колене, и повела ею по бедру – тоже холодному… Все дальше скользит моя ладонь, дальше… Наша игра не видна другим – русалка придвинулась ко мне вплотную, да еще и загородила мою руку до самого плеча своими шелковистыми волосами. Господи, прости ты меня!
Я уже не слушал, что говорил мне мужчина, хотя кивал, поддакивал, может невпопад.
– Хороший, – шептала русалка, прижимая мою ладонь к своей груди, тепловатой и упругой. – Хороший… – в самое ухо дрожащим шепотом.
Может, мне так казалось, но через тунику я почувствовал, что тело русалки становится все теплее, теплее… И сердце… Я слышал стук ее сердца.
– Мне пора, – сказал я, осознав неожиданность своих слов. Будто кто-то одернул меня.
Кто его знает, Стоца: возьмет и улетит в другое место. Поднимаясь, я бросил на ласковую русалку благодарный взгляд, получив в ответ такой же, но немного грустный.
Стоц сидел у потухшего костра, о чем-то думал. Сучьев оставалось еще много. Чего сидеть в темноте?.. Но мои руки схватили воздух.
– Яша! – крикнул Стоц, повернувшись к кустам. Из-за кустов вышел Яков и без лишних слов занялся костром.
– А кто такой Сухорукий? – спросил я.
– Не хочу я, чтоб ты встретил Черного, – сказал мне Стоц.
Он распахнул крылья и умчался в темноту.
– Кто тебе про Сухорукого сказал? – спросил Яков.
– Девушки с озера. Говорят, Черный воскресил его.
– Было такое дело… Однако чудес не бывает – не тот Сухорукий. Не он живет в моей памяти… Стоц сказал – Черный сделал фантом моего предка… Сухорукого будут смотреть эльфы. Они долго живут. Есть такие, кто знал его лично.
Яков замолчал, задумчиво уставившись в пламя оживающего костра.
– А я сейчас думаю об увиденном там, в горнице бабы Ани. Знаешь, очень захотелось глянуть на себя, спящего на топчане, – сказал я, желая отвлечь человечка от чего-то грустного, навеянного, видимо, воспоминаниями о Сухоруком.
– Что?.. – встрепенулся Яков. – Посмотреть?.. Можно и посмотреть. Отчего нельзя?.. Ты, надеюсь, глупостей не наделаешь. Запомнил дорогу?.. Стоцу о подземелье не говори. Мы много чего ему не рассказываем. Я быстро отыскал вход в подземелье. Вот и бревенчатая преграда на пути. Мышью скользнул… Щели в крышке… Отошедший от пола плинтус. Долго прислушивался. Наконец, превозмогая страх, высунул голову и… бегом под кровать. Успел заметить, что в комнате никого нет. Вернее, на топчане лежал… Лежал, заботливо укрытый лоскутным одеялом… Спал.
Мое лицо, мои руки, вытянутые вдоль туловища… Жутко смотреть. Даже, можно сказать, отвратительно. К глотке подступил ком. Почему? Почему я боюсь смотреть в лицо спящего?
Шаги в сенцах… Я притаился в складке одеяла. Я узнал звук шагов – Милка идет.
Она вошла в комнату и уселась за стол. «Боже, какая она огромная», – подумал я и представил, что, случайно попав под ее пятку, превращусь не в ангела, а в кровавое с серым пятно.
Великанша отложила листок бумаги и повернула лицо к окну. А я начал грызть уголок одеяла. Пусть останется метка. Ведь я вернусь сюда Поляковым и гляну на след мышиных зубов. Правда, не знаю, что подумаю, когда обнаружу изгрызенный уголок. И вообще, парадоксальная ситуация: говорю, что вернусь, но ведь я и сейчас, в эту самую минуту, здесь! Мало того, больше чем здесь – меня два – один в образе человека, другой – мышь… Милка повела глазами по комнате, прислушиваясь. Встала и пошла на кухню. Вернулась с веником. Начала подметать и без того чистый пол. Она двигалась к топчану. Я сделал неосторожное движение, и… наши глаза встретились, к несчастью конечно. Она взвизгнула, что-то крикнула и махнула веником. Я кубарем скатился по брошенным в изножье топчана собственным брюкам и метнулся к спасительной щели. Милка-таки достала меня веником, и я, получив дополнительное ускорение, пулей влетел под плинтус.
Об этом я рассказал Якову, ожидающему меня у выхода из подземелья. Рассказывал еле сдерживая смех.
– Она могла испортить тебе глаза ненароком. А если бы ты вернулся слепым? – Яков укоризненно покачал головой. – Ведь предупреждал – глупостей не допускать… Тебя ждет Стоц…
Торопись, Поляков, – услышал я густой шепот из ближайших кустов. – У нас мало времени.
– Перья, перья надень, – крикнул Яков.
Промашка… Я метнулся в небо за Стоцем, размахивая не ангельскими крыльями, а руками бородатого человечка, в образе которого вылез из подземелья.
Сейчас я впервые наслаждался полетом. Казалось, каждая клеточка моего ангельского тела впитывала пространство и время. Пропуская сквозь себя пространство, и время, я звенел как натянутая струна. Мне не хотелось спрашивать о цели полета – мне было хорошо.
– Сейчас мы будем в мире бабы Ани, – сказал Стоц. – Слышишь меня?.. Зажми нос пальцами и не дыши. Дышать нельзя. Ну? Готов?
От нехватки кислорода потяжелело в мозгах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29